— Наконец-то, — выдохнула я, когда ключ в замке провернулся.
Виктор вошёл в квартиру, скинул на пол дорожную сумку и устало провёл рукой по лицу. Полгода на вахте, полгода я его не видела.
Он пах поездом, пылью и чужим городом. Я хотела броситься ему на шею, но на руках спал один из малышей, а второй заплакал в своей кроватке.
— Что за… — Виктор замер на пороге комнаты, его взгляд метнулся от одной детской кроватки к другой. — Аня, это что такое?
Я нервно улыбнулась, качнув сына на руках. Сердце забилось чаще, я так репетировала эту сцену, так хотела, чтобы он обрадовался.
— Сюрприз. У нас двойня. Мальчики.
Он молчал. Не подошёл, не заглянул в лица спящих детей. Его лицо, осунувшееся после дороги, медленно каменело. Он смотрел на две кроватки, как на две воронки от взрыва.
— Сюрприз? — переспросил он глухо. — Ты это называешь сюрпризом? Мы же договаривались на одного. Я рассчитывал на одного.
— Витя, так получилось. Разве это плохо? Это же наши дети. Двойное счастье.
— Счастье? — он усмехнулся, и от этого смешка по моей коже пробежал неприятный озноб. — Я полгода пахал на севере не для «двойного счастья».
Я пахал, чтобы мы закрыли ипотеку, чтобы я машину себе наконец купил. А не для того, чтобы впрягаться в кабалу на ближайшие двадцать лет с удвоенной силой.
Его голос становился громче, наполняясь металлом.
— Ты вообще подумала обо мне? Обо мне кто-нибудь подумал? Я жить для себя когда начну? Я планировал, Аня! У меня были планы!
Слёзы выступили на глазах, но я упрямо сглотнула их.
— Наши планы теперь — это они, — кивнула я на мальчишек.
Виктор отвернулся и посмотрел в окно. Я видела его напряжённый затылок, сжатые плечи. Он не смотрел на меня, не смотрел на детей. Он смотрел на свою рухнувшую мечту о свободной жизни.
— Нет, — отрезал он, резко разворачиваясь. — Это твои планы. Ты родила двоих? Ты их и воспитывай. А я ухожу. Я хочу пожить для себя.
Он не кричал, он сказал это ровно, буднично, и от этого его слова впились ещё больнее.
Он подошёл к шкафу, рывком распахнул дверцу и начал вытаскивать свои вещи, швыряя их в дорожную сумку прямо на полу. Футболки, джинсы, свитера — всё летело вперемешку.
— Витя, постой, что ты делаешь? Одумайся! — я сделала шаг к нему, но остановилась, боясь разбудить малыша.
— Это ты одумайся, — бросил он через плечо. — Я на это не подписывался.
Он застегнул молнию на сумке, поднял её и, не глядя на меня, пошёл к выходу. Я стояла посреди комнаты, оглушённая, прижимая к себе тёплый сопящий комочек, а второй комочек уже начал плакать в своей кроватке.
Дверь хлопнула.
Я опустилась на кровать, не чувствуя ног. Несколько минут я просто смотрела в одну точку, слушая плач сына. Потом медленно достала телефон и набрала номер.
— Мам? — прошептала я в трубку. — Можно я… можно мы к вам приедем? Насовсем.
Деревня встретила нас запахом мокрой земли и дыма из печных труб. Родительский дом, вросший в землю, с низкой притолокой, над которой отец всегда смеялся, стал нашей крепостью.
Городская квартира с её ипотечными счетами и несбывшимися надеждами осталась в другой, вычеркнутой жизни. Здесь время текло иначе. Его отмеряли не городские куранты, а восходы и закаты, первые заморозки и весенняя распутица.
Кирилл и Денис росли, как два молодых деревца — крепкие, немного диковатые, неотличимые друг от друга для чужих, но совершенно разные для меня. Кирилл, более молчаливый и основательный, всё впитывал от деда.
В свои десять лет он уже умел обращаться с рубанком, знал, как правильно сложить поленницу, чтобы она не отсырела, и по звуку мог определить, какой инструмент затупился.
Денис был его тенью и его голосом — быстрый, смешливый, с вечно ободранными коленками.
Он первым лез на самые высокие яблони, первым затевал драки с деревенскими задирами и первым же придумывал, как из старого велосипеда и мотора от косилки собрать нечто, способное передвигаться самостоятельно.
— Мам, смотри! — кричал он, проносясь по двору на своём грохочущем творении, а Кирилл бежал следом с отвёрткой, готовый в любой момент устранить неизбежную поломку.
Я работала в местной школе, вела несколько предметов, брала на дом контрольные. Денег хватало впритык. Иногда, вечерами, проверяя тетради под неярким светом лампы, я ловила себя на мысли: а что, если бы Виктор остался?
Жили бы мы сейчас в городе, водили бы детей в секции, ездили бы в отпуск к морю? Я гнала эти мысли. Они были как яд, медленно отравляющий настоящее.
Моё настоящее было здесь — в скрипе половиц, в запахе древесной стружки из дедовой мастерской, в двух парах одинаковых сапог у порога.
Однажды зимой, в особенно лютую метель, старая рама в комнате мальчишек не выдержала. Раздался глухой треск, и ледяной ветер ворвался внутрь, швырнув на пол занавеску вместе с вихрем снега.
Мальчишки, разбуженные грохотом, сгрудились в дверях, глядя на дыру в окне.
— Ничего, — сказал дед, входя с фонарём. — Сейчас что-нибудь придумаем. Фанерой пока заколотим, а утром будем думать.
Утром он принёс из сарая старую раму.
— Ну что, мужики, — сказал он, положив её на верстак. — Будем учиться. Окно — это глаза дома. И они должны быть ясными и крепкими.
Весь день они втроём возились в мастерской. Дед показывал, как вынуть старые штапики, как аккуратно зачистить пазы, как точно вымерить стекло. Кирилл слушал, затаив дыхание, и повторял каждое движение с поразительной точностью.
Денис крутился рядом, подавал инструменты и без умолку болтал, но его глаза горели таким же азартом. К вечеру новое, пусть и неказистое, окно стояло на месте.
— А здорово получилось, — выдохнул Денис, глядя сквозь него на заснеженный сад. — Даже лучше прежнего.
— Ага, — кивнул Кирилл, проводя пальцем по гладкому шву. — Вот вырастем, откроем свою фирму. И будем делать такие окна, чтобы их никакой ветер сломать не мог. Самые лучшие во всей области.
Я стояла в дверях и слушала их. И впервые за много лет почувствовала не просто смирение с судьбой, а укол настоящей, обжигающей гордости. Они справятся. Без него. Они уже справлялись.
Прошло почти тридцать лет. Пыль времени скрыла остроту старых ран, но не стёрла шрамы.
Из нашего с дедом начинания, из той первой, неуклюже вставленной в раму стеклины, выросла фирма «ОкнаСтройГарант». Теперь это название знали во всей области. Кирилл стал её мозгом — спокойный, рассудительный, он вёл переговоры, заключал контракты и разрабатывал новые технологии.
Его кабинет был образцом порядка. Денис же был её сердцем и двигателем — он руководил производством и монтажными бригадами, носился по объектам, мог на спор с рабочими в одиночку поднять тяжёлый стеклопакет и обладал невероятным чутьём на людей.
Они по-прежнему были одним целым, двумя сторонами одной медали.
Я давно переехала от родителей в небольшой дом, который сыновья построили для меня рядом со своим большим коттеджем на две семьи. Я перестала работать в школе и помогала Кириллу с бумагами, а невесткам — с внуками.
Я смотрела на своих сыновей, на их крепкие семьи, на их дело, построенное с нуля, и чувствовала спокойную, полную гордость. История с их отцом стала далёким, почти нереальным преданием из другой эпохи.
Однажды я, как обычно, заехала к ним в офис, привезла домашний обед — запечённую курицу и овощной салат. Денис, как всегда, перехватил у меня контейнеры прямо в коридоре.
— О, мама, спасительница! — прогремел он. — У нас сегодня запара, даже поесть некогда. Набираем новую бригаду, Кирилл уже третий час с кандидатами беседует.
Я заглянула в кабинет Кирилла. Он сидел за своим огромным столом, а напротив него, на стуле для посетителей, сгорбившись, сидел пожилой, худой мужчина в потрёпанной куртке.
Я не видела его лица, только седеющий затылок и суетливые, не находящие себе места руки. Что-то в его фигуре, в том, как он держал плечи, показалось мне смутно знакомым.
—…опыт есть, — донёсся до меня его приглушённый голос. — Где только не работал. И на стройке, и на севере бывал в молодости… Жизнь помотала.
Кирилл что-то ответил, и мужчина поднялся, повернувшись к двери. Наши взгляды встретились на долю секунды. Мир качнулся. Это было его лицо. Лицо Виктора.
Искажённое временем, покрытое сеткой морщин, с потухшими глазами, но безошибочно его. Человек, который тридцать лет назад хотел «жить для себя», теперь пришёл проситься на работу к брошенным им детям, чтобы заработать себе на жизнь.
Я отшатнулась в коридор, прижав руку ко рту, чтобы не вскрикнуть. Дыхание перехватило. Денис, заметив моё состояние, подскочил ко мне.
— Мам, ты чего? Плохо стало?
Я не могла говорить. Я просто указала трясущимся пальцем на дверь кабинета, откуда уже вышел Виктор и, не узнав меня, побрёл по коридору к выходу.
Вечером состоялся самый тяжёлый разговор в моей жизни. Мы сидели втроём в гостиной моего дома.
Мальчики слушали меня молча, их лица, такие разные, сейчас стали поразительно похожи — на них застыло одно и то же напряжённое, ледяное выражение.
Я рассказала всё. Про его уход, про его последние слова. Про то, как увидела его сегодня.
— Мы его взяли, — тихо сказал Кирилл, когда я закончила. — Монтажником. Завтра первый рабочий день. Фамилия… я обратил внимание, но мало ли совпадений.
— И что теперь? — спросил Денис, глядя не на меня, а на брата.
— Ничего, — ответил Кирилл. — Завтра мы с ним поговорим.
На следующий день они вызвали его в переговорную. Я настояла на том, чтобы быть там. Я хотела видеть всё своими глазами.
Мы сидели за длинным столом: я и двое моих сыновей, владельцы процветающей компании. Вошёл Виктор. Он был в новой спецовке с логотипом фирмы.
Увидев меня, он нахмурился, пытаясь вспомнить, но в его памяти не было ничего.
— Присаживайтесь, Виктор, — ровным тоном произнёс Кирилл, указывая на стул напротив.
Виктор сел, с любопытством и подобострастием глядя на молодых начальников.
— Виктор, — начал Кирилл, медленно перебирая бумаги. — Мы вчера не успели подробно обсудить. У вас есть семья? Дети?
Виктор кашлянул, отвёл взгляд.
— Нет. Не сложилось. Всю жизнь один, как перст. Работе себя посвятил, мотался по заработкам.
Здоровье оставил, а ничего не нажил. Хотел для себя пожить, знаете ли… а вышло, что и не жил вовсе.
— Понимаю, — кивнул Денис, и в его голосе не было ни капли сочувствия. — Планы были, наверное. Машину купить, отдохнуть.
А тут быт, ответственность. Особенно если бы ребёнок родился. Или, не дай бог, сразу двое. Вот была бы кабала, правда?
Виктор вздрогнул от этих слов и впервые посмотрел на Дениса по-настоящему внимательно. Потом перевёл взгляд на Кирилла.
На меня. Его губы задрожали, лицо начало медленно бледнеть, приобретая землистый оттенок. Узнавание волной накрывало его, топило, лишало воздуха.
— Вы… — прохрипел он. — Аня? А вы…
— Мы твои сыновья, — закончил за него Кирилл. Его голос был спокоен, как поверхность замёрзшего озера, но под этой гладью чувствовалась вся тяжесть тридцатилетней зимы.
— Те самые, от которых ты сбежал, чтобы «пожить для себя». Ну что, пожил?
Виктор вжался в стул. Он обхватил голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Ребята… сынки… я… я не знал… я думал…
— Не нужно, — прервал его Денис. Он встал и подошёл к огромному панорамному окну, которое выходило на производственный цех. — Посмотри туда. Это всё мы построили.
Без тебя. Мы выросли, пока ты «искал себя». Мы учились, работали, падали и поднимались. Мы построили этот завод, эти дома, создали свои семьи. Это и есть наши планы. Которые ты когда-то посчитал обузой.
Кирилл тоже поднялся.
— Мы не будем тебя увольнять. И мстить не будем. Мы просто хотели, чтобы ты увидел. Один раз. А теперь уходи. Возьми свою зарплату за один день и уходи. И больше никогда не появляйся в нашей жизни.
Ты в ней лишний.
Виктор поднял на них глаза, полные слёз, ужаса и запоздалого раскаяния. Он хотел что-то сказать, но не нашёл слов. Он молча встал и, шатаясь, как пьяный, вышел из переговорной.
Мы втроём остались стоять у окна. Денис обнял меня за плечи, Кирилл встал с другой стороны. За стеклом кипела работа, гудели станки, сновали погрузчики.
Там строилась чья-то новая, прочная и светлая жизнь. А старый призрак был изгнан навсегда. Нам не нужна была его месть или его прощение. Наша победа была в другом. Она была в нас самих.
