Вечер сгущался над городом, заполняя серые улицы тягучей темнотой. Федор Михайлович Еремеев, подтянутый сухощавый мужчина шестидесяти пяти лет, стоял у окна своей квартиры на восьмом этаже и смотрел на огни города, мерцающие внизу, словно созвездия, упавшие на землю. За его спиной тикали старые настенные часы, отсчитывая время до разговора, который он откладывал уже несколько недель.
— Федюш, ты будешь ужинать? — голос Нины Петровны, его жены, доносился из кухни вместе с запахом жареной картошки и укропа.
Федор поморщился. Сколько раз он просил её не звать его этим детским именем? В нём самом ещё бурлила жизнь, а это «Федюша» как будто загоняло его в категорию немощных стариков.
— Не хочу, — бросил он через плечо, не оборачиваясь.
Нина Петровна показалась в дверном проёме. Несмотря на болезнь, она старалась держаться прямо. Её некогда пышные светлые волосы поредели и потускнели, а в глазах застыла привычная усталость. Она опиралась на трость — новый атрибут в её внешности, появившийся после операции на тазобедренном суставе.
— Что-то случилось? — спросила она, и в её голосе послышалась тревога.
«Начинается, — подумал Федор, — сейчас начнётся обычное выпытывание».
Он развернулся к жене, твёрдо встречая её взгляд.
— Нам нужно поговорить, — сказал он с нажимом, который звучал непривычно даже для него самого.
Нина Петровна медленно опустилась в кресло у журнального столика. Она не сводила глаз с мужа, с которым прожила без малого сорок лет.
— Я слушаю тебя, — тихо произнесла она.
Федор прошёлся по комнате, заложив руки за спину. На секунду ему показалось, что он видит себя со стороны: седовласый мужчина с прямой спиной, в отутюженных брюках и рубашке с закатанными рукавами — точно так же он расхаживал когда-то перед своими подчинёнными, когда был главным инженером на заводе.
— Завтра будет сорок лет, как мы вместе, — начал он.
— Да, помню я, конечно, — кивнула Нина Петровна, — дети заедут, я купила утку, запеку её с яблоками, как ты любишь.
— Не нужно никакой утки, — резко оборвал её Федор. — Меня здесь завтра не будет.
Нина Петровна непонимающе моргнула.
— Что значит «не будет»? Ты куда-то едешь?
Федор остановился и посмотрел на жену в упор.
— Я ухожу от тебя, Нина.
В комнате стало так тихо, что слышно было, как тикают часы на стене. Затем Нина Петровна рассмеялась — негромко и нервно.
— Шутишь? На старости лет решил меня разыграть?
— Мне шестьдесят пять, — отчеканил Федор, — и я ещё не старый. И мне надоело чувствовать себя стариком рядом с тобой.
Она перестала смеяться, и её лицо вытянулось.
— Ты серьёзно? — спросила она, и её голос дрогнул.
— Серьёзнее некуда, — ответил Федор с неожиданным для себя облегчением. — Я собрал вещи. Завтра переезжаю.
— Но куда? К кому? — Нина Петровна привстала, опираясь на трость, но тут же снова опустилась в кресло — нога отозвалась болью.
Федор отвернулся к окну.
Он смотрел на мерцающие огни города и думал о том, как странно всё обернулось. Ещё год назад они спокойно жили вдвоём, планировали поездку на море. А потом Нина заболела, перенесла операцию, и всё изменилось. А он встретил Ларису Игоревну, новую бухгалтершу в их садовом товариществе. И что-то внутри него проснулось, ожило, забилось с новой силой.
— К Ларисе, — коротко бросил он. — К бухгалтерше из нашего товарищества.
— К Ларисе? — переспросила Нина, и в её голосе было больше удивления, чем обиды. — К этой… рыжей, что оформляла нам взносы?
— Она не просто «рыжая», — раздражённо парировал Федор. — Её зовут Лариса Игоревна. И она… она моложе, интереснее. И да, главное — она здоровая. А я ещё не настолько старый, чтобы сидеть с тобой и нянчиться, пока ты болеешь.
Слова вылетели прежде, чем он успел их обдумать, и повисли в воздухе, словно приговор.
Нина Петровна смотрела на него расширенными глазами. В них не было слёз — только шок и недоумение. Затем она медленно произнесла:
— Сорок лет вместе. И ты бросаешь меня, потому что я заболела?
— Не только поэтому, — Федор нервно поправил воротник рубашки. — Мы давно уже просто живём по привычке. Ты это знаешь.
— Нет, не знаю, — тихо ответила Нина Петровна. — Но теперь, кажется, начинаю понимать.
Она с трудом поднялась и, опираясь на трость, двинулась к двери.
— Куда ты? — невольно спросил Федор.
— В спальню, — не оборачиваясь, ответила она. — Не беспокойся, мешать твоим сборам не буду.
Дверь в спальню закрылась, и Федор остался один в гостиной. Он ожидал слёз, истерики, упрёков — но этого не последовало. И от этого спокойного принятия ему стало не по себе…
Квартира Ларисы Игоревны находилась в новом микрорайоне на противоположном конце города. Это была современная однушка с панорамными окнами и минималистичным интерьером. Федор стоял посреди этой чужой комнаты с двумя чемоданами и чувствовал себя неуместно, как старый комод среди ультрасовременной мебели.
— Располагайся, милый, — Лариса суетилась вокруг, помогая ему разобрать вещи. — Я освободила для тебя половину шкафа и тумбочку в ванной.
Лариса Игоревна была женщиной пятидесяти двух лет с ярко-рыжими волосами, уложенными в модную стрижку. Строгие костюмы и каблуки на работе, дома — яркие шёлковые халаты и джинсы, всегда безупречный макияж и маникюр. Рядом с ней Федор чувствовал себя моложе — как будто годы отступали, и он снова был тем амбициозным инженером, перед которым открыты все дороги.
— Что ты хмурый такой? — Лариса подошла к нему и обвила руками шею. — Всё прошло не так гладко?
Федор вздохнул.
— Да нет, даже слишком гладко. Она просто ушла в спальню. Ни слёз, ни криков.
Лариса задумчиво похлопала его по плечу.
— И это тебя расстроило? Ты хотел драмы?
— Нет, конечно, — быстро ответил Федор, — просто… не знаю. Странно как-то.
— Перестань, — Лариса легко чмокнула его в щёку. — Всё будет хорошо. Мы с тобой теперь заживём по-новому. Я уже записала нас на танцы для тех, кому за пятьдесят. И в следующем месяце едем в Турцию. Ты же говорил, что давно мечтал побывать там?
Федор кивнул, хотя на самом деле мечтал о Греции. Впрочем, какая разница. Главное, что он вырвался из затхлого болота своей прежней жизни. Теперь всё будет иначе.
Прошло три месяца.
Федор сидел на балконе квартиры Ларисы и смотрел на городской пейзаж, такой непривычный после вида из его прежнего окна. Лариса была на работе — сегодня у неё была отчётность, и она задерживалась. Он достал телефон и бездумно пролистывал ленту новостей, когда зазвонил телефон. На экране высветилось имя дочери.
— Алло, Катя, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал бодро.
— Пап, ты сидишь? — голос дочери звучал напряжённо.
— Да, а что случилось?
— Мама в больнице. У неё инсульт.
Федор почувствовал, как холодеет всё внутри.
— Когда? Как она?
— Вчера вечером. Состояние стабильное, но тяжёлое. Врачи говорят, что возможны осложнения. Ты… ты приедешь?
Федор закрыл глаза. Перед внутренним взором мелькнуло лицо Нины — такое, каким оно было сорок лет назад, когда они познакомились на заводском вечере. Молодая, с пышной косой, заразительным смехом. А потом — усталое лицо последних месяцев, с залёгшими тенями и потухшим взглядом.
— Конечно, приеду, — сказал он. — Сейчас же выезжаю.
Больничный коридор встретил его запахом лекарств и дезинфекции. Екатерина, их единственная дочь, сидела на жёстком стуле перед реанимацией. При виде отца она поднялась, и Федор заметил, как осунулось её лицо.
— Привет, пап, — сказала она без улыбки.
— Как она? — спросил Федор, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом дочери.
— Стабильно тяжёлая. К ней сейчас нельзя, только через стекло посмотреть можно, я выпросила у врача пару минут.
Они подошли к смотровому окну. Нина Петровна лежала на больничной койке, опутанная проводами и трубками. Её лицо осунулось и посерело, а тело казалось маленьким и хрупким под больничным одеялом.
— Боже мой, — пробормотал Федор. — Что врачи говорят?
— Говорят, что будут бороться, — сухо ответила Катя. — Но нужен постоянный уход и реабилитация. Длительная. Дорогая.
В её словах Федору послышался упрёк.
— Я оплачу всё необходимое, — поспешно сказал он.
Катя посмотрела на него долгим взглядом.
— Дело не только в деньгах, пап. Ей нужна поддержка. Моральная. Физическая. Ты же знаешь, я живу в другом городе, не могу бросить работу и детей.
— Я понимаю, — Федор отвёл глаза от укоризненного взгляда дочери.
— Правда понимаешь? — в голосе Екатерины зазвучала горечь. — Мама ведь никогда не жаловалась, ты в курсе? Даже мне почти ничего не сказала о том, что вы расстались. Просто «папа решил жить отдельно». Я от соседки всю правду узнала.
Федор молчал.
Что он мог сказать? Что испугался старости? Что не хотел быть сиделкой? Что эгоистично выбрал свой комфорт, бросив женщину, с которой прожил почти всю жизнь?
— Я был неправ, — тихо произнёс он.
— Это маме скажешь, когда очнётся, — ответила Катя. — Если очнётся.
Неделя в больнице тянулась бесконечно.
Федор приезжал каждый день, сидел в коридоре, ожидая новостей. На пятый день Нину Петровну перевели из реанимации в обычную палату. Она пришла в сознание, но говорить пока не могла — правая сторона тела была парализована.
Лариса звонила ему по несколько раз в день, её голос становился всё более раздражённым.
— Ты когда вернёшься? — спрашивала она. — Я понимаю, конечно, но ты же не собираешься там жить? У тебя теперь другая жизнь.
Федор отвечал уклончиво. Он и сам не знал, что делать дальше. Когда он впервые вошёл в палату к Нине и увидел её измождённое лицо и беспомощный взгляд, что-то перевернулось в его душе. Он взял её безжизненную руку в свои ладони и просидел так несколько часов, ничего не говоря — да и что тут скажешь?
На пятый день Нина Петровна впервые заговорила — слабым, прерывистым голосом.
— Зачем ты тут, Федя? — спросила она, глядя куда-то мимо него.
Федор растерялся.
— Как это зачем? Ты в больнице…
— Иди к своей… — она запнулась, подбирая слово, — к своей здоровой, — наконец выдавила она.
— Нина, я…
— Не надо, — она с трудом повернула голову. — Не надо жалости. Проявил характер — так держи его.
В её словах не было злости — только усталость и что-то ещё, чего Федор не мог расшифровать.
— Я был и.д.и.о.т.о.м, — сказал он тихо.
— Был? — слабая улыбка тронула её губы. — А сейчас кто ты?
Федор не нашёлся с ответом.
Лариса ждала его у подъезда больницы, когда он вышел вечером. Её рыжие волосы пламенели в лучах заходящего солнца, а на лице застыло выражение решимости.
— Нам нужно поговорить, — сказала она вместо приветствия.
Они сели на скамейку в больничном сквере. Лариса нервно постукивала наманикюренными пальцами по сумочке.
— Я всё понимаю, Федя, — начала она, — но так не может продолжаться. Ты целыми днями здесь. А как же наши планы? Поездка в Турцию? Танцы?
Федор смотрел на опавшие листья под ногами. Как объяснить ей то, чего он сам ещё толком не понял?
— Лариса, — медленно начал он, — я не могу сейчас думать о танцах и поездках. Нина в тяжёлом состоянии.
— И что? — в голосе Ларисы послышались стальные нотки. — Ты ей теперь ничем не обязан. Ты выбрал меня, помнишь? «Я моложе, интереснее и, главное, здоровая» — твои слова, между прочим.
Федор поморщился. Как мелко и жалко звучали теперь эти слова.
— Выходит, я тебе нужна была только потому, что я здоровая? — продолжала Лариса. — А что, если завтра я заболею? Ты тоже сбежишь?
— Не говори глупостей, — попытался возразить Федор.
— Это не глупости, Федя. Это жизнь. Люди болеют, стареют. Если ты не готов быть с человеком и в горе, и в радости, то грош цена таким отношениям. Ты предал женщину, с которой прожил сорок лет, из-за болезни. Как я могу быть уверена, что ты не предашь и меня?
Федор молчал. Лариса встала со скамейки и поправила пальто.
— Я даю тебе время до завтра. Либо ты возвращаешься домой, и мы живём так, как планировали. Либо… ты остаёшься здесь, и мы расстаёмся.
Она ушла, оставив его одного в сгущающихся сумерках.
Федор не пошёл в квартиру Ларисы той ночью. Он вернулся в свою старую квартиру — ту самую, где прожил большую часть жизни с Ниной. Открыл дверь своим ключом и замер на пороге. В квартире пахло пылью и застоявшимся воздухом. На журнальном столике лежала раскрытая книга — Нина всегда любила читать перед сном. Рядом — её очки в простой оправе.
Федор прошёл на кухню и сел за стол. Здесь ничего не изменилось: те же занавески, которые Нина сшила своими руками, те же чашки на полке, расставленные в идеальном порядке. Сколько раз они сидели за этим столом, пили чай, обсуждали прошедший день? Тысячи, десятки тысяч раз. И он всё это выбросил, променял на иллюзию молодости, на фальшивое ощущение свободы.
Он не заметил, как по его щекам покатились слёзы — первые за много лет.
Утром Федор позвонил Ларисе.
— Я остаюсь, — сказал он без предисловий.
На другом конце линии повисла пауза.
— С ней? — наконец спросила Лариса.
— Да.
— Понимаю, — её голос звучал сухо и отстранённо. — Вещи свои заберёшь сам или мне их выбросить?
— Заберу. Сегодня же.
— Хорошо. Я буду на работе до шести.
Лариса помолчала, а потом добавила:
— Знаешь, Федя, я, наверное, должна злиться. Но на самом деле я рада. Рада, что ты оказался лучше, чем я думала о тебе последнее время.
Она повесила трубку, не дожидаясь его ответа…
Прошло три месяца с момента инсульта Нины Петровны. Федор катил её инвалидное кресло по аллее городского парка. Было начало октября, и деревья стояли в золотом убранстве, роняя листья под порывами ветра.
— Смотри, как красиво, — Нина указала своей здоровой рукой на клён, полыхающий багрянцем.
Её речь всё ещё была замедленной, но с каждым днём становилась всё более чёткой. Реабилитация шла медленно, но уверенно. Врачи говорили, что есть все шансы на значительное улучшение.
— Да, красиво, — согласился Федор, останавливая коляску возле скамейки. — Посидим немного?
Он сел рядом с коляской и взял Нину за руку. Её пальцы были холодными, и он накрыл их своими ладонями, согревая.
— Знаешь, — неожиданно сказала Нина, — я ведь не держу на тебя зла. Правда.
Федор сжал её руку крепче.
— Почему? — спросил он. — Я этого не заслуживаю.
Нина слабо улыбнулась.
— Потому что я люблю тебя. Всегда любила. И когда ты ушёл… — она запнулась, подбирая слова, — я поняла, что любовь — это не только когда хорошо и легко. Это когда ты принимаешь человека любым. Даже когда он совершает ошибки. Даже когда причиняет боль.
Федор смотрел на жену с изумлением. В её глазах, несмотря на болезнь, светилась мудрость, которую он раньше не замечал — или не хотел замечать.
— Я не заслуживаю тебя, — тихо сказал он.
— Ну перестань, — Нина слабо сжала его руку. — Мы прожили вместе сорок лет. У всех бывают кризисы.
— Кризис? — горько усмехнулся Федор. — Я бросил тебя, когда ты больше всего во мне нуждалась. Какой же я был …
— Был, — согласилась Нина с неожиданной твёрдостью. — Но сейчас ты здесь. И это главное.
Они сидели в парке, держась за руки, и смотрели, как падают листья. Два немолодых человека, прошедших через испытания, ошибки, боль — и нашедших дорогу обратно друг к другу.
Зима выдалась снежной. Федор расчистил дорожку от подъезда до скамейки во дворе и теперь помогал Нине Петровне выйти на прогулку. Она уже могла ходить с помощью специальных опор, и каждый новый шаг был для них обоих маленькой победой.
— Осторожно, здесь скользко, — предупредил Федор, поддерживая жену под локоть.
— Не волнуйся так, я справлюсь, — ответила Нина с лёгкой улыбкой.
Они медленно шли по заснеженной дорожке, и Федор думал о том, как изменилась его жизнь за последние полгода. Он вернулся домой, стал ухаживать за женой, погрузился в рутину процедур, упражнений, посещений врачей. Но странным образом эта новая жизнь не казалась ему бременем. Напротив, каждый день, когда он видел, как Нина делает новые успехи, как возвращается к ней способность говорить, двигаться, улыбаться, он чувствовал удовлетворение, которого не испытывал уже очень давно.
— О чём задумался? — спросила Нина, заметив его отрешённый взгляд.
— О нас, — честно ответил Федор. — О том, как всё повернулось.
Они дошли до скамейки и сели. Нина поправила шарф и посмотрела на мужа.
— Знаешь, — сказала она, — когда ты ушёл, я думала, что это конец. Что моя жизнь закончилась. А потом случился инсульт, и я поняла, что вот он — настоящий конец. Я лежала в больнице и думала, что уже никогда не встану. И тут появился ты.
Федор опустил голову.
— Не нужно, Нина…
— Нет, нужно, — мягко, но настойчиво перебила она. — Я хочу сказать это. Когда ты вернулся, я обрела силу бороться. Я поняла, что не всё потеряно. Что у меня есть ради чего жить.
Федор взял её руки в свои.
— Это ты дала мне силы жить дальше, — сказал он. — Твоё прощение… Я не знаю, смог бы я так. На твоём месте.
Нина улыбнулась — той улыбкой, которую он помнил ещё с молодости.
— Поживёшь с моё — и не такому научишься, — сказала она с неожиданным озорством. — Федя, человек слаб. Все мы делаем ошибки. Главное — найти в себе силы их исправить.
— Я люблю тебя, — внезапно сказал Федор, — и всегда любил. Даже когда сам этого не понимал.
Снег падал крупными хлопьями, оседая на их волосах и одежде. Мимо проходили люди, спешащие по своим делам, но для двоих пожилых людей на скамейке время словно остановилось. Они сидели рядом, держась за руки, и в этот момент были счастливы — простым, тихим счастьем людей, прошедших через многое и понявших главное: никогда не поздно вернуться домой.
Весна переходила в лето резко и безжалостно, наполняя город удушливой жарой.
Федор устало вытер пот со лба, выходя из больницы. Врачи сказали, что второй инсульт, случившийся меньше чем через год после первого, оказался сильнее. Нина уже не сможет ходить. И говорить тоже. Её парализовало практически полностью.
В коридоре его догнала Екатерина, бледная и осунувшаяся.
— Нам нужно обсудить дальнейший уход, — сказала она сухо. — Я не могу взять маму к себе, сам понимаешь — работа, дети, маленькая квартира…
Федор кивнул. Он понимал.
— Врач рекомендует специализированный центр, — продолжила дочь. — Круглосуточный уход, медицинский персонал… Только это дорого.
— Я продам квартиру, — ответил Федор тихо.
— А где жить будешь?
— Сниму комнату. Или к Ларисе вернусь, — сказал он и сам поразился цинизму собственных слов.
— К Ларисе? — Екатерина смотрела на него с плохо скрываемым презрением. — После всего? Ты же говорил…
— Знаю, что говорил, — оборвал её Федор. — Но на съёмное жильё и оплату этого центра денег не хватит. А Лариса… она звонила недавно. Говорит, простила меня.
Катя отвернулась, чтобы отец не видел выступивших слёз.
— Делай как знаешь, — сказала она, отходя. — Только не забывай навещать маму. Она всё понимает, хоть и не может говорить.
Федор остался один в больничном коридоре.
Он думал о том, как причудливо закольцевалась его жизнь.
Год назад он ушёл от больной жены к здоровой женщине. Потом вернулся, раскаявшись. А теперь, когда болезнь вернулась и стала ещё сильнее, он снова собирался уйти — к той же самой женщине, что послужила причиной его первого бегства. И хотя теперь причина была благородной — найти деньги на лечение — он понимал, что по сути ничего не изменилось.
Он всё так же бежал от болезни, от ответственности, от необходимости видеть ежедневно страдания близкого человека. Федор вдруг отчётливо осознал горькую правду: можно притвориться, что изменился, можно даже поверить в это — но когда приходит настоящее испытание, каждый становится самим собой.
Три дня спустя он перевёз оставшиеся вещи в квартиру Ларисы. Она встретила его с тем же ярким макияжем и рыжими, как огонь, волосами. Только в уголках глаз появились новые морщинки, а в интонациях — снисходительные нотки победительницы.
— Не переживай, милый, — сказала она, помогая ему разбирать чемоданы. — Всё наладится. И у неё будет хороший уход, и ты не будешь разрываться.
Жизнь продолжается.
Федор молча кивнул. Жизнь действительно продолжалась — вот только его собственная словно остановилась где-то на полпути.
