Мороз кусал щеки так, что слезы замерзали, не успев скатиться. Вера стояла у входа в морг и смотрела, как гроб с Лидией грузят в катафалк. Снег скрипел под ногами немногочисленных провожающих — соседки из их дома, две учительницы из школы, где когда-то работала Лида, и она, Вера Григорьевна Костенко.
Тридцать лет дружбы. Тридцать лет рядом — через стенку, одна квартира от другой. А теперь вот так… в морозный февральский день, когда даже воробьи попрятались от ветра.
— Вера, держись, — прошептала соседка тетя Галя, взяв ее под руку. — Лидочка бы не хотела, чтобы ты так убивалась.
Убивалась? Да она просто не понимала, как теперь жить. Лида была не просто подругой — она была ее семьей. Единственной семьей после того, как родители умерли, а сестра уехала в Америку и звонила раз в год на Новый год.
Катафалк тронулся, и Вера машинально пошла следом. Снег хрустел, ветер выл между домами, а в голове крутилась одна мысль: «Что теперь делать? Что теперь делать без тебя, Лидуня?»
Но что-то заставило ее обернуться. У входа в морг стоял молодой мужчина в черном пальто. Высокий, худощавый, лет тридцати пяти. Он тоже смотрел вслед катафалку, и на его лице было что-то… знакомое? Скорбное? Вера не могла понять.
Кто он? Она знала всех Лидиных знакомых, всех коллег, всех соседей. Но этого человека видела впервые.
— Тетя Галя, — окликнула она соседку. — А кто вон тот мужчина?
Галина Петровна обернулась, прищурилась.
— Не знаю, дорогая. Может, из больницы кто? Лида же долго там лежала последние месяцы…
Больницы? Какие больницы? Лида никогда не жаловалась на здоровье. Да, последние полгода они виделись реже — Вера была занята своими делами, переездом на дачу, ремонтом… Но Лида выглядела как обычно. Немного похудела, но кто в их возрасте не худеет?
Незнакомец постоял еще немного, глубоко вздохнул и пошел прочь. Походка у него была усталая, как у человека, который долго нес тяжелую ношу.
Вера проводила его взглядом и почувствовала первый укол тревоги. Что-то здесь было не так. Что-то ускользало от нее, как тень на снегу.
Удар под дых
Кабинет нотариуса пах старым деревом и пылью. Вера сидела в кресле напротив массивного стола и нервно теребила ручку сумочки. Рядом примостились те же соседки — тетя Галя и Зинаида Ивановна с пятого этажа.
— Итак, завещание Лидии Сергеевны Морозовой, — нотариус, полная женщина в очках, открыла папку. — Составлено восемь месяцев назад, заверено должным образом.
Восемь месяцев? Вера удивилась. Лида никогда не говорила, что собирается составлять завещание. Хотя в их возрасте это разумно…
— Квартиру по адресу Кольский проспект, дом семнадцать, квартира сорок два, завещаю Петрову Николаю Александровичу…
Слова повисли в воздухе, как топор над головой. Вера почувствовала, как мир вокруг начал медленно рушиться.
— Простите, что? — она не узнала собственный голос. — Какому Петрову?
— Петрову Николаю Александровичу, тридцати пяти лет, — нотариус читала дальше, не поднимая глаз. — Денежные средства на счетах и личные вещи завещаю подруге Костенко Вере Григорьевне…
Подруге. Личные вещи. А квартиру — какому-то Николаю.
— Это невозможно! — Вера вскочила с кресла. — Мы прожили рядом тридцать лет! Тридцать лет! Я была ей как сестра! Кто такой этот Петров?
Нотариус подняла глаза поверх очков.
— Гражданка Костенко, я понимаю ваши эмоции, но завещание составлено по всем правилам. Если вы сомневаетесь в его подлинности…
— Я не сомневаюсь в подлинности! — голос Веры сорвался на крик. — Я не понимаю, как это возможно! Лида никогда не говорила ни о каком Николае!
Тетя Галя потянула ее за рукав.
— Вера, успокойся. Может, это племянник какой? Или…
— Какой племянник? У Лиды не было никого! Никого, кроме меня!
Но даже произнося эти слова, Вера вспомнила незнакомца у морга. Того молодого человека в черном пальто, который так скорбно смотрел вслед катафалку.
Неужели это был он? Этот Николай Петров, который теперь станет хозяином Лидиной квартиры, где они столько вечеров проводили за чаем, где планировали, как будут вместе стареть, помогать друг другу…
— Где мне найти этого Петрова? — спросила Вера, садясь обратно в кресло.
— Мне не положено разглашать…
— Тогда передайте ему, что я хочу с ним поговорить. Немедленно.
Тайны в пыльном свете
Ключи от Лидиной квартиры лежали у Веры уже неделю — нотариус сказала, что она может забрать личные вещи. Но заходить туда было страшно. Словно переступишь порог — и окончательно поверишь, что Лидочки больше нет.
Дверь открылась со знакомым скрипом. В прихожей все стояло как обычно — Лидины тапочки у порога, зонтик в углу, пальто на крючке. Только пахло по-другому. Пустотой.
Вера прошла в гостиную и остановилась как вкопанная. На журнальном столике лежала стопка каких-то бумаг, а рядом — фотографии, которых она никогда раньше не видела.
Лида в больничной койке, очень худая, почти прозрачная. Рядом с ней сидит тот самый молодой мужчина с похорон. Он держит ее за руку и улыбается. На другой фотографии они играют в шашки. На третьей — он читает ей вслух.
— Боже мой, — прошептала Вера, опускаясь в кресло.
Взяла бумаги. Это был дневник, написанный Лидиной рукой.
«15 июня. Коля принес мне сегодня черешню. Говорит, на рынке выбирал самую спелую. Такой заботливый мальчик. А ведь мы знакомы всего месяц — встретились в онкологии, когда я первый раз попала на химию. Он там с мамой своей был…»
Онкология? Химия? У Веры перехватило дыхание.
«22 июня. Опять тошнит после процедур. Коля говорит, это нормально, скоро пройдет. Он уже полгода как маму похоронил, знает все эти ужасы. Удивительно, как быстро мы сблизились. Наверное, горе людей сближает.»
«5 июля. Веру сегодня встретила в магазине. Хотела рассказать про болезнь, но… она так радостно говорила про дачу, про ремонт. У нее столько планов! Не хочу портить ей настроение. Пусть пока не знает.»
Вера опустила дневник на колени. В горле стоял ком, а в груди разливалось что-то горячее и болезненное. Вина? Стыд? Она вспомнила те летние месяцы — действительно, была занята дачей, новыми обоями, покраской забора…
«15 августа. Коля теперь каждый день приходит. Помогает с уборкой, готовит обед. Говорит, что после смерти мамы ему некого больше заботиться. А мне… мне впервые за много лет не одиноко. Странно, что близким человеком стал совсем чужой мальчишка.»
«3 сентября. Врачи говорят, что времени немного. Коля это знает, но делает вид, что все будет хорошо. Мы уже говорили про завещание. Он не хочет ничего брать, но я настаиваю. Кто позаботится о квартире? Вера живет своей жизнью, да и что я ей такого дала, чтобы обременять наследством?»
Правда, которая режет
Адвокатская контора размещалась в новом здании на Ленинском проспекте. Вера шла по коридору, стуча каблуками и репетируя речь. Неделя раздумий после находки дневника ничего не прояснила — наоборот, вопросов стало еще больше.
— Проходите, садитесь, — адвокат Семен Львович оказался мужчиной лет пятидесяти, с усталыми глазами. — Что вас беспокоит?
— Завещание моей подруги, — Вера села на край стула. — Я считаю, что ее обманули. Или принуждали. Она была больна, могла быть не в себе…
— Расскажите подробнее.
Вера выложила все — про Николая, про дневник, про то, как Лида скрывала болезнь.
— Понимаете, они использовали ее одиночество! — голос Веры становился все громче. — Подкрались к больной женщине, вошли в доверие…
— Стоп, — адвокат поднял руку. — Вы говорите «они». А кто еще, кроме этого Николая?
— Ну… он один, но…
— Значит, один человек помогал вашей подруге во время болезни?
— Да, но он же явно преследовал какую-то цель!
— Какую именно?
Вера растерялась. В дневнике не было ни слова о том, что Николай что-то требовал или намекал на наследство.
— А где были вы в это время? — спросил адвокат мягко.
— Я? Я не знала, что она больна!
— Не знали за полгода?
— Она не говорила!
— А вы не спрашивали?
Этот вопрос ударил как пощечина. Вера вспомнила лето — как торопилась закончить разговоры с Лидой, как отмахивалась от ее попыток встретиться, как была поглощена своими дачными делами…
— Она должна была сказать! — выкрикнула Вера. — Мы же подруги!
— Должна была, — согласился адвокат. — Но не сказала. И знаете почему? Потому что боялась стать обузой. А этот Николай рядом был. Каждый день. Без упреков и претензий.
— Значит, вы считаете завещание справедливым?
Семен Львович откинулся в кресле.
— Послушайте, Вера Григорьевна. Я вижу много подобных дел. И знаете, что меня всегда поражает? Когда родственники и друзья возмущаются: «Как так? Почему нас не предупредили? Почему все скрыли?» А потом выясняется простая вещь.
— Какая?
— Никто вас не обманывал, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Просто никто не спрашивал.
Эти слова повисли в воздухе, как приговор. Вера почувствовала, как что-то внутри начинает рушиться — не от гнева, а от понимания.
— Но я же не экстрасенс! — прошептала она. — Откуда мне было знать?
— А откуда Николаю было знать? Он просто был рядом. И когда она заговорила о болезни — выслушал. Когда попросила о помощи — помог. Без условий и требований.
Вера сидела молча, переваривая услышанное.
— Что вы мне советуете?
— Познакомиться с этим человеком. Поговорить. А потом решить — стоит ли судиться с тем, кто скрасил последние месяцы жизни вашей подруги.
Встреча у серого моря
Кафе «Север» у торгового порта пахло рыбой и кофе. За окнами плескалось серое Баренцево море, чайки кричали над причалами. Вера сидела за столиком у окна и нервно поглядывала на часы.
Николай пришел точно в назначенное время. Вблизи он оказался еще моложе — худое лицо, темные волосы, глаза цвета моря за окном. Усталые глаза взрослого человека в молодом лице.
— Вера Григорьевна? — он протянул руку. — Николай.
— Садитесь, — она кивнула на стул напротив.
Некоторое время они молчали. Николай заказал чай, Вера уставилась в окно. Наконец она решилась.
— Я нашла дневник Лиды.
— Знаю. Она говорила, что ведет записи.
— Там написано, что вы познакомились в больнице.
— Да. Я тогда с мамой лежал. Она умирала от того же, что и Лидия Сергеевна. — Голос у него был тихий, без эмоций. — Мы сидели в очереди на химию и разговорились.
— И решили дружить семьями?
Николай покачал головой.
— Мама умерла через месяц после нашего знакомства. А Лидия Сергеевна… она очень переживала. Говорила, что понимает, каково мне. И я остался рядом.
— По доброте душевной?
— А по какой еще? — он удивился. — Она напоминала мне маму. Такая же гордая, такая же одинокая. Такая же… брошенная близкими.
Последние слова прозвучали без упрека, но Вера покраснела.
— Я не бросала ее! Я не знала!
— Знаю. Она мне рассказывала про вас. Говорила, что вы лучшая подруга, но что у вас своя жизнь, свои заботы. И не хочет вмешиваться.
— Она должна была сказать!
— Должна была, — согласился Николай. — Но не сказала. А я не могу заставить покойника изменить свое решение.
Он достал из кармана небольшую коробочку.
— Это вам. Лидия Сергеевна просила передать, если что случится.
Внутри лежала старая брошь в виде цветка — та самая, которую Лида носила по праздникам.
— А еще есть письмо, — Николай протянул конверт. — Она написала его в сентябре, когда стало ясно, что времени мало.
Вера взяла конверт дрожащими руками. На нем было написано: «Верочке. Открыть после.»
— Я не буду оспаривать завещание, — сказала она внезапно.
— Спасибо. Хотя… знаете, я все равно собирался продать квартиру. Слишком много там воспоминаний. И ваших тоже.
— Продавать?
— Да. Хочу купить небольшой дом за городом. Заниматься огородом, может, собаку завести. Устал от больниц и больных людей.
Вера кивнула. Странно, но она понимала его.
— А что с деньгами от продажи?
— Половину хотел отдать вам. Если согласитесь.
— Зачем?
— Потому что Лидия Сергеевна любила вас. И хотела, чтобы у вас все было хорошо.
За окном кричали чайки, и море билось о причал.
Новый рассвет
Школа в селе Большие Избы ничем не отличалась от тысяч других сельских школ — одноэтажное здание, покрашенное в веселый желтый цвет, спортивная площадка, где старшеклассники гоняли мяч. Вера стояла у окна учительской и смотрела на свой новый мир.
Три месяца прошло с тех пор, как она приехала сюда, в Курскую область, где прошло ее детство. Продала мурманскую квартиру, взяла деньги от продажи Лидиной — Николай настоял, — и купила маленький домик с садом в пяти километрах от села.
— Вера Григорьевна, вас к телефону! — заглянула в учительскую завуч Мария Петровна.
Звонил Николай. Он теперь жил в Подмосковье, действительно завел собаку — дворняжку по кличке Найда — и работал в ветклинике.
— Как дела, учительница? — в его голосе слышалась улыбка.
— Привыкаю. Дети хорошие, хоть и шебутные. А у вас как?
— Нормально. Вчера письмо от Лидии Сергеевны перечитывал.
Да, письмо. Вера и сама часто его перечитывала. Там было всего несколько строк: «Верочка, милая моя. Не сердись на меня за молчание — просто не хотелось тебя пугать. Ты знаешь, я всегда была гордячкой. Николай хороший мальчик, не обижай его. А сама живи дальше, не застревай в прошлом. Ты еще многое можете дать этому миру. Твоя Лида.»
— Николай, а вы не пожалели, что связались с нами? — спросила Вера.
— Нет. А вы?
— Тоже нет.
После разговора Вера вернулась к окну. Скоро начнется урок географии в седьмом классе — будут изучать климат России. А потом классный час в шестом, где она собиралась поговорить с детьми о том, как важно не стесняться говорить о своих проблемах.
Вчера к ней после уроков подошла девочка Настя Козлова — худенькая, тихая, всегда сидит одна.
— Вера Григорьевна, а можно с вами поговорить? — прошептала она. — Дома… дома папа пьет, а мама плачет. И мне страшно.
Раньше Вера, наверное, отослала бы ребенка к школьному психологу или социальному педагогу. Но теперь она села рядом с девочкой и сказала:
— Конечно, поговорим. Рассказывай все как есть.
И Настя рассказала. А Вера слушала и думала о том, что научилась наконец самому важному — слышать чужую боль, даже когда о ней не говорят вслух.
За окном начинался новый день, и Вера знала: она больше никогда не пройдет мимо чужого молчания.
