Анна Михайловна вздрогнула, расплескав чай на скатерть. Древний подстаканник, доставшийся еще от свекрови, жалобно звякнул о блюдце. За окном хрущевки мокрые октябрьские клены гнулись под порывами ветра, а в комнате повисла тишина — вязкая, густая, как студень.
— Повтори, что ты сказала? — Анна Михайловна отставила чашку подальше, чтобы скрыть дрожь в пальцах.
Зоя, высокая тридцатидвухлетняя женщина с вечно усталым лицом, продолжала бесцеремонно качать на коленях двухлетнего Володьку. Её волосы были стянуты в небрежный хвост, на воротнике потертой куртки блестели капли дождя.
— Ну, мам, — заговорила она с легким раздражением, словно объясняла очевидное, — ты подумай сама. Зачем тебе эта двушка в центре? Тебе и здесь неплохо. А нам с Вадимом и Володькой в однушке совсем тесно. Да и второго планируем. А ты уже… — она сделала паузу, как будто подбирая правильные слова, — ну, своё пожила.
«Своё пожила». Три слова, которые ударили Анну Михайловну под дых. Пятьдесят восемь лет. Из них тридцать девять — на текстильной фабрике. Сначала швеёй, потом мастером, последние десять — начальником цеха. Вкалывала с четырнадцати лет, как говорится. А теперь, значит, своё «пожила».
— Зоенька, — Анна Михайловна старалась говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало. — Эту квартиру мне отец оставил…
— Отец? — фыркнула Зоя, поднимая брови. Её широкие скулы порозовели от возмущения. — Который тебя бросил, когда ты ещё в пелёнках была? Который маму твою сразу после роддома оставил? Я его даже на фотографиях не видела никогда!
— Но он всё-таки мой отец, — твёрдо возразила Анна Михайловна. — И это его решение было — оставить мне квартиру.
Новость о наследстве свалилась на Анну Михайловну полтора месяца назад. Обычный понедельник. Она собиралась на работу, пришивала пуговицу к пальто — и тут телефонный звонок. Странный, официальный голос: «Я нотариус Сергеева Лидия Аркадьевна, звоню по поводу наследства от Ковалёва Михаила Петровича».
Отец, которого она никогда не видела. О котором знала только по редким, горьким упоминаниям матери. Скончался месяц назад. И оставил ей двухкомнатную квартиру в центре города. Хорошую квартиру — сталинка, высокие потолки, окна во двор, евроремонт.
— Я тридцать девять лет работаю без продыху, — твёрдо сказала Анна Михайловна, глядя дочери прямо в глаза. — Имею я право хоть немного пожить в комфорте? В центре и магазины ближе, и до работы добираться проще, и вообще… культурная жизнь.
— Культурная жизнь? — Зоя рассмеялась, но как-то нехорошо, с издёвкой. — Мама, ты когда в последний раз в театре была? Лет пятнадцать назад?
Анна Михайловна молча отхлебнула остывший чай. Что правда, то правда. Не до театров ей было, когда одна тянула двоих детей. Муж ушёл, когда Владу было семь, а Зое пять. Сказал: «Надоело. Душно с вами». И ушёл. Даже алиментов не платил — прятался, в другой город переехал, потом вообще на Север подался.
— А вот теперь, может, и буду ходить, — упрямо ответила она. — В Большой, в Малый, в Современник. В кино на премьеры.
Зоя покачала головой, прижимая сонного Володьку к груди:
— Мам, ну сама подумай, зачем тебе эти хоромы? А нам они прямо необходимы. У нас Володька подрастает, в садик скоро. У Вадима зарплата маленькая, я в декрете. И мы с ним о дочке подумываем… если место будет. А в однушке… — она сделала паузу, понизив голос, — в однушке мы размножаться больше не станем.
Анна Михайловна поморщилась от этого «размножаться». Будто о кроликах говорила, а не о детях.
— Зоюшка, — мягко произнесла она, — я свой долг перед тобой выполнила. Ты училась в хорошей школе, на репетиторов я денег не жалела. Пять лет твой институт оплачивала. Однушку тебе купила, хотя у меня в твоём возрасте и такой не было.
— И сразу попрекать? — огрызнулась Зоя. — Я не просила меня рожать.
Анна Михайловна вздрогнула, словно её ударили. Именно это всегда говорил муж, перед тем как уйти из семьи: «Я детей не просил».
— Я тебя не попрекаю, — тихо сказала она. — Просто объясняю, что я перед тобой не в долгу. Всё, что могла — я тебе дала.
Зоя прикусила губу. На её лице промелькнуло что-то похожее на стыд, но тут же сменилось упрямством.
— Значит, не дашь?
— Не дам, — твёрдо ответила Анна Михайловна. — Хочу пожить для себя.
Дочь резко встала, разбудив задремавшего Володьку. Тот захныкал, тараща заспанные глаза.
— Ясно всё с тобой, — бросила она. — Вечно ты только о себе думаешь!
Анна Михайловна даже задохнулась от такой несправедливости, но не успела ничего ответить — Зоя уже одевала сына, сердито запихивая его ручки в рукава курточки. Уходя, она даже не попрощалась, только зыркнула злобно и хлопнула дверью так, что посыпалась штукатурка.
Анна Михайловна осталась одна в своей типовой хрущёвке, с остывшим чаем и странным чувством вины пополам с обидой.
— Будьте осторожнее с этой коробкой! Там хрусталь! — Анна Михайловна нервно следила, как двое крепких мужчин вносят в новую квартиру её пожитки.
Квартира и правда была хороша. Сталинка в центре, с высоченными, под три метра, потолками, просторной кухней, двумя светлыми комнатами, раздельным санузлом. Окна выходили на тихий, зелёный двор, а из кухни открывался вид на главный проспект. После хрущёвки на окраине это казалось дворцом.
Ремонт сделан хороший — видно, отец (или кто-то за него) следил за жильём. Паркет натёртый, обои светлые, дорогие, сантехника импортная. На кухне — встроенная мебель, в прихожей — вместительный шкаф-купе.
Анна Михайловна бродила по комнатам, не веря своему счастью. Неужели это всё теперь её? Неужели она действительно будет здесь жить?
После ссоры с Зоей прошла неделя, и тут заявился Влад. Высокий, широкоплечий, ещё симпатичнее, чем в молодости. Пришёл с женой Мариной — холёной, с идеально уложенными волосами, в брендовой одежде. Той самой, что всегда смотрела на свекровь как на досадное недоразумение, с которым приходится мириться.
— Мам, давай по-хорошему, — начал Влад, расположившись на диване как хозяин. — Зоя мне всё рассказала. Нечестно это как-то получается.
— Что именно нечестно? — спокойно спросила Анна Михайловна, разливая чай.
— Ну, что тебе такие хоромы привалили, а ты делиться не хочешь.
Анна Михайловна промолчала. Делиться? Она всю жизнь только и делала, что делилась — временем, силами, деньгами. А себе оставляла что? Шесть часов сна в сутки, старое пальто, туфли из «секонд-хенда»…
— Мам, ну правда, — продолжал Влад, не дождавшись ответа. — Нам эта квартира позарез нужна. Там школа для Нинки — пятнадцать человек в классе, представляешь? Платная, но хорошая. Рядом центр детского развития, бассейн… — Он сделал паузу. — А тебе зачем такие хоромы? Там шум, гам, машин куча. Ты сама через неделю взвоешь и обратно сюда вернёшься.
— Я сама решу, выть мне или нет, — отрезала Анна Михайловна. — Уж как-нибудь привыкну.
Влад переглянулся с женой. Марина выступила вперёд, поправляя безупречную причёску:
— Анна Михайловна, — начала она своим «учительским» тоном, которым всегда разговаривала со свекровью, — будьте благоразумны. Владу эта квартира нужнее. У вас тут всё устроено, всё знакомо. А в центре вам будет тяжело. Магазины дорогие, люди другие…
— И тебе будет сложно адаптироваться в новом месте в твоём возрасте, — добавил Влад.
Анна Михайловна поставила чашку с такой силой, что чай выплеснулся на скатерть.
— В моём возрасте? — тихо переспросила она. — А что с моим возрастом не так?
— Ну мам, — Влад поморщился, — тебе же скоро шестьдесят. Какая адаптация? Какие новые места? Сиди себе тут спокойно, пенсию жди…
Анна Михайловна смотрела на сына, пытаясь понять, когда этот мальчик, которого она учила ходить, которому читала на ночь сказки, для которого вязала свитера до трёх часов ночи, стал таким чужим и холодным?
— Значит, так, — она сложила руки на груди. — Я переезжаю в центр. Квартиру я вам не отдам. Всё, разговор окончен.
Влад вскочил:
— Вот и живи там одна! Эгоистка!
Марина подхватила сумочку и процедила сквозь зубы что-то про жадность, старость без поддержки и одиночество.
Неделю было тихо. Ни звонков, ни визитов. А потом дети заявились с новым предложением — продать квартиру и поделить деньги на всех.
— Раз ты не хочешь никого туда пускать, — заявила Зоя, — то давай продадим эту квартиру, а деньги поделим на троих.
— Чтобы всё было по справедливости, — добавил Влад.
Анна Михайловна даже рассмеялась от абсурдности предложения.
— По справедливости? — переспросила она. — А то, что я вас растила одна, по справедливости было? То, что я вам обоим квартиры купила — тоже по справедливости? То, что я всю жизнь на трёх работах вкалывала, чтобы вы ни в чём не нуждались — тоже справедливо?
— Ну и живи в этой квартире одна! — крикнула Зоя. — Меня ты больше не увидишь!
Влад просто молча ушёл, хлопнув дверью.
И вот теперь Анна Михайловна стояла посреди новой квартиры и думала о том, что чувствует странное облегчение. Словно сбросила с плеч тяжёлый груз. Да, больно. Да, обидно. Но ведь заслужила она, в конце концов, немного счастья для себя?
— Куда вещи из этой коробки? — спросил грузчик, отвлекая её от размышлений.
— Сюда, в гостиную, — улыбнулась Анна Михайловна. — У окна поставьте, пожалуйста.
Первые недели в новой квартире пролетели как один миг. Анна Михайловна привыкала к новому месту, изучала район, знакомилась с соседями. Дети не звонили, и она не звонила им — всё ещё слишком свежа была обида.
В подъезде жили в основном люди старшего поколения — профессор на пенсии с женой, бывшая балерина Большого театра, отставной полковник. Все они относились к Анне Михайловне с почтительным любопытством. Ещё бы — новая соседка, да ещё такая моложавая, энергичная.
— Нет, внуков пока не ждём, — мягко улыбалась она на расспросы. — Дети заняты, у них своя жизнь.
Никто не знал, какая буря скрывалась за этой улыбкой.
Однажды, разбирая вещи в шкафу отца (она до сих пор мысленно называла квартиру «отцовской»), Анна Михайловна наткнулась на старую папку с фотографиями. Среди них — потёртый чёрно-белый снимок: молодой мужчина обнимает хрупкую девушку с длинной косой. На обороте надпись выцветшими чернилами: «Аннушке от папы. Прости меня, если сможешь».
Анна Михайловна опустилась на пол, прижимая фотографию к груди. Так вот как выглядел её отец… Похож на Влада — те же упрямые брови, тот же разлёт скул. А девушка… девушка была её матерью. Такой молодой, такой счастливой Анна её никогда не видела.
Что случилось между ними? Почему он ушёл? И почему решил оставить квартиру дочери, которую никогда не видел?
В папке обнаружилось и письмо. Пожелтевший конверт, вложенный между страницами старого журнала «Огонёк». Дрожащими руками Анна Михайловна достала сложенный вчетверо листок.
«Дорогая моя дочь, — гласили выцветшие строчки. — Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых, а ты получила мою квартиру. Прости старика за то, что не имел смелости встретиться с тобой при жизни. Трусость — мой главный порок. Я струсил тогда, пятьдесят лет назад, когда твоя мать сказала, что беременна. Испугался ответственности, сбежал. Потом было стыдно возвращаться.
Я следил за твоей жизнью издалека. Знаю, как тяжело тебе приходилось. Знаю о твоих детях, о том, как ты работала на трёх работах, чтобы поднять их. Ты стала лучше, чем я когда-либо был. Эта квартира — малая толика того, что я должен был дать тебе. Живи в ней счастливо. И помни — ты заслуживаешь всего самого лучшего.
Твой отец, Михаил Петрович».
Анна Михайловна сидела на полу, прижимая к груди пожелтевший листок, и плакала. Не от горя — от облегчения. Словно что-то, долго жившее в ней, наконец вырвалось наружу.
Он знал о ней. Все эти годы он знал.
Спустя два месяца Анна Михайловна сидела в кафе недалеко от дома и пила капучино с чизкейком — маленькая слабость, которую она теперь позволяла себе раз в неделю. За соседним столиком расположились две молодые мамы с колясками. Они увлечённо болтали, не замечая никого вокруг.
— …И представляешь, моя свекровь говорит: «А переезжайте к нам, у нас трёшка, места всем хватит», — рассказывала одна из них, блондинка в ярко-розовом пуховике. — Я чуть в обморок не упала! Жить со свекровью? Да никогда в жизни!
Её подруга засмеялась:
— А моя вообще предложила нам с Димкой свою квартиру отдать, а самой к сестре переехать. Мол, ей много не надо, а нам с ребёнком пространство нужно. Я отказалась, конечно. Зачем мне такой груз на душу? Потом всю жизнь чувствовать себя обязанной…
Анна Михайловна невольно прислушивалась к разговору. Странно устроен мир: одни дети требуют от родителей отдать всё, другие отказываются даже от того, что предлагают добровольно.
Телефон в сумочке завибрировал. Анна Михайловна достала его — на экране высветилось имя Зои. Первый звонок за два месяца.
— Алло? — осторожно ответила она.
— Мам, — голос дочери звучал непривычно тихо. — Можно я к тебе приеду? Поговорить надо.
Анна Михайловна на мгновение прикрыла глаза. Гордость требовала отказать, обида — напомнить о последних словах дочери. Но сердце… сердце просто скучало по Зое, по внуку, даже по сварливому зятю.
— Приезжай, — просто сказала она. — Адрес знаешь.
— Ух ты! — Зоя стояла посреди гостиной, крутя головой по сторонам. — У тебя тут… красиво.
Анна Михайловна сдержанно кивнула. За два месяца она успела обжить квартиру, сделать её по-настоящему своей. Повесила картины, расставила книги, даже комнатные растения с подоконников перевезла.
— Чай будешь? — спросила она, пропуская мимо ушей невысказанное удивление дочери. Та явно ожидала увидеть нежилое, неприкаянное пространство, а не уютное гнездышко.
— Буду, — кивнула Зоя, присаживаясь на краешек дивана. — Мам, я… — она запнулась. — Я хотела извиниться. За те слова. За то, что мы с Владом устроили. Это было… некрасиво.
Анна Михайловна молча разливала чай. Что тут скажешь? «Ничего страшного»? Нет, было страшно. Очень страшно осознавать, что твои дети видят в тебе не человека, а источник благ, которые можно потребовать.
— Мам, — Зоя теребила в руках чайную ложечку. — Я многое передумала за эти месяцы. Я… я не права была. Совсем не права. — Она подняла глаза, полные слёз. — Ты всегда отдавала нам всё лучшее. Ты имеешь право… пожить для себя.
Анна Михайловна поставила чашку на стол и села рядом с дочерью.
— Что случилось, Зоя? — тихо спросила она. — Что-то ведь произошло?
Зоя кивнула, утирая слёзы:
— Вадим ушёл от меня. Влюбился в какую-то двадцатилетнюю с работы. Говорит, что я замучила его своими претензиями, что мне вечно всего мало… — Она всхлипнула. — А Володьку он почти не видит, алименты платить не хочет. Говорит — сама крутись, ты же хотела ребёнка.
Анна Михайловна обняла дочь за плечи. Как знакомо это звучало. Будто эхо из прошлого, когда её собственный муж бросил их с двумя маленькими детьми.
— Тяжело тебе, — тихо сказала она.
— Да, — кивнула Зоя, утирая слёзы. — И я тут поняла… вспомнила, как ты нас одна тянула. Без всякой помощи. Без жалоб. — Она подняла глаза на мать. — Ты сильная, мам. Всегда была сильной. А я…
— Ты тоже сильная, — твёрдо сказала Анна Михайловна. — Ты справишься.
Зоя горько усмехнулась:
— Знаешь, что самое паршивое? Я теперь понимаю, как мы с Владом с тобой обошлись. «Ты своё пожила» — это ведь я тебе сказала, помнишь? Как будто у тебя срок годности есть. Как будто ты… вещь какая-то.
Они сидели молча, прижавшись друг к другу, как в детстве, когда маленькая Зоя прибегала к маме после страшного сна.
— Прости меня, — прошептала Зоя. — Если сможешь.
Анна Михайловна вздрогнула. Те же слова, что и в записке отца. «Прости, если сможешь».
— Я тут недавно нашла кое-что, — она встала и подошла к комоду. — Хочу тебе показать.
Старая фотография, письмо — всё это Анна Михайловна протянула дочери.
— Это… твой отец? — удивлённо спросила Зоя, разглядывая снимок. — Ой, а как Влад на него похож!
— Я тоже это заметила, — кивнула Анна Михайловна. — Прочти письмо.
Зоя пробежала глазами пожелтевший листок, потом подняла на мать растерянный взгляд:
— Он всё это время знал о тебе? Следил издалека?
— Видимо, да, — Анна Михайловна пожала плечами. — Как знать, может, если бы я была менее упряма, мы могли бы познакомиться при его жизни.
— А ты бы… хотела?
Анна Михайловна задумалась.
— Наверное, да, — наконец ответила она. — Не для того, чтобы упрекать его или требовать что-то. Просто… чтобы узнать. Понять.
Зоя аккуратно положила фотографию на стол.
— Мам, а можно… можно мы с Володькой поживём у тебя немного? Мне сейчас очень тяжело одной. Я найду работу, буду помогать по хозяйству…
Анна Михайловна замерла. Вот оно что. Не просто извинения и раскаяние. А новая просьба. Всё то же самое, только под другим соусом.
— Нет, Зоя, — мягко, но твёрдо ответила она. — Не можно.
— Но мам! — Зоя вскинулась, в глазах мелькнула обида. — Я же твоя дочь! У меня беда!
— У меня тоже была беда, — спокойно сказала Анна Михайловна. — Когда ваш отец ушёл. Но я справилась. И ты справишься.
— Да как ты можешь? — Зоя вскочила. — Родная дочь просит о помощи, а ты…
— А я говорю — нет, — отрезала Анна Михайловна. — У тебя есть квартира. Есть работа, с которой ты ушла в декрет. Есть руки, ноги, голова на плечах. Справишься.
— Значит, так? — Зоя резко встала, лицо исказилось от злости. — Я к тебе с извинениями, с открытым сердцем, а ты…
— А я вижу, что ничего не изменилось, — перебила Анна Михайловна. — Ты пришла не мириться. Ты пришла снова что-то требовать.
— Да пошла ты! — выкрикнула Зоя, схватив сумку. — Сдохнешь тут одна, никто даже не узнает!
Дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла.
Анна Михайловна вернулась в гостиную, села в кресло и впервые за много лет закурила. Когда-то она бросила — ради детей, чтобы не тратить лишние деньги на сигареты. А теперь можно.
Телефон зазвонил через час. Влад.
— Мама, это ни в какие ворота! — начал он без приветствия. — Зоя в истерике, ребёнок плачет! Как ты могла ей отказать? Она же одна с малышом осталась!
— Как и я когда-то, — спокойно ответила Анна Михайловна.
— Это другое! — возмутился сын. — Тогда были другие времена, ты была моложе…
— Всего на десять лет моложе, чем Зоя сейчас, — заметила Анна Михайловна. — И двое детей вместо одного.
— Я приеду, — отрезал Влад. — Мы это обсудим.
— Не надо приезжать, — сказала она. — Обсуждать нечего. Моя квартира — моё решение. Зоя взрослая самостоятельная женщина. Я в неё верю.
Влад помолчал.
— Ты изменилась, — наконец произнёс он с горечью. — Стала жёсткой.
— Нет, сынок, — усмехнулась Анна Михайловна. — Я перестала бояться. Перестала чувствовать себя виноватой за то, что хочу жить своей жизнью. И знаешь что? Это прекрасное чувство.
Она нажала отбой, выключила телефон и подошла к окну. В отражении стекла видела своё лицо — осунувшееся, с залегшими у рта морщинами, но глаза… глаза были живые. Уверенные. Свободные.
