«Они совсем как мы с тобой…» — крикнул Мережковский, глядя на водяных пауков, яростно боровшихся с потоком в альпийском ручье. Их жизнь и правда была вечным противостоянием: миру, условностям, даже самим себе. Зинаида— «ведьма» Серебряного века с рыжими волосами до колен и ядом в словах. Дмитрий— гений-затворник, чьи романы потрясли Россию.
Их брак длился 52 года, но не стал браком в привычном смысле. Они не делили постель, зато делили идеи, скандалы и вечное стремление шокировать. Как два паука против течения, они сплели паутину из мистики, литературы и запретных тем, оставив потомкам лишь один вопрос: что важнее для любви — душа или тело?
Свадьба-призрак
Гиппиус и Мережковский познакомились в Боржоми, когда ей было 19, а ему 23 года. Он уже издал одну книжку своих стихов и был знаменит, она — любимица тифлисской молодежи, восхищавшейся ее стихами. Зина была невероятно, по-боттичеллевски, красива. Поражали её длинные- ниже колен, золотисто-рыжие волосы и зеленые глаза.
Один из современников так описал её внешность: «Передо мною была девушка, тонкая, выше среднего роста, сухая как хворостинка, с большим каскадом золотистых волос. Шажки мелкие, поступь уверенная, движение быстрое, переходящее в скользящий бег. Глаза серые с бликами играющего света… Кокетливость достигала в ней высших степеней художественности».
Молодые люди увлекались поэзией и могли часами разговаривать о литературе. Из её дневника: «Он просто говорил весело, живо и интересно – об интересном». Зину смущало одно обстоятельство: «Он – умнее меня. Я это знаю и все время буду знать и терпеть».
Всех прочих своих ухажеров она считала дураками и презирала их. Молодые люди встретились в 1888 и через год поженились. Хотя Зинаида — дочь известного юриста, а Дмитрий — генеральский сын, и они никогда не знали нужды, но тем не менее молодые предпочли скромное венчание. Невеста была в темно-стальном костюме и маленькой шляпке, а жених в сюртуке и форменной «николаевской» шинели.
Не было ни гостей, ни цветов, ни молебна, ни свадебного застолья. Из церкви новобрачные пешком отправились к Зине домой, где их ждал просто завтрак, только с шампанским, а затем: «Мы с Дмитрием продолжали читать в моей комнате вчерашнюю книгу, потом обедали». Вечером он ушел в гостиницу, а она просто легла спать и, как пишет в дневнике, забыла, что замужем.
Да так забыла, что наутро едва вспомнила когда мать крикнула ей через дверь: «Муж пришел. Вставай!» Не было не только свадьбы, но и брачной ночи. Интимные отношения в браке отрицали оба. По мнению современников и её биографов Зина осталась девицей. Со слов Вячеслава ИвАнова, поэта и главного идеолога «Серебряного века» : «Она на самом деле – девушка.
С Мережковским ее союз – чисто духовный. И все намеки – гнусная выдумка…» Сама она и через годы напишет в дневнике: «О, если б совсем потерять эту возможность сладострастной грязи, которая, знаю, таится во мне и которую я даже не понимаю…
Ибо я ведь и при сладострастии, при всей чувственности – не хочу определенной формы любви, той, смешной, про которую знаю. Я умру, ничего не поняв. Я принадлежу себе. Я своя и Божья».
Как бы то ни было их союз продлился на долгих 52 года и они не расставались даже на день. Мать Дмитрия Мережковского купила молодым квартиру в Петербурге, где у каждого из супругов были своя спальня и свой кабинет, а встречались они в столовой или гостиной, чтобы пообщаться или принять гостей.
Чтобы между двумя литераторами не возникло соперничества, супруги договорились : Дмитрий пишет только стихи, Зинаида – только прозу. Правда, долго они этого уговора не выдержали. Дмитрия потянуло к прозе – серьезным историческим романам, а Зинаиду к стихам. В квартире Мережковских открылся литературный салон, где бывал весь цвет города.
Существует много рассказов, как Мережковские обидели того или иного новичка от литературы. Так Есенин с живой обидой вспоминал, как Гиппиус, издеваясь, при встрече назвала его валенки «гетрами». Но все юные поэты считали своим долгом навестить Мережковских. Так уж сложилось, что салон Зинаиды Гиппиус в начале ХХ века был именно той «прихожей», через которую можно было попасть в мир литературы.
Помимо литераторов тут стали собираться и художники: Лев Бакст, Константин Сомов, Александр Бенуа. Сюда приходят и балетмейстер Сергей Дягилев, и философ Василий Розанов. У Зины оказался редкий талант- находить интересных людей и интересное в людях. «Здесь воистину творили культуру», – писал Андрей Белый. А Зинаида была душой салона.
Салонные провокации
Не смотря на свою природную красоту, Зина красилась, как плохая актриса: толстый слой пудры, яркие губы. Предпочитала мужскую одежду: камзолы, панталоны. Многих и отпугивали и в то же время привлекали её злые замечания, её бесконечные шокирующие выходки. Её главным стремлением было всех поразить.
Из воспоминаний Брюсова: «Было двенадцать часов солнечного декабрьского дня. Вхожу, и первое, что вижу, раздетой Зинаиду Николаевну. Разумеется, я постучался, получил “войдите”, но зеркало так поставлено, что в нем отражается вся спальня. “Ах, мы не одеты, но садитесь…”» На обеде с иерархами церкви могла капризно сказать соседу-священнику:
«Как скучно! Подают всё одно и то же. Опять телятина! Надоело. Вот подали бы хоть раз жареного младенца!..» Сосед побагровеет, поперхнется и с тех пор будет бегать от нее. Гиппиус сознательно провоцировала окружающих на отрицательные чувства в свой адрес. Ей нравилось, когда ее называли «ведьмой».
Как-то зазвав к себе «в салон» уже знаменитого Горького, поставит свой стул посреди комнаты, наведет на сидящего в углу Буревестника золоченую лорнетку и спросит: «Ну, что вы обо мне думаете?..» Горький пробурчит что-то бессвязное, а Мережковский пояснит: «Зинаиду Николаевну понять нелегко. У моей жены душа темная. У моей жены душа чугунная…»
Зина же, закинув ногу на ногу, соглашалась: «Да, у меня душа темная. Да, у меня душа чугунная…» И долго наслаждалась смущением писателя. Она старалась скрыть свое истинное лицо, пытаясь таким образом защититься от страданий. А как известно, лучший способ защиты – нападение, Зинаида Николаевна и избрала столь вызывающий стиль поведения…
Супруги даже писали вместе. Часто под именем Мережковского выходили по-мужски острые статьи Зинаиды. Считая женственность слабостью, стихи она писала от мужского лица. Злословили, что в семье она муж, раз оплодотворяет Дмитрия идеями, а он их вынашивает и рожает. Хотя супруг рядом с нею казался более женственным, но под пятой у жены он не находился.
И очень многие важные решения в их жизни принимал именно Дмитрий Сергеевич, а Зинаида только соглашалась с ним. И все же она, прежде всего, была молодой и красивой взбалмошной женщиной. Что бы она ни делала, супруги остаются единомышленниками.
Возможно, обоих вполне устраивает свобода, которую они предоставляют друг другу. Ходили разговоры, что в изголовье её кровати висело ожерелье из обручальных колец влюбленных в неё женатых мужчин.
Из мемуаров русского художника Александра Бенуа: «Было ли в самом деле что-нибудь предосудительное, я не знаю, но Зиночка тогда позировала на женщину роковую и на какое-то „воплощение греха“ и была не прочь, чтоб ореол сугубой греховности горел вокруг ее чела.
Да и Дмитрий Сергеевич не только терпел то, что в другом супружестве могло создать весьма натянутые отношения, но точно поощрял в жене те ее странности, которые могли оправдать прозвище „белой дьяволицы“, данное ей чуть ли не им же самим.
Ходил даже анекдот, будто, войдя как-то без предупреждения в комнату жены и застав ее в особо оживленной беседе с Волынским, он отпрянул и воскликнул: „Зина! Хоть бы ты закрывала дверь!“» Дмитрий внешне сильно проигрывал жене- картавый, с клочковатой бородой, узкой впалой грудью и визгливым голосом.
Но Зина его обожала и написала: «Я люблю Д. С. Без него я не могла бы жить двух дней, он необходим мне как воздух».
Позже в своих дневниках Гиппиус беспощадно осудила свои влюбленности. Но каковы на самом деле были отношения между нею и ее многочисленными поклонниками, сказать трудно. Говорили, что она никогда не допускала никаких плотских отношений с ними, кроме поцелуев.
Гиппиус якобы была убеждена, что только в поцелуе партнеры равны, но едва отношения становятся физическими, как равновесие нарушается и один подчиняет другого. Для нее самым важным всегда было равенство и союз душ – но не тел. Мережковский – тоже влюблялся. Правда, его романы были какими-то детскими.
Он следил за объектом влюбленности издалека и забрасывал даму сердца трогательными письмами. Похоже, не смотря на сильную привязанность друг к другу они так и не стали родными , а были одиноки. Может потому, что между ними не было той «смешной» для них «постельной любви»? Ведь даже «брак втроем» с Дмитрием Философовым, о котором сплетничал весь Петербург, никому из них не принес счастья.
Любовь-война с Философовым
Дмитрий Философов был красив и энциклопедически образован. Он вырос в очень хорошей и состоятельной семье – его отец заседал в Государственном совете, а мать была одной из основательниц Бестужевских курсов для женщин и сочувствовала революционерам.
Другом семьи Мережковских он стал в конце 1890-х, хотя знакомство произошло на шесть лет раньше. Философов как и Мережковские, увлекался мистикой, философией, религией
А Зина не на шутку увлеклась им. Она так писала о себе: «В моих мыслях, моих желаниях, в моем духе – я больше мужчина, в моем теле – я больше женщина. Но они так слиты, что я ничего не знаю…» Поэт и редактор Сергей Маковский про нее и Философова напишет:
«Одно надо сказать: она сделала всё от себя зависевшее, чтобы дружба их стала настоящей любовью, в данном случае женщина победила в ней не женщину. Она глубоко выстрадала холодность Философова, несколько раз возвращала его себе, теряла опять…» И «никогда не могла забыть его окончательного “ухода”…»
Когда она попыталась склонить его к любви, Философов ей напишет «Зина, пойми, прав я или не прав… но мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях. И тут вовсе не аскетизм, или грех, или вечный позор пола. Тут вне всего этого, нечто абсолютно иррациональное, нечто специфическое…
При страшном устремлении к тебе всем духом, всем существом своим у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем-то физиологическом…» А в 1905 году Философов и вовсе переезжает к Мережковским в дом Мурузи. Они прожили вместе более 15 лет. Разумеется, никакого брака «втроем» не было.
Между Мережковскими всегда царило единство и согласие. Но, как ни удивительно, Философов стал на многие годы неотъемлемой частью этой семьи. Он действительно относился к ним как к родным, и переживал вместе все радости и горести этой семьи.
Эта троица образовала союз для создания «Новой Церкви»: резали при свечах хлеб на белой скатерти, пили вино из одной чаши, молились, целовали в ладонь руки друг другу и обменивались крестами. Из этого и родилось знаменитое Религиозно-философское общество для свободного обсуждения вопросов церкви и культуры.
Мережковский узнал что на арамейском языке слово дух переводится в женском роде, а значит Святая Троица — это союз двух мужчин и одной женщины. Однако тройственный союз никогда не был идиллической семейной жизнью.
Переписка Гиппиус и Философова – это бесконечные взаимные упреки. Владимир Злобин, секретарь Зинаиды, считал, что на протяжении многих лет Гиппиус была безответно влюблена в Философова, для нее он никогда не был просто другом. Но до конца 1920 года все трое словно связаны одной нитью. В 1919 Мережковские и Философов сбежали из большевистской Россиив Варшаву.
Когда в 1920 году супруги собрались в Париж, Дмитрий отказался ехать. В Париже Дмитрий и Зинаида поселились в своей собственной квартире купленной еще до революции. Мало кому так повезло.
Лет двадцать держали они у себя по старой памяти «салон», который один из посетителей сравнит со «старинным театром, может быть, крепостным театром», где «всяких талантов хватало с избытком, но не было целомудрия, чести, благородства». Гиппиус всех встречала на диване под лампой и выглядела старой ведьмой.
Писательница и поэтесса Нина Берберова описала её так: «Притворяясь более близорукой, более глухой, иногда переспрашивая что-нибудь, прекрасно ею понятое. Между нею и внешним миром происходила постоянная борьба-игра». Она опять доказывала всем — она не как все. Но все поменялось и изменилось отношение к Мережковским.
Недаром русский поэт БАльмонт, который еще в 1921 признавался, что даже выступать с ними в одном зале считает для себя «высокой честью», уже в 1927 напишет писателю Ивану Шмелеву: «Мережковского органически не переношу… Еще менее… Зинку Мазаную. Вся – из злобы, подковырки, мыслительного кумовства, местничества, нечисть дьявольская, дрянь бесполая.
У меня к ним обоим отвращение, как к скопцам». Нечто первостепенно-важное у них испорчено…» Ему вторит Ирина Одоевцева в книге «На берегах Сены»: «В ней что-то неестественное, даже немного жуткое. Она чем-то – не знаю чем – о, только не красотой, – смутно напоминает мне панночку Вия… Перед ней стоит маленький кофейник. Пить кофе полагается только ей одной.
Остальные, независимо от их вкусов, о которых никто не осведомляется, довольствуются чаем. “Нет, Дмитрий. Я не согласна!” – вдруг громко, капризным тоном заявляет она, прерывая страстную тираду Мережковского. “Я не согласна” – фраза, наиболее часто произносимая ею…» Они по-прежнему держались друг за друга и в прямом и в переносном смысле.
Ежедневно под руку ходили в Булонский лес на прогулку, потом шли в одно и то же кафе – пить кофе. Он в потертой бобровой шубе, привезенной когда-то из России, она в шубе рыжего меха, розовой шляпке и всегда – на высоких каблуках. Мережковский в одном из писем признался : «Сильно страдаю от Зины, чей характер становится всё невыносимее и невыносимее»
В 1940 умер Дмитрий Философов. Из книги Надежды Тэффи «Моя летопись»: «В тот же день встречаю их на улице. “Знаете печальную весть о Философове?” – “А что такое? Умер?” – спросил Мережковский. “Да”. – “Неизвестно, отчего? – спросил он еще и, не дожидаясь ответа, сказал: – Ну идем же, Зина, а то опять опоздаем и все лучшие блюда разберут. Мы сегодня обедаем в ресторане”, – пояснил он мне…
А Зинаида и виду не подала как её это известие опечалило. А вот после смерти Мережковского в 1941 она пыталась выпрыгнуть из окна: «Я умерла, осталось умереть только телу». Кстати говоря, в своих дневниках Гиппиус всегда называла Мережковского Дмитрием, а Философова -Димой. Это не означало, что «Дима» ей ближе. Скорее то, что «Дмитрий» – крупнее, значительнее.
Последние годы рядом с Зинаидой оставался последний единственный друг – ободранная злобная кошка, абсолютно дикая. Ее так и звали: «Кошшшка», с тремя шипящими. Кошшшка лежала на худых старческих коленях хозяйки, немедленно убегая при появлении чужих. Умирая, Зинаида Гиппиус пыталась нащупать тельце своей Кошшшки.
9 сентября 1945 Зинаида Гиппиус скончалась. Мало кто пожалел об этой утрате. Она ушла такой же гордой, одинокой и раздражающей своей независимостью, так и не сняв маску, прикрывавшую несчастное и разбитое сердце.
Она ушла, не сняв маски. Даже смерть не заставила её признаться, кем она была на самом деле: грешницей, святой или одиноким пауком в золотых волосах. Её салоны опустели, письма Философова пожелтели, а «чугунная душа» так и не растаяла.
Но в истории остался странный союз двух людей, которые 52 года шли против течения — без поцелуев, без детей, без привычной любви. Зато с вечным поиском «интересного», как говорила сама Зинаида. Может, в этом и есть её главная победа? Ведь даже через столетие мы всё ещё спорим о ней — а значит, её бунт не напрасен.
