«Можно ли полюбить женщину с мужским лицом?» Дочь миллионера, жена гения и заложница Кремля, покорившая Париж

136 лет на­зад в Ри­ге, в се­мье мил­ли­о­не­ра, ро­ди­лась до­ч­ка. На­зва­ли ее Ве­рой. Не ве­да­ли ку­п­цы Му­хи­ны, что бо­га­тая на­след­ни­ца со­з­даст ге­ни­аль­ный сим­вол пер­во­го про­ле­тар­ско­го го­су­дар­ст­ва — ста­тую «Ра­бо­чий и кол­хоз­ни­ца», по­ко­рит Па­риж и низ­ло­жит Тре­тий рейх.

Ве­ру Му­хи­ну по пра­ву счи­та­ют са­мой вы­да­ю­щей­ся жен­щи­ной-скульп­то­ром в ми­ро­вой ис­то­рии. Ее на­зы­ва­ют «мо­ну­мен­таль­ной». Но ма­ло кто зна­ет, что по глу­би­не пе­ре­жи­ва­ний мо­ну­мен­та­лен не толь­ко ее твор­че­с­кий путь, мо­ну­мен­таль­на и ее жен­ская судь­ба.

Му­хин­ские мил­ли­о­ны

Се­мей­ст­во ку­п­цов Му­хи­ных пе­ре­се­ли­лось в Ри­гу по­с­ле вой­ны 1812 го­да. Де­душ­ка Ве­ры, Кузь­ма Иг­нать­е­вич Му­хин, был од­ним из бо­га­тей­ших ри­жан, тор­го­вал с Ан­г­ли­ей и Гол­лан­ди­ей, а его иму­ще­ст­во оце­ни­ва­лось по ны­неш­ним день­гам в не­сколь­ко мил­ли­о­нов дол­ла­ров. Но жи­ли Му­хи­ны в де­ре­вян­ном скром­ном до­ми­ке на ул.Тур­ге­не­ва, 23/25, там 1 ию­ля 1889 го­да и ро­ди­лась ма­лень­кая Ве­ра.

В се­мье бы­ло не при­ня­то го­во­рить о день­гах, бе­се­до­ва­ли о «вы­со­ком». Му­хи­ны бы­ли ме­це­на­та­ми с ши­ро­кой ду­шой, де­душ­ка меч­тал о сла­ве Ко­зи­мо Ме­ди­чи и за вклад в куль­ту­ру стал по­чет­ным гра­ж­да­ни­ном го­ро­да.

Отец Ве­ры по­шел по сто­пам де­да — то­же тор­го­вал, хо­тя и не лю­бил это де­ло.

«Он был очень до­б­рым, — вспо­ми­на­ла Ве­ра, — по­мо­гал на­ле­во и на­пра­во, но не хо­тел, что­бы лю­ди об этом уз­на­ли».

Мать, На­де­ж­да Виль­гель­мов­на, бы­ла жен­щи­на кра­си­вая, утон­чен­ная и ода­рен­ная — пе­ла, пи­са­ла сти­хи, ри­со­ва­ла. Ве­ра ее не за­по­м­ни­ла: ма­ма умер­ла в Ниц­це от ту­бер­ку­ле­за в 24 го­да, ко­г­да до­че­ри бы­ло пол­то­ра го­да. По­с­ле смер­ти же­ны отец, бо­ясь за здо­ро­вье до­че­рей, увез их в Крым, ос­та­вив в Риге мно­го­мил­ли­он­ную не­дви­жи­мость.

До­маш­нее вос­пи­та­ние

Ве­ру и ее се­ст­ру Ма­рию, ко­то­рая бы­ла стар­ше на че­ты­ре го­да, вы­рас­ти­ла под­ру­га ма­те­ри, став­шая чле­ном их се­мьи. Как и по­ла­га­ет­ся бо­га­тым на­след­ни­цам, они по­лу­чи­ли до­с­той­ное до­маш­нее об­ра­зо­ва­ние, у обе­их бы­ла не­мец­кая бон­на и фран­цуз­ская гу­вер­нан­т­ка. Де­во­чек ча­с­то вы­во­зи­ли за гра­ни­цу по­ды­шать ев­ро­пей­ским воз­ду­хом.

Ве­ра ро­с­ла ти­хим и серь­ез­ным ре­бен­ком. Она уна­с­ле­до­ва­ла не про­сла­в­лен­ную кра­со­ту ма­те­ри, а су­ро­вые чер­ты от­ца: вы­со­кий лоб, силь­ный под­бо­ро­док и вни­ма­тель­ный взгляд, за ко­то­рый ее про­зва­ли «со­ко­ли­ком». За­чи­ты­ва­лась не фран­цуз­ски­ми ро­ма­на­ми, а Дан­те и Го­ме­ром.

Как все ба­рыш­ни, про­бо­ва­ла пи­сать сти­хи, иг­ра­ла на пи­а­ни­но и пе­ла. Но яр­че все­го про­яв­ля­ла се­бя в ри­со­ва­нии — ее спо­соб­но­сти за­ме­ти­ли отец и учи­тель ри­со­ва­ния клас­си­че­с­кой гим­на­зии в Фео­до­сии.

Отец воз­ла­гал на Ве­ро­ч­ку боль­шие на­де­ж­ды: «По­мя­ни­те мое сло­во, она бу­дет ху­до­ж­ни­цей». Он и сам по­рой ста­но­вил­ся к моль­бер­ту и ко­пи­ро­вал Ай­ва­зов­ско­го. Прав­да, боль­ших ус­пе­хов он до­бил­ся на по­при­ще тех­ни­че­с­ких изо­б­ре­те­ний, за од­но из них да­же по­лу­чил зо­ло­тую ме­даль на па­риж­ской вы­став­ке.

Иг­на­тий Му­хин умер, ко­г­да Ве­ре бы­ло че­тыр­на­д­цать лет, и они с се­ст­рой уе­ха­ли жить в Курск к бо­га­тым брать­ям от­ца.

«Муж­ское ли­цо»

Кра­си­вые и об­ра­зо­ван­ные се­ст­ры Му­хи­ны ста­ли на­сто­я­щи­ми льви­ца­ми кур­ских са­ло­нов. Они жи­ли, как все ба­рыш­ни с хо­ро­шим при­да­ным — ко­кет­ни­ча­ли с офи­це­ра­ми, на­ря­жа­лись, иг­ра­ли на пи­а­ни­но и вы­ез­жа­ли на кон­ные про­гул­ки. По вос­кре­сень­ям Ве­ра бра­ла ча­ст­ные уро­ки ри­со­ва­ния.

«Раз в год мы ез­ди­ли в Мо­с­к­ву про­ве­т­рить­ся и на­ку­пить на­ря­дов, — вспо­ми­на­ла Ве­ра. — Од­на­ж­ды нам при­шло на ум: а по­че­му бы не пе­ре­ехать ту­да? Пе­ре­еха­ли».

Гу­бер­н­ская га­зе­та от­ре­а­ги­ро­ва­ла пе­чаль­ным вздо­хом: «Вы­с­шее об­ще­ст­во Кур­ска мно­го по­те­ря­ло с отъ­е­з­дом ба­ры­шень Му­хи­ных».

В Мо­с­к­ве се­ст­ры по­па­ли в бле­стя­щее об­ще­ст­во. Ве­ра впер­вые стра­ст­но влю­би­лась и пе­ре­жи­ла ра­з­о­ча­ро­ва­ние:

«Он был очень вы­со­ко­го ро­с­та, но уди­ви­тель­но лег­ко­мы­с­лен­ный. Лю­бил лишь кон­ские бе­га и раз­вле­че­ния вы­с­ше­го све­та».

Де­вуш­ка на­ча­ла учить­ся жи­во­пи­си и вско­ре ув­ле­к­лась скульп­ту­рой. Но быть од­ной из мно­же­ст­ва мо­с­ков­ских «не­вест с при­да­ным, ко­то­рые при­ли­ч­но ри­су­ют», ей не хо­те­лось. Ве­ра меч­та­ла о Па­ри­же. Опе­ку­ны воз­му­ща­лись: при­ли­ч­ная ба­рыш­ня не мо­жет ехать в чу­жой го­род од­на! Не бы­ло бы сча­стья, да не­сча­стье по­мог­ло.

На Ро­ж­де­ст­во 1912 го­да се­ст­ры гос­ти­ли у де­душ­ки в Смо­лен­ской гу­бер­нии. Од­на­ж­ды они ка­та­лись на сан­ках с го­ры, и Ве­ра вре­за­лась в де­ре­во, уда­ри­лась ли­цом.

«Гла­за за­ли­ла кровь, но бо­ли не бы­ло, и со­з­на­ния я не по­те­ря­ла. Мне ка­за­лось, что тре­с­нул че­реп. Я про­ве­ла ру­кой по лбу и ли­цу. Ру­ка не ощу­ти­ла но­са. Он был со­р­ван».

В боль­ни­це Ве­ре на­ло­жи­ли де­вять швов. Ко­г­да на­ко­нец де­вуш­ку при­вез­ли до­мой, слу­гам стро­го за­пре­ти­ли да­вать ей зер­ка­ло — бо­я­лись, что она мо­жет по­кон­чить с со­бой. Ве­ра ухи­т­ри­лась раз­гля­деть свое ли­цо в от­ра­же­нии на но­ж­ни­цах — и ре­ши­ла уй­ти в мо­на­стырь.

«Пер­вое ощу­ще­ние — жизнь кон­че­на. Бе­жать, скры­вать­ся от лю­дей».

Ей бы­ло толь­ко 22 го­да.

В от­ча­я­нии она не вы­хо­ди­ла из до­ма не­сколь­ко ме­ся­цев. Но шра­мы по­ти­хонь­ку за­жи­ва­ли, и Ве­ра свы­ка­лась со сво­им но­вым — «муж­ским» — ли­цом. Ре­шив от­дать­ся од­но­му лишь ис­кус­ст­ву, она опять ста­ла про­сить­ся в Па­риж. На сей раз опе­ку­ны воз­ра­жать не ста­ли: судь­ба и так же­с­то­ко оби­де­ла де­вуш­ку. «Это па­де­ние с го­ры силь­но обо­га­ти­ло мою жизнь», — позд­нее ска­жет она.

Па­риж оча­ро­вал — кру­жев­ные бал­ко­ны, аро­мат жа­ре­ных каш­та­нов, ма­лень­кие ка­фе…

Мо­с­к­ва уже ка­за­лась обы­ч­ной про­вин­ци­ей. Ве­ра бра­ла от Па­ри­жа все что мог­ла: по ут­рам ра­бо­та­ла у Бур­де­ля (уче­ни­ка Ро­де­на), по­с­ле обе­да учи­лась ри­со­ва­нию в сту­дии Ко­ла­рос­си, по­се­ща­ла Aca­demie de Beaux Arts, слу­ша­ла курс ана­то­мии у Ри­ше. Мо­с­ков­ские под­ру­ги, «ама­зон­ки рус­ско­го аван­гар­да» Лю­бовь По­по­ва и На­де­ж­да Удаль­цо­ва, за­ма­ни­ли ее еще и в ака­де­мию, где пре­по­да­ва­ли мэ­т­ры ку­биз­ма.

По ве­че­рам, до смер­ти ус­тав, она за­сы­па­ла на кон­цер­тах. В сво­бод­ное вре­мя бро­ди­ла по го­ро­ду и ча­са­ми про­ста­и­ва­ла пе­ред ан­ти­ч­ны­ми скульп­ту­ра­ми в Лув­ре, Тро­ка­де­ро, Клю­ни.

Жи­ла Ве­ра в пан­си­о­не не­кой ма­дам Жан, где со­бра­лось пе­ст­рое бо­гем­ное об­ще­ст­во. Чи­та­ла До­с­то­ев­ско­го и Лер­мон­то­ва, учи­ла италь­ян­ский. Позд­нее она на­зва­ла этот пе­ри­од «не­во­об­ра­зи­мо яр­кой жиз­нен­ной шко­лой».

В сту­дии Бур­де­ля Ве­ра встре­ти­ла свою ве­ли­кую и без­молв­ную лю­бовь. Але­к­сандр Вер­те­пов был че­ло­век с ро­ман­ти­ч­ной и опа­с­ной био­гра­фи­ей — ре­во­лю­ци­о­нер-тер­ро­рист, ко­то­рый в 1907 го­ду со­вер­шил по­ку­ше­ние на ге­не­ра­ла цар­ской ар­мии и бе­жал за гра­ни­цу.

Он был бо­лен ту­бер­ку­ле­зом, мяг­кий кли­мат Па­ри­жа ока­зал­ся по­ле­зен для его лег­ких. В сту­дию он по­пал слу­чай­но, но мэтр на­зы­вал Вер­те­по­ва mon­sier, то есть «стар­ший» — за вы­да­ю­щий­ся та­лант.

В Па­ри­же Ве­ре сде­ла­ли еще семь пла­сти­че­с­ких опе­ра­ций, но не из­ба­ви­ли ее от жен­ских стра­да­ний:

«У ме­ня муж­ское ли­цо! Мо­ж­но ли по­лю­бить жен­щи­ну с муж­ским ли­цом?»

И она при­ня­ла му­же­ст­вен­ное ре­ше­ние — за­во­е­вать серд­це Вер­те­по­ва, став ге­ни­аль­ным скульп­то­ром.

Ве­с­ной 1914 го­да Ве­ра вме­сте с дву­мя под­ру­га­ми осу­ще­ст­ви­ла свою меч­ту — двух­ме­ся­ч­ное пу­те­ше­ст­вие по Ита­лии. Они пи­та­лись «толь­ко виш­ня­ми и мо­ро­же­ным», пи­ли ви­но, ко­то­рым их уго­ща­ли кре­сть­я­не, на­сла­ж­да­лись идил­ли­че­с­ки­ми пей­за­жа­ми и ис­кус­ст­вом. Ко­г­да со­сто­я­лось têtе-à-têtе с «Да­ви­дом» Ми­ке­лан­д­же­ло, у Ве­ры пе­ре­хва­ти­ло ды­ха­ние: вот к че­му ну­ж­но стре­мить­ся!

Слу­жеб­ный ро­ман

Лет­ние ка­ни­ку­лы 1914 го­да Ве­ра про­ве­ла в Мо­с­к­ве. В ав­гу­сте на­ча­лась Пер­вая ми­ро­вая вой­на, воз­вра­ще­ние в Па­риж при­шлось от­ло­жить на дол­гие 11 лет. Ве­ра окон­чи­ла двух­ме­ся­ч­ные ме­ди­цин­ские кур­сы и до­б­ро­воль­но по­шла се­ст­рой ми­ло­сер­дия в один из мо­с­ков­ских гос­пи­та­лей. Вме­сто за­па­ха гли­ны и гип­са в сту­дии Бур­де­ля — ост­рые за­па­хи гос­пи­та­ля и ок­ро­ва­в­лен­ные по­вя­з­ки, но Ве­ра не жа­ло­ва­лась.

Здесь ее на­стиг­ло тра­ги­че­с­кое из­ве­с­тие: ее пла­то­ни­че­с­кая лю­бовь Вер­те­пов за­пи­сал­ся до­б­ро­воль­цем во фран­цуз­скую ар­мию и че­рез не­сколь­ко ме­ся­цев по­гиб. Его пись­ма Ве­ра бу­дет хра­нить до смер­ти и по­свя­тит ему свое пер­вое из­ва­я­ние — «Пье­та».

…Имен­но в гос­пи­та­ле она встре­ти­ла свою судь­бу — мо­ло­до­го вра­ча Але­к­сея Зам­ко­ва. По­с­ле двух лет на фрон­те он вер­нул­ся по­лу­жи­вой, сго­ра­ю­щий от ти­фа, од­на­ко вы­ка­раб­кал­ся. В 1918 го­ду они по­же­ни­лись. Та­кие не­по­хо­жие.

Отец Ве­ры был мил­ли­о­не­ром, отец Зам­ко­ва тор­го­вал ба­ран­ка­ми. По­ка Ве­ра валь­си­ро­ва­ла с кур­ски­ми офи­це­ра­ми, Але­к­сей в под­по­лье стро­ил пла­ны го­су­дар­ст­вен­но­го пе­ре­во­ро­та. Му­хи­на бы­ла ти­хим ому­том, Зам­ков — гром­ким и эмо­ци­о­наль­ным че­ло­ве­ком. Ему нра­ви­лось бли­стать в об­ще­ст­ве, ей — дер­жать­ся особ­ня­ком. Но оба бы­ли иде­а­ли­ста­ми, оба бы­ли влюб­ле­ны. Это­го хва­та­ло для сча­стья.

Ве­ра на­шла в Але­к­сее все, о чем меч­та­ла: «вну­т­рен­нюю мо­ну­мен­таль­ность», му­же­ст­во и «впри­да­чу он был очень кра­сив». Био­гра­фия Зам­ко­ва по­хо­жа на при­клю­чен­че­с­кий ро­ман. Он уча­ст­во­вал в ре­во­лю­ции 1905 го­да, чу­дом спас­ся от рас­стре­ла за Пе­тер­бурж­ский бунт, скры­вал­ся под чу­жи­ми име­на­ми, а по­том при­шел к гу­ман­ной мы­с­ли, что «лю­дей ну­ж­но ле­чить, а не уби­вать», и в воз­рас­те 26 лет стал изу­чать ме­ди­ци­ну.

Позд­нее он про­сла­вит­ся как че­ло­век-ор­кестр, ко­то­рый оди­на­ко­во та­лант­ли­во про­явил се­бя во всех об­ла­с­тях — от хи­рур­гии до на­род­но­го це­ли­тель­ст­ва. Да­же Ста­ни­с­лав­ский как-то ска­зал Зам­ко­ву: «Брось­те вы эту ме­ди­ци­ну! Я из вас ак­те­ра сде­лаю». Но у Але­к­сея бы­ли толь­ко две стра­сти — ме­ди­ци­на и Ве­ра.

Ко­ше­лёк или жизнь?

Му­хи­на ча­с­то ис­поль­зо­ва­ла му­жа в ка­че­ст­ве мо­де­ли. Еще во­п­рос, кто из них был Пиг­ма­ли­о­ном, а кто — Га­ла­те­ей. Ря­дом с Але­к­се­ем Ве­ра рас­цве­ла, вер­ну­лась к ис­кус­ст­ву и пе­ре­но­си­ла тя­го­ты вой­ны с уди­ви­тель­ным для до­че­ри мил­ли­о­не­ра сто­и­циз­мом.

Мно­гие из ее дру­зей не вы­дер­жа­ли, эми­г­ри­ро­ва­ли, се­ст­ра Ма­рия вы­шла за­муж за фран­цу­за и по­се­ли­лась в Бу­да­пеш­те. Она пред­ла­га­ла и Ве­ре ехать на За­пад: у се­с­тер бы­ло со­лид­ное на­след­ст­во, по 10 мил­ли­о­нов дол­ла­ров у ка­ж­дой, за гра­ни­цей они бы мог­ли жить без за­бот. Но Ве­ра ос­та­лась в Мо­с­к­ве.

Что­бы не уме­реть с го­ло­ду, су­п­ру­ги под­ра­ба­ты­ва­ли как мог­ли. Вы­ру­ча­ли про­ду­к­ты, ко­то­ры­ми их снаб­жа­ли кре­сть­я­не — па­ци­ен­ты Зам­ко­ва. Ве­ра ри­со­ва­ла кон­фет­ные фан­ти­ки, за ко­то­ры­ми по­том го­ня­лись кол­лек­ци­о­не­ры. Ри­со­ва­ла в пер­чат­ках, ведь бы­ла зи­ма, страш­ный хо­лод, в ком­на­те — толь­ко +3 гра­ду­са.

Спа­ли в шу­бах. Во­к­руг — го­лод, смерть, эпи­де­мии. Но ху­до­же­ст­вен­ная жизнь Мо­с­к­вы на фо­не это­го кош­ма­ра цве­ла, а Ве­ра жи­ла ис­кус­ст­вом и лю­бо­вью. В 1920 го­ду у Ве­ры и Але­к­сея ро­дил­ся сын Все­во­лод, Во­лик.

Со­вет­ские мод­ни­цы

В 20-е го­ды Му­хи­на ра­бо­та­ла фа­на­ти­ч­но. Ей нра­ви­лась идея «мо­ну­мен­таль­ной про­па­ган­ды», еще не­мно­го уси­лий — и мо­ло­дое со­вет­ское го­су­дар­ст­во пре­вра­тит­ся в Го­род Солн­ца, при­ду­ман­ный Кам­па­нел­лой. Ве­ра ри­со­ва­ла эс­ки­зы ко­с­тю­мов и сце­но­гра­фии для Мо­с­ков­ско­го ка­мер­но­го те­а­т­ра, узо­ры для тка­ней, пи­са­ла порт­ре­ты. Меч­та­ла со­з­дать сте­к­лян­ную скульп­ту­ру, экс­пе­ри­мен­ти­ро­ва­ла с цве­том и све­том.

В кон­це 30-х она со­з­даст на­сто­я­щий ше­девр — зна­ме­ни­тый «Кре­м­лев­ский сер­виз» из цвет­но­го хру­ста­ля. А позд­нее, в 1943 го­ду, — ле­ген­дар­ный гра­не­ный ста­кан, ко­то­рый ста­нет та­ким же сим­во­лом со­вет­ской эпо­хи, как и мо­ну­мент «Ра­бо­чий и кол­хоз­ни­ца», ведь они бы­ли ве­з­де — в ре­с­то­ра­нах и стан­ци­он­ных бу­фе­тах, в ав­то­ма­тах с га­зи­ров­кой и на ком­му­наль­ных кух­нях.

В те же 20-е Ве­ра по­з­на­ко­ми­лась с гу­ру со­вет­ской мо­ды — На­де­ж­дой Ла­ма­но­вой, ко­то­рой вос­хи­щал­ся Па­риж. Ла­ма­но­ва бы­ла зве­з­дой, в свое вре­мя — же­ной мил­ли­о­не­ра, оде­ва­ла цар­скую се­мью, а по­с­ле ре­во­лю­ции — жен парт­ра­бот­ни­ков вы­со­ко­го ран­га.

Она со­з­да­ва­ла и мас­со­вые кол­лек­ции, плать­и­це «от Ла­ма­но­вой» бы­ло меч­той ка­ж­дой со­вет­ской жен­щи­ны. Ве­ра по­ка­за­ла ей свои пле­те­ния из лы­ка — по­я­са и ша­по­ч­ки. Ла­ма­но­ва при­шла в вос­торг и при­гла­си­ла ее ра­бо­тать в Мо­с­ков­ское ате­лье мо­ды.

Не­смо­т­ря на раз­ни­цу в воз­рас­те — 31 год, они ста­ли луч­ши­ми под­ру­га­ми. В 1925 го­ду при­ня­ли уча­стие в па­риж­ской вы­став­ке мо­ды.

При­е­хав из ни­щей стра­ны, со­вет­ские мод­ни­цы «уда­ри­ли» по па­риж­ско­му ши­ку мо­де­ля­ми из сит­ца, су­к­на, льна и со­ло­мы, с при­ми­тив­ной фур­ни­ту­рой — пу­го­ви­цы бы­ли вы­ре­за­ны из де­ре­ва и по­кры­ты ла­ком. Де­фект пре­вра­тил­ся в эф­фект: имен­но кол­лек­ция Ла­ма­но­вой и Му­хи­ной ста­ла гво­з­дем вы­став­ки и за­во­е­ва­ла Grand Prix.

Опе­ра­ция на обе­ден­ном сто­ле

Вслед за ус­пе­хом при­шла бе­да — пя­ти­лет­ний Все­во­лод за­бо­лел ко­ст­ным ту­бер­ку­ле­зом. Кон­си­ли­ум луч­ших мо­с­ков­ских вра­чей ре­шил: не вы­жи­вет. Но Зам­ков не сда­вал­ся и ре­шил­ся на сверх­ри­с­ко­ван­ную опе­ра­цию, ко­то­рую про­вел у се­бя до­ма на обе­ден­ном сто­ле. Ве­ра ас­си­сти­ро­ва­ла, по­да­ва­ла ин­ст­ру­мен­ты. И Во­лик вы­жил.

Вы­здо­ра­в­ли­вал он дол­го — сна­ча­ла Ве­ра во­зи­ла сы­на в ин­ва­лид­ной ко­ля­ске, по­том он пол­то­ра го­да про­вел в гип­се и до вось­ми лет пе­ре­дви­гал­ся на ко­с­ты­лях.

А Ве­ра про­дол­жа­ла азарт­но ра­бо­тать. В это вре­мя она со­з­да­ла ле­ген­дар­ную «Кре­сть­ян­ку» (1927) — иде­ал рус­ской жен­щи­ны: ко­ня на ска­ку ос­та­но­вит, в го­ря­щую из­бу вой­дет, ро­дит стоя и не пи­ск­нет… «Кре­сть­ян­ка» вы­зва­ла на­сто­я­щий ажи­о­таж в 1934 го­ду на ме­ж­ду­на­род­ной вы­став­ке в Ве­не­ции, где ее двух­ме­т­ро­вый стан со­зер­ца­ли и ко­роль Ита­лии Ви­к­тор Эм­ма­ну­ил, и Бе­ни­то Мус­со­ли­ни, ко­то­рый не­сколь­ко раз воз­вра­щал­ся к скульп­ту­ре, бор­мо­ча: «Ве­ли­ко­леп­но, ве­ли­ко­леп­но».

Рус­ская виа­гра

Так уж вы­шло, что Му­хи­на и Зам­ков пле­чом к пле­чу со­з­да­ва­ли «но­во­го, луч­ше­го че­ло­ве­ка», она — в ис­кус­ст­ве, он — в ме­ди­ци­не. В то вре­мя пар­тия по­ста­ви­ла пе­ред уче­ны­ми за­да­чу — со­з­дать де­ше­вые и дей­ст­вен­ные пре­па­ра­ты «для под­дер­жа­ния на­род­но­го эн­ту­зи­аз­ма», вти­хо­мол­ку про­во­ди­лись до­воль­но стран­ные экс­пе­ри­мен­ты.

Про­тив них яро­ст­но вы­сту­па­ли мно­гие ин­тел­ле­к­ту­а­лы, в том чи­с­ле и Ми­ха­ил Бул­га­ков. Ли­те­ра­ту­ро­ве­ды счи­та­ют, что про­то­ти­пом про­фес­со­ра Пре­об­ра­жен­ско­го в ро­ма­не «Со­ба­чье серд­це» стал имен­но Зам­ков.

Са­мое вы­да­ю­ще­е­ся и скан­даль­ное до­с­ти­же­ние Зам­ко­ва — чу­до-сред­ст­во гра­ви­дан, ко­то­рый уче­ный со­з­дал, опи­ра­ясь на древ­нюю ури­но­те­ра­пию. Ле­кар­ст­во про­из­ве­ло не­во­об­ра­зи­мый фу­рор: оно ум­но­жа­ло твор­че­с­кие спо­соб­но­сти и по­мо­га­ло от всех бо­лез­ней — им­по­тен­ции, бес­пло­дия, ма­ля­рии, ши­зоф­ре­нии, ра­ка.

Пе­ре­до­ви­ки тру­да пи­са­ли в га­зе­ты, что по­с­ле инъ­ек­ций гра­ви­да­на они яко­бы мог­ли ра­бо­тать по 14 ча­сов без пе­ре­ры­ва и вы­пол­нять план на 300%. Пре­па­рат поль­зо­вал­ся спро­сом и в твор­че­с­ких кру­гах.

Му­хи­на при­зна­ва­лась, что ко­лет се­бе гра­ви­дан не­сколь­ко раз в день. Ле­кар­ст­вом за­ин­те­ре­со­ва­лись в Кре­м­ле. Го­во­рят, его при­ни­ма­ли Мо­ло­тов, Ка­ли­нин, Кла­ра Цет­кин, Ри­хард Зор­ге и су­пер­зве­з­да ис­пан­ско­го ком­му­низ­ма До­ло­рес Ибар­ру­ри.

Гра­ви­дан стал гор­мо­наль­ным нар­ко­ти­ком, рус­ской ви­аг­рой. За­гвозд­ка бы­ла в том, что при дли­тель­ном упо­т­реб­ле­нии мог­ла на­сту­пить об­рат­ная ре­ак­ция. По­тен­ция мно­гих вы­со­ко­по­ста­в­лен­ных кре­м­лев­ских то­ва­ри­щей обер­ну­лась им­по­тен­ци­ей, а взлет Зам­ко­ва — па­де­ни­ем.

В мар­те 1930 го­да га­зе­та «Из­ве­с­тия» на­зва­ла уче­но­го шар­ла­та­ном — это был не­до­б­рый знак. Але­к­сей и Ве­ра от­ва­жи­лись на ри­с­ко­ван­ный шаг — как в при­клю­чен­че­с­ком ки­но, с фаль­ши­вы­ми па­с­пор­та­ми бе­жать из Рос­сии че­рез пер­сид­скую гра­ни­цу. Но уже в Харь­ко­ве их за­дер­жа­ли и от­пра­ви­ли об­рат­но в Мо­с­к­ву. Зам­ко­ва об­ви­ни­ли в по­пыт­ке про­дать се­к­рет сво­его ле­кар­ст­ва за гра­ни­цей, и су­п­ру­гов на три го­да вы­сла­ли в Во­ро­неж.

Вме­шал­ся Ма­к­сим Горь­кий, ко­то­ро­го Але­к­сей ус­пеш­но ле­чил, и слу­чи­лось чу­до: «бег­ле­цам» не толь­ко по­з­во­ли­ли вер­нуть­ся в Мо­с­к­ву — Зам­ко­ва на­зна­чи­ли гла­вой ин­сти­ту­та гра­ви­да­но­те­ра­пии с за­вид­ным для то­го вре­ме­ни обо­ру­до­ва­ни­ем, ко­то­рое Ве­ра при­об­ре­ла за му­хин­ские ка­пи­та­лы, ле­жав­шие в швей­цар­ском бан­ке. В ин­сти­ту­те был един­ст­вен­ный на весь СССР элек­т­рон­ный ми­к­ро­скоп.

Па­риж по­ко­рён

Осе­нью 1935 го­да в СССР на­ча­лась под­го­тов­ка к на­ме­чен­ной на 1937 год Все­мир­ной вы­став­ке. Му­хи­ной при­ка­за­ли по­ко­рить Па­риж. То­г­да-то и ро­ди­лась зна­ме­ни­тая скульп­ту­ра вы­со­той 24 ме­т­ра «Ра­бо­чий и кол­хоз­ни­ца».

Впер­вые в ис­то­рии ва­я­ния 30-ме­т­ро­вая раз­ве­ва­ю­ща­я­ся шаль ве­сом в пять тонн рас­по­ла­га­лась в про­стран­с­т­ве по го­ри­зон­та­ли. Скульп­ту­ру пред­по­ла­га­лось ус­та­но­вить на кры­ше па­виль­о­на СССР на вы­со­те 34,5 ме­т­ра.

По пер­во­на­чаль­но­му за­мы­с­лу, фи­гу­ры дол­ж­ны бы­ли сто­ять об­на­жен­ны­ми. Но при­шел при­каз «при­ли­ч­но одеть» на­род­ных ге­ро­ев. Му­хи­на «на­ря­ди­ла» их в спе­цов­ку и са­ра­фан. Ко­му-то из «то­ва­ри­щей» не по­нра­ви­лась жен­ская при­че­с­ка, Во­ро­ши­лов дал ко­с­ме­ти­че­с­кое ука­за­ние — уб­рать «меш­ки» из-под глаз кол­хоз­ни­цы

. Го­во­ри­ли, что не­ржа­ве­ю­щая сталь сде­ла­ет скульп­ту­ру по­хо­жей на са­мо­вар (а это то­же бы­ло не­бы­ва­лое в ис­то­рии ва­я­ния но­ва­тор­ст­во). Боль­ше все­го бы­ло воз­ра­же­ний про­тив ша­ли — ее тре­бо­ва­ли уб­рать, но Му­хи­на упер­лась: без ша­ли ни­как нель­зя, она урав­но­ве­ши­ва­ет ком­по­зи­цию и под­чер­ки­ва­ет ди­на­ми­ку.

Че­рез не­сколь­ко де­ся­ти­ле­тий до­тош­ные ис­кус­ст­во­ве­ды раз­гля­де­ли, что при оп­ре­де­лен­ном ра­кур­се ру­ка кол­хоз­ни­цы сжи­ма­ет… го­ло­ву ги­гант­ской змеи.

За че­ты­ре ме­ся­ца бы­ла про­де­ла­на ти­та­ни­че­с­кая ра­бо­та. Ста­тую из­го­то­ви­ли на Мо­с­ков­ском за­во­де ма­ши­но­стро­е­ния и ме­тал­ло­об­ра­бот­ки, шум сто­ял страш­ный, при­хо­ди­лось кри­чать. Му­хи­на ли­ши­лась го­ло­са и еще два ме­ся­ца по­с­ле за­вер­ше­ния ра­бо­ты мог­ла толь­ко ше­п­тать.

По­с­лед­ний этап — свар­ка скульп­ту­ры из при­мер­но ше­с­ти ты­сяч пла­стин ста­ли тол­щи­ной в пол­мил­ли­мет­ра. Этим за­ни­ма­лись во дво­ре пред­при­ятия в фев­раль­ский мо­роз и ме­тель, по но­чам — при све­те про­же­к­то­ров. Му­хи­на спа­ла не бо­лее трех ча­сов в су­т­ки, и ко­г­да у ра­бо­чих от ус­та­ло­сти ин­ст­ру­мен­ты ва­ли­лись из рук, са­ма бра­лась за свар­ку.

Од­на­ж­ды но­чью на за­вод не­ожи­дан­но при­е­хал Ста­лин. Он обо­шел не­за­вер­шен­ную скульп­ту­ру и, не ска­зав ни сло­ва, уе­хал. Ока­за­лось, ди­ре­к­тор за­во­да до­нес, что в склад­ках са­ра­фа­на кол­хоз­ни­цы мо­ж­но раз­гля­деть про­филь вра­га на­ро­да Троц­ко­го. Му­хи­ной по­вез­ло — Ста­лин «Троц­ко­го» не за­ме­тил.

Ко­г­да скульп­ту­ра бы­ла за­вер­ше­на, ее тут же при­шлось по­де­лить на ча­с­ти. Про­из­ве­де­ние ве­сом в 80 тонн раз­ре­за­ли на 65 ку­с­ков и по­гру­зи­ли в 28 ва­го­нов. В Поль­ше при­шлось раз­ре­зать ав­то­ге­ном еще не­сколь­ко ча­с­тей, что­бы их мо­ж­но бы­ло про­вез­ти че­рез Па­риж­ский тун­нель.

В Па­ри­же все при­шлось сва­ри­вать за­но­во. На мон­таж уш­ло 11 дней, и 1 мая «Ра­бо­чий и кол­хоз­ни­ца» три­ум­фаль­но воз­вы­ша­лись на бе­ре­гу Се­ны как раз на­про­тив па­виль­о­на гит­ле­ров­ской Гер­ма­нии. В этой ду­э­ли Му­хи­на одер­жа­ла со­кру­ши­тель­ную по­бе­ду: сва­сти­ка и орел по срав­не­нию с сер­пом и мо­ло­том вы­гля­де­ли жал­ко.

Гла­ва ком­пар­тии Фран­ции Мо­рис То­рез с бла­го­дар­но­стью по­жал Ве­ре ру­ку: «Ма­дам, вы нас спа­с­ли!»

За­пад­ная кри­ти­ка про­воз­г­ла­си­ла «Ра­бо­че­го и кол­хоз­ни­цу» «са­мым вы­да­ю­щим­ся про­из­ве­де­ни­ем скульп­ту­ры ХХ ве­ка». Она по­тря­с­ла фан­та­сти­че­с­кой ди­на­ми­кой, к то­му же сталь­ная по­верх­ность от­ра­жа­ла пе­ре­мен­чи­вый свет и от­бле­ски Се­ны, от­че­го скульп­ту­ра ка­за­лась то ро­зо­вой, то тем­но-се­рой, то зо­ло­ти­стой.

Ра­бо­той Му­хи­ной вос­хи­ща­лись Пи­кас­со, Ма­за­рель, Ро­мен Рол­лан и вся Фран­ция. Всю­ду про­да­ва­лись су­ве­ни­ры — порт­си­га­ры, пу­д­ре­ни­цы, под­ве­с­ки, чер­ниль­ни­цы с изо­б­ра­же­ни­ем скульп­ту­ры. В Па­ри­же ста­ли со­би­рать под­пи­си, что­бы ра­бо­та Му­хи­ной ос­та­лась во Фран­ции.

Осо­бен­но ак­тив­ны бы­ли эман­си­пи­ро­ван­ные фран­цу­жен­ки, же­лав­шие, чтоб в Па­ри­же на­хо­дил­ся сим­вол то­го, что спо­соб­на со­вер­шить жен­щи­на. Но уже бы­ло при­ня­то ре­ше­ние ус­та­но­вить ста­тую в Мо­с­к­ве.

До­ро­же ми­ро­во­го при­зна­ния для Ве­ры бы­ла дру­гая на­гра­да — ей по­з­во­ли­ли взять с со­бой сем­на­д­ца­ти­лет­не­го Все­во­ло­да, ко­то­рый по­мо­гал пе­ре­во­дить с фран­цуз­ско­го, по­се­тить вдо­ву Бур­де­ля и да­же под­руг мо­ло­до­сти, ос­тав­ших­ся в Па­ри­же. «Мы си­де­ли в ка­фе ху­до­ж­ни­ков на Мон­пар­на­се, пи­ли апель­си­но­вый сок и ра­до­ва­лись чу­де­с­ной па­риж­ской ве­с­не».

По за­ко­нам жан­ра, за взлё­том дол­ж­но сле­до­вать па­де­ние.

Со­вет­ская дей­ст­ви­тель­ность не об­ма­ну­ла ожи­да­ний. Скульп­ту­ру де­мон­ти­ро­ва­ли и по­вез­ли на­зад вар­вар­ским спо­со­бом, в Мо­с­к­ве ее при­шлось бу­к­валь­но де­лать за­но­во. Ста­тую ус­та­но­ви­ли воз­ле вхо­да на Все­со­юз­ную сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ную вы­став­ку на по­ста­мен­те вы­со­той все­го 10 ме­т­ров. Му­хи­на воз­му­ти­лась: этот «пе­нек» унич­то­жит ее ра­бо­ту! Ее не по­слу­ша­ли.

На­би­ра­ла обо­ро­ты вак­ха­на­лия ста­ли­низ­ма. Умер Горь­кий, и кам­па­ния про­тив Але­к­сея Зам­ко­ва воз­ро­ди­лась с но­вой си­лой. В 1938 го­ду его ин­сти­тут был раз­гро­м­лен, не­во­об­ра­зи­мо до­ро­гой элек­т­рон­ный ми­к­ро­скоп вы­бро­шен из ок­на вто­ро­го эта­жа, по­сту­пи­ло рас­по­ря­же­ние пре­кра­тить про­из­вод­ст­во гра­ви­да­на.

Но уче­но­го аре­сто­вать не ос­ме­ли­лись — на сей раз его спа­с­ло все­мир­но из­ве­ст­ное имя же­ны. Он пе­ре­нес тя­же­лый ин­фаркт и по­нем­но­гу уга­сал. В 1942 го­ду слу­чил­ся вто­рой ин­фаркт. При­шла мед­се­ст­ра и, не уз­нав сво­его па­ци­ен­та, ве­ле­ла со­блю­дать по­кой и не де­лать глу­по­стей:

«Толь­ко, бо­же упа­си, не при­ни­май­те ни­ка­ких «пре­па­ра­тов Зам­ко­ва!»» Боль­ной из по­с­лед­них сил при­под­нял­ся, вы­кри­к­нул: «Вон!» — и рух­нул на по­стель мер­т­вым.

Ве­ре ка­за­лось, что она умер­ла вме­сте с ним. С жиз­нью ее свя­зы­ва­ли толь­ко сын и ра­бо­та.

За­ло­ж­ни­ца Кре­м­ля

Те, кто вос­при­ни­мал Му­хи­ну как при­двор­ную со­вет­скую ху­до­ж­ни­цу, силь­но оши­ба­лись. Го­су­дар­ст­во по от­но­ше­нию к ней бы­ло дву­ли­ким Яну­сом: по­с­ле гран­ди­оз­но­го три­ум­фа в Па­ри­же ее по­са­ди­ли в зо­ло­тую клет­ку, об­ве­ша­ли ор­де­на­ми, ста­лин­ски­ми пре­ми­я­ми и по­чет­ны­ми зва­ни­я­ми, но не за­бы­ли под­ре­зать кры­лья.

Му­хи­на во­все не бы­ла фа­во­рит­кой Кре­м­ля, ско­рее за­ло­ж­ни­цей — ее про­ек­ты не под­дер­жи­ва­ли. Осо­бен­но по­с­ле то­го, как она не­сколь­ко раз от­ка­за­лась всту­пить в пар­тию — по­ни­ма­ла, что про­ис­хо­дит в стра­не.

По су­ти она все­гда ос­та­ва­лась пыл­кой, воз­вы­шен­ной иде­а­ли­ст­кой. Ее раз­дра­жа­ли се­рость в ис­кус­ст­ве и ог­ра­ни­чен­ность чи­нов­ни­ков, с ко­то­рой ей по­сто­ян­но при­хо­ди­лось стал­ки­вать­ся. Вот один из жиз­нен­ных анек­до­тов в те­му.

В 1944 го­ду в те­а­т­ре Вах­тан­го­ва ста­ви­ли «Элек­т­ру» Со­фо­к­ла. Му­хи­на для спе­к­та­к­ля сде­ла­ла ста­тую Апол­ло­на по ан­ти­ч­но­му об­раз­цу. А не­кий вы­со­ко­по­ста­в­лен­ный то­ва­рищ при­ка­зал Апол­ло­на одеть или хо­тя бы срам ему при­крыть — нель­зя же со­вет­ско­му че­ло­ве­ку на го­ло­го му­жи­ка смо­т­реть!

Му­хи­на рас­сер­ди­лась: «Это не му­жик, а бо­же­ст­во. И Апол­лон не го­лый, а об­на­жен­ный. Ес­ли мы ему при­кро­ем срам, вот то­г­да он ста­нет го­лым!»

В спи­ске ее ра­бот нет ни од­но­го Ле­ни­на, Ста­ли­на или чле­на По­лит­бю­ро. А пред­ло­же­ний бы­ло не­ма­ло, весь­ма на­стой­чи­вых. Как-то она ска­за­ла до­маш­ним про Ста­ли­на: «Я же не мо­гу ле­пить че­ло­ве­ка с та­ким ни­з­ким лбом!» Хо­тя фи­нан­со­во это бы­ло со­блаз­ни­тель­но: за ста­тую Ста­ли­на то­г­да мо­ж­но бы­ло по­лу­чить око­ло 300 000 руб­лей, а за не­че­ло­ве­че­с­кую ра­бо­ту над «Ра­бо­чим и кол­хоз­ни­цей» ей за­пла­ти­ли все­го 25 000.

Но по­зи­ро­вать Му­хи­ной счи­та­лось хо­ро­шей при­ме­той — все, ко­го она ле­пи­ла, по­лу­ча­ли по­вы­ше­ние в дол­ж­но­сти. Как-то ей по­зи­ро­вал мар­шал Во­ро­нов. На по­с­лед­ний се­анс он при­вез ящик шам­пан­ско­го. Ска­зал уди­в­лен­ной Му­хи­ной:

«До сих пор в ар­тил­ле­рии не бы­ло зва­ния вы­ше мар­шаль­ско­го. А се­го­д­ня от­кры­ваю га­зе­ту — вве­де­на но­вая сте­пень, глав­но­го мар­ша­ла ар­тил­ле­рии, и при­сво­е­на имен­но мне!»

Боль­шая часть ее ве­ли­ких про­ек­тов так и ос­та­лась в меч­тах. Во­пло­тить уда­лось лишь три — «Ра­бо­че­го и кол­хоз­ни­цу», па­мят­ник Ма­к­си­му Горь­ко­му в Ни­ж­нем Нов­го­ро­де и па­мят­ник Чай­ков­ско­му у Мо­с­ков­ской кон­сер­ва­то­рии.

Ве­ра Му­хи­на умер­ла 6 ок­тя­б­ря 1953 го­да в воз­рас­те 64 лет. На Но­во­де­вичь­ем клад­би­ще сто­ит па­мят­ник с эпи­та­фи­ей ее му­жа: «Я сде­лал для лю­дей все что мог». И ни­же — сло­ва Ве­ры: «И я то­же».

Sic tran­sit…

…glo­ria mundi — «так про­хо­дит мир­ская сла­ва» — мо­ж­но ска­зать о судь­бе ро­да Му­хи­ных в Ри­ге. Уже в 1933 го­ду здесь не ос­та­лось ни­ко­го. В 1937 го­ду, воз­вра­ща­ясь с три­ум­фаль­ной па­риж­ской вы­став­ки, Му­хи­на за­еха­ла в Ри­гу — яко­бы для то­го, что­бы от­ка­зать­ся от иму­ще­ст­ва се­мьи (это­го по­тре­бо­ва­ли в Кре­м­ле).

Но позд­нее вы­яс­ни­лось, что она не вы­пол­ни­ла ука­за­ние. Сын Все­во­лод су­мел вер­нуть часть му­хин­ско­го риж­ско­го иму­ще­ст­ва. В воз­рас­те 83 лет он уто­нул, ку­па­ясь на Ка­нар­ских ост­ро­вах. Род про­дол­жа­ют вну­ч­ка Мар­фа — из­ве­ст­ный мо­с­ков­ский ис­кус­ст­во­вед, и пра­внук Але­к­сей Ве­се­лов­ский — ху­до­ж­ник.

С Ри­гой свя­за­на еще од­на ис­то­рия. Имен­но Му­хи­на в 1945 го­ду спа­с­ла па­мят­ник Сво­бо­ды, на ме­с­те ко­то­ро­го пла­ни­ро­ва­лось ус­та­но­вить ста­тую Ста­ли­на. Му­хи­ну при­гла­си­ли экс­пер­том, и она ка­те­го­ри­че­с­ки воз­ра­жа­ла про­тив сно­са па­мят­ни­ка. Позд­нее Ви­лис Ла­цис пред­ла­гал ей в бла­го­дар­ность да­чу в Юр­ма­ле, но она от­ка­за­лась.

Ка­жет­ся, что па­мять о Ве­ре Му­хи­ной ме­д­лен­но уга­са­ет. Дом, где она ро­ди­лась в Ри­ге, с ее ме­мо­ри­аль­ной ком­на­той – «свя­ти­ли­щем Ве­ры», по­пал в ру­ки ча­ст­ных вла­дель­цев.

В Москве в 2003—2009 годах выполнили реставрацию скульптуры «Рабочий и колхозница», установили её на павильон, повторяющий оригинальный проект Иофана для парижской выставки. В цокольной части открыт Музей Веры Мухиной. После реставрации высота скульптуры составила 24,5 м, высота павильона-постамента — 34,5 м, общий вес каркаса вырос больше чем в два раза и составил 185 тонн.