— Ну и где мы были так долго? — голос Стаса, резкий и неприятно дребезжащий, ударил Ольгу прямо в ухо, едва она переступила порог квартиры и поставила сумку на маленький пуфик в прихожей. Он стоял, прислонившись к дверному косяку гостиной, руки скрещены на груди, и весь его вид выражал нетерпеливое ожидание и плохо скрываемое недовольство. Сорок минут. Она задержалась всего на сорок минут, не на четыре часа.
Ольга медленно расстегнула молнию на куртке, вешая её на крючок. Усталость после рабочего дня, смешанная с приятной лёгкостью от встречи с Иркой, мгновенно улетучилась, сменившись привычным уже глухим раздражением.
— Стас, я же тебе говорила утром, что после работы заеду к Ирке, мы хотели кофе выпить, обсудить пару моментов, — она старалась, чтобы её голос звучал спокойно, даже немного примирительно, хотя внутри уже начинал закипать маленький, но злой котёл. — Что опять за допрос с пристрастием?
Когда-то, ещё в самом начале их отношений, эта его ревность, это желание знать каждый её шаг, казались ей даже милыми. Наивная дурочка, она принимала это за проявление глубокой заботы, за доказательство его неравнодушия. Он так трогательно хмурил брови, когда она рассказывала о встрече с однокурсниками, так «переживал», если она задерживалась на корпоративе. Тогда это льстило, создавало иллюзию её невероятной ценности для него. Теперь же от этих воспоминаний остался лишь горьковатый привкус разочарования. Забота незаметно, но неуклонно трансформировалась в тотальный контроль, а его «беспокойство» — в удушающую петлю на её шее.
— Говорила – это одно, — Стас отлепился от косяка и сделал шаг к ней, сокращая и без того небольшое расстояние. Его глаза, обычно светло-карие, сейчас казались почти чёрными, в них не было и намёка на теплоту. — А я должен быть уверен. С кем именно ты была, кроме Ирки? Что вы там так долго обсуждали, что нельзя было по телефону решить? Ты понимаешь, что я волнуюсь? Нормальная жена не заставляет мужа сидеть как на иголках.
«Нормальная жена». Эта формулировка всегда выводила Ольгу из себя. Кто установил эти нормы? Он? Его мама? Какая-то мифическая вселенская комиссия по делам «нормальных жён»?
— Стас, перестань, — она устало потёрла виски. Головная боль, начавшаяся ещё днём, теперь пульсировала с новой силой. — Кроме Ирки никого не было, мы сидели в той самой кофейне на углу, ты её знаешь. Обсуждали её новый проект и мои впечатления от последней книги. Ничего криминального, представляешь? Я не понимаю, почему из-за сорокаминутного опоздания нужно устраивать сцену.
Он усмехнулся, но усмешка вышла кривой и неприятной.
— Сцену? Это ты называешь сценой? Я просто интересуюсь, где была моя жена. Имею я на это право или нет? Или ты считаешь, что можешь шляться где угодно и сколько угодно, а я должен молча это проглатывать? Ты же знаешь, как я отношусь к этим твоим посиделкам. Вечно у вас какие-то секреты, хихиканья. А потом удивляемся, почему в семьях проблемы начинаются. Всё начинается с малого, с таких вот «безобидных» встреч.
Его голос начал набирать силу, в нём появились те самые металлические нотки, которые Ольга научилась распознавать как предвестники бури. Он ходил по маленькой прихожей взад-вперёд, как тигр в клетке, жестикулируя и всё больше распаляя себя.
— Я тебе сто раз говорил, что после работы – домой! Какие могут быть неотложные дела с подружками? У тебя есть дом, есть муж. Ты должна понимать свою ответственность. А ты ведёшь себя… — он на мгновение запнулся, подбирая слово, и наконец выпалил: — Легкомысленно! Вот именно, легкомысленно! Словно тебе на всё плевать, кроме собственных развлечений.
Ольга почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Легкомысленно? Это она-то, которая тянула на себе быт, работала наравне с ним, а порой и больше, старалась создать уют в их маленькой квартире, вечно идя на уступки его настроению и требованиям? Обвинение было настолько несправедливым, настолько оторванным от реальности, что внутри неё что-то щёлкнуло. Терпение, которое она так долго и старательно культивировала, лопнуло с оглушительным треском.
— Легкомысленно?! — Ольга резко вскинула голову, и её глаза, до этого потухшие от усталости, вспыхнули негодованием. Спина сама собой выпрямилась, словно невидимая пружина внутри неё распрямилась до предела. — Это я-то легкомысленна? Стас, ты вообще себя слышишь? Ты хоть представляешь, о чём говоришь?
Она сделала шаг навстречу ему, и теперь уже он инстинктивно отступил на полшага, удивлённый этой внезапной переменой. Та тихая, уступчивая Ольга, которая обычно старалась сгладить углы и первой пойти на примирение, куда-то исчезла. На её месте стояла женщина с жёстким, почти стальным взглядом и плотно сжатыми губами.
— А что, не так? — он попытался сохранить прежний напор, но в голосе уже не было той уверенности. — Я говорю то, что вижу! Вместо того чтобы быть дома, заниматься домашними делами, ты где-то пропадаешь часами! А потом я должен выслушивать твои оправдания!
— Оправдания?! — Ольга почти выплюнула это слово. — Да когда я перед тобой оправдывалась, Стас? Я всегда ставила тебя в известность о своих планах. И сегодня я сказала, что задержусь. Сорок минут, Стас! Не четыре часа, не до полуночи! И ты смеешь обвинять меня в легкомыслии и требовать, чтобы я сидела дома, как привязанная?
Её голос, поначалу дрогнувший от возмущения, теперь креп и набирал силу. Она больше не пыталась быть мягкой или понимающей. Слишком долго она проглатывала его упрёки, слишком долго пыталась соответствовать его представлениям о «правильной жене».
— Да, требую! — рявкнул Стас, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией и над ней. Он не привык к такому отпору. — Потому что я твой муж! И я имею право знать, где ты и с кем! И я имею право устанавливать правила в этом доме! И если я говорю, что после восьми ты должна быть дома, значит, так и должно быть! Как все порядочные замужние женщины!
«Порядочные замужние женщины» — эта фраза снова резанула Ольгу по живому. Она почувствовала, как волна холодной ярости поднимается из глубины души, смывая остатки терпения и желания сохранить мир любой ценой. — Порядочные? А ты у нас образец порядочности, да? — она усмехнулась, и в этой усмешке не было и тени веселья. — Тот, кто пытается превратить свою жену в затворницу? Тот, кто требует отчёта за каждый вздох? Стас, опомнись! Я тебе не вещь, которую можно запереть в шкафу и доставать по мере надобности. Я взрослый, самостоятельный человек, у которого, представь себе, есть своя жизнь, свои интересы и свои подруги!
Она сделала ещё один шаг, и теперь они стояли почти вплотную, глядя друг другу в глаза. Воздух между ними, казалось, потрескивал от напряжения.
— И я не собираюсь отчитываться перед тобой за каждую минуту, проведённую не под твоим неусыпным контролем! — чеканила она каждое слово. — Ты переходишь все мыслимые и немыслимые границы! Твоя так называемая «забота» давно превратилась в манию, в паранойю! Ты проверяешь мой телефон, когда я сплю, ты допрашиваешь меня после каждой встречи, ты пытаешься диктовать мне, с кем общаться и когда! Это ненормально, Стас!
Стас побагровел. Его лицо исказилось от злости. Он не ожидал такой прямой атаки, такого откровенного обвинения в том, что он сам, возможно, подсознательно чувствовал, но никогда бы не признал.
— Ненормально?! — прорычал он, его кулаки сжались так, что побелели костяшки. — Ненормально – это когда жена не уважает своего мужа! Когда она ставит свои «хотелки» выше семьи! Я глава этой семьи, поняла? Глава! И моё слово здесь – закон! И ты, как моя жена, обязана мне подчиняться! Обязана!
Он произнёс это с такой силой, с таким давлением, что на мгновение Ольга почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Это было не просто требование, это был ультиматум. Ультиматум, который она не могла и не хотела принимать. Она слишком долго жила в этой атмосфере удушающего контроля, слишком долго пыталась быть удобной, слишком долго жертвовала своими желаниями и своим душевным комфортом ради призрачного «семейного благополучия», которое на деле оборачивалось лишь его удовлетворённым эго.
В ответ на его громогласное «Обязана!» Ольга не вздрогнула, не опустила глаза, как, возможно, он ожидал. Вместо этого её губы тронула странная, почти хищная усмешка. Она отступила на шаг, словно давая себе пространство для манёвра, для того сокрушительного удара, который она собиралась нанести не кулаком, а словом. Воздух в тесной прихожей загустел до предела, стал вязким и тяжёлым, как расплавленный свинец.
— Закон? — она медленно, с расстановкой повторила его слово, и в её голосе зазвучали такие ледяные нотки, что Стаса невольно передёрнуло. Он привык видеть её разной: уставшей, расстроенной, иногда обиженной, но такой – с этим холодным огнём в глазах и звенящей сталью в голосе – никогда. — Ты что, Стас, возомнил себя царём и богом в отдельно взятой квартире? Решил, что можешь издавать указы и требовать беспрекословного повиновения?
Её смех, короткий и горький, полоснул по его самолюбию, как острый нож. Это был не весёлый смех, не смех облегчения или радости. Это был смех человека, дошедшего до последней черты, человека, которому больше нечего терять и который готов идти до конца.
— Хочешь себе послушную жену – езжай в другую страну искать такую, а я не буду тебе подчиняться никогда! Ты мне не хозяин!
Фраза, вырвавшаяся из самой глубины её души, прозвучала как декларация независимости, как окончательный и бесповоротный разрыв с той моделью отношений, которую он так упорно пытался ей навязать.
Она смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, и в этом взгляде читался вызов, презрение и какая-то отчаянная решимость. Она больше не боялась его гнева, его криков, его угроз. Что-то внутри неё перегорело, оставив после себя лишь выжженную пустыню, на которой не могли больше произрасти ни страх, ни покорность.
Стас на мгновение опешил. Он явно не ожидал такого поворота. В его представлении, после его «законного» требования подчинения, она должна была если не смириться, то хотя бы испугаться, попытаться оправдаться, найти компромисс. Но вместо этого она бросила ему в лицо открытый бунт, дерзкий и бескомпромиссный. Его лицо медленно наливалось багровой краской, жилка на виске запульсировала чаще.
— Да как ты… как ты смеешь так со мной разговаривать? — прохрипел он, с трудом выдавливая из себя слова. Его голос сорвался, потеряв свою прежнюю уверенность и силу. Он чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Тот мир, где он был непререкаемым авторитетом, где его слово было последним, рушился на его глазах. — Я твой муж! Я глава семьи! А ты… ты просто забылась!
— Забылась? — Ольга снова усмехнулась, но на этот раз в её усмешке было больше презрения, чем горечи. — Нет, Стасик, это ты забылся. Ты забыл, что женился на живом человеке, а не на роботе, которого можно запрограммировать на выполнение твоих команд. Ты забыл, что у меня есть собственное достоинство, собственные желания и собственное мнение. И я не позволю тебе топтать их своими грязными сапогами!
Она сделала ещё один шаг вперёд, и теперь уже он инстинктивно попятился, упираясь спиной в стену. Роли неожиданно поменялись. Теперь она была нападающей стороной, а он – обороняющейся.
— А так я с тобой разговариваю! — её голос обрёл новую, незнакомую ему жёсткость. — Как с человеком, который пытается меня сломать, подчинить, превратить в свою бессловесную тень, в удобную вещь, которую можно поставить в угол, когда она не нужна, и достать, когда захочется. Не выйдет, Стасик! Не на ту напал! Можешь бесноваться, можешь кричать, можешь топать ногами – мне уже всё равно. Ты перешёл черту. И возврата назад не будет.
Каждое её слово было как удар хлыста. Он смотрел на неё, и в его глазах смешивались ярость, недоумение и какой-то первобытный страх. Страх перед этой новой, незнакомой ему Ольгой, которая больше не боялась его и говорила ему в лицо то, что он никогда не хотел слышать. Он привык, что она уступает, что она ищет компромиссы, что она в конечном итоге всегда соглашается с его мнением, даже если внутренне была не согласна. Эта её покорность была для него такой же естественной, как воздух, которым он дышал. И вдруг этот воздух исчез.
Она видела, как меняется его лицо, как в нём отражается буря эмоций. Но ей было уже всё равно. Она высказала то, что так долго копилось у неё на душе, то, что отравляло её существование, превращая их брак в позолоченную клетку. И от этого ей стало немного легче, словно с плеч свалился тяжёлый груз. Да, это был скандал. Да, это была точка невозврата. Но это был и её шанс на освобождение. Шанс перестать быть тенью и снова стать собой.
Стас смотрел на неё так, словно впервые видел. Та женщина, которая стояла перед ним, с вызовом в глазах и сталью в голосе, не имела ничего общего с той Ольгой, которую он знал, или, вернее, думал, что знал. Его лицо, ещё мгновение назад багровое от ярости, стало приобретать нездоровый, пепельный оттенок. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Его мир, такой понятный и упорядоченный, где он был центром вселенной, а она – послушной планетой, вращающейся по заданной орбите, рушился с оглушительным треском.
— Ты… ты что себе позволяешь? — наконец выдавил он, и в его голосе уже не было прежней властности, лишь плохо скрытая растерянность и уязвлённое самолюбие. Он попытался сделать шаг к ней, возможно, чтобы схватить за руку, встряхнуть, привести в чувство, но что-то в её взгляде остановило его. Это был взгляд человека, готового защищать свою свободу до последнего.
— Позволяю себе быть человеком, Стас, а не твоей тенью, — спокойно, почти отстранённо ответила Ольга. Её спокойствие действовало на него сильнее, чем любой крик. Оно обезоруживало, лишало его привычных рычагов давления. — Я слишком долго жила по твоим правилам, слишком долго пыталась быть той, кем ты хотел меня видеть. Хватит. Эта игра окончена.
— Игру?! — он взорвался, его голос снова обрёл силу, но теперь в нём звучала не уверенность, а отчаяние. — Ты называешь нашу семью игрой? Ты называешь мою заботу…
— Заботу? — Ольга прервала его, не повышая голоса, но каждое её слово било точно в цель. — Стас, давай называть вещи своими именами. Это была не забота, это был контроль. Тотальный, удушающий контроль. Ты хотел знать каждый мой шаг, каждую мысль, каждое слово. Ты ревновал меня к подругам, к работе, к книгам, ко всему, что не вписывалось в твой узкий мирок, где я должна была принадлежать только тебе. Ты пытался изолировать меня, лишить собственного голоса. Это не забота, Стас. Это тирания.
Он отшатнулся, словно от удара. Обвинения сыпались на него, как град, и он не находил, что им противопоставить, кроме слепой ярости.
— Ах, вот как! Тирания! Значит, я тиран? А ты у нас кто? Жертва? Невинная овечка? Да ты просто… ты просто обнаглела! Наслушалась своих подружек-феминисток, начиталась модных статеек и решила, что можешь вытирать об меня ноги?
— Подружки здесь ни при чём, Стас, — Ольга покачала головой, и на её губах появилась слабая, горькая усмешка. — Хотя Ирка, в отличие от тебя, всегда видела во мне личность. Дело не в них. Дело в тебе. В твоей неуверенности, в твоих комплексах, которые ты пытаешься компенсировать, подавляя меня. Тебе нужен не партнёр, Стас, тебе нужна рабыня, которая будет смотреть тебе в рот и бояться пикнуть. Но я, как видишь, больше не боюсь.
Её слова были безжалостны. Она вскрывала его нарывы, те самые, которые он так тщательно скрывал даже от самого себя. Он хотел возразить, крикнуть, что это неправда, что он любит её, что он просто хочет «как лучше», но слова застревали в горле. Потому что где-то в глубине души он понимал, что в её словах есть страшная, неприглядная правда.
— Значит, вот так, да? — он перешёл на шипящий шёпот, его глаза сузились, в них горел недобрый огонь. — Ты всё решила? Перечеркнула всё, что между нами было? Все эти годы?
— А что было, Стас? — её голос оставался ровным, но в нём слышалась глубокая, застарелая боль. — Были твои требования, твои упрёки, твои подозрения. Были мои попытки угодить, мои слёзы в подушку, моё отчаяние. Была клетка, пусть и позолоченная. Я не хочу больше так жить. Я хочу дышать.
Он смотрел на неё, и в его взгляде смешивались ненависть, бессилие и какое-то странное, почти животное недоумение. Он не понимал, как та Ольга, которая ещё вчера покорно выслушивала его нотации, могла превратиться в эту холодную, непреклонную женщину.
— И что дальше? — выплюнул он, полный презрения. — Уйдёшь к своей Ирке? Будете вместе строить свою «независимую» жизнь?
— Куда я пойду, Стас, это уже не твоё дело, — отрезала Ольга. — Главное, что я больше не буду жить под твоим гнётом. Я больше не буду твоей собственностью. И если ты думаешь, что сможешь меня вернуть своими криками или угрозами, то ты глубоко ошибаешься. Для меня ты… ты перестал существовать как человек, которого я когда-то, возможно, любила. Теперь ты просто… тюремщик.
Последнее слово она произнесла почти шёпотом, но оно прозвучало как приговор. Окончательный и бесповоротный. Стас замер, его лицо окаменело. В прихожей, где ещё несколько минут назад кипели страсти, повисла тяжёлая, давящая пустота. Они стояли друг против друга, два совершенно чужих человека, разделённые пропастью непонимания и взаимных обид. И не было больше слов, которые могли бы эту пропасть преодолеть. Только холодное отчуждение и горькое осознание того, что всё разрушено. До основания. И на этом пепелище уже ничего нового не построить…
