— Рит, ты на себя в зеркало-то давно смотрела? — Голос Павла, ленивый, чуть растянутый, как старая жевательная резинка, донёсся с диванного угла, где он, по своему обыкновению после сытного ужина, погрузился в мерцающий экран смартфона. Он даже не повернул головы, лишь на мгновение оторвал от дисплея свой скучающий взгляд, чтобы мазнуть им по жене, собиравшей со стола грязную посуду.
В этом мимолетном движении глаз не было и намёка на тепло или хотя бы простое человеческое участие – лишь какая-то отстранённая, почти брезгливая оценка, от которой у Риты мгновенно неприятно похолодело внутри, словно ей под кожу запустили тонкую ледяную иглу. — Что-то ты совсем себя запустила, волосы какие-то мышиные, блёклые, ногти вечно обломанные, ни разу с лаком не мазнула даже. Ходишь, как чучело огородное, ей-богу, смотреть тошно.
Рита замерла, её рука с жирной тарелкой так и осталась на полпути к раковине. Усталость, густая и вязкая, как болотная жижа, накопившаяся за бесконечный рабочий день в душном офисе, а затем усиленная вечерней домашней каруселью – готовка, мытьё посуды, проверка ненавистных уроков у вечно отвлекающегося сына – вдруг придавила её с новой силой.
Хотелось огрызнуться, съязвить что-нибудь едкое, отмахнуться от его слов, как от назойливой осенней мухи, но замечание мужа, брошенное так небрежно, так по-будничному, и оттого особенно ранящее, угодило точно в цель, в самое уязвимое, самое больное место.
Она ведь и сама, подходя к зеркалу украдкой, замечала эти тусклые пряди, эту серость в лице, эти вечно слоящиеся ногти, на которые просто не оставалось ни времени, ни сил, ни, если уж быть до конца честной, лишних денег.
— Ах, как чучело, значит? — Она всё же поставила тарелку на край мойки, чуть громче, чем требовалось, так что фаянс тихо звякнул. Привычный комок досады, смешанный с подступающей злостью, начал неприятно ворочаться где-то под рёбрами, грозя вырваться наружу. — Ну так дай денег на парикмахерскую и маникюр, раз тебе мой вид так глаза режет!
Я же не миллионы тут лопатой гребу, чтобы на эти твои грёбаные салоны тратиться без счёта! Мне и так своей зарплаты хватает только-только, чтобы дыры позатыкать – то сыну на его бесконечные спортивные секции, то на продукты, которые ты, между прочим, с превеликим удовольствием уплетаешь за обе щеки!
Павел фыркнул, не удостоив её даже мимолётным взглядом, словно её слова были не более чем фоновым шумом, пустым звуком, не заслуживающим внимания.
— Ещё чего не хватало! Совсем уже! Сама зарабатывай на свои хотелки, если так приспичило! Я тебе не банкомат круглосуточный и не спонсор великодушный, чтобы каждую твою прихоть и блажь оплачивать. Взрослая баба, должна сама о себе позаботиться. А то привыкли всё на мужиков вешать, содержанок развелось.
Рита почувствовала, как щёки вспыхнули горячим, предательским румянцем обиды. «Не спонсор»! «Хотелки»! Это он про её желание выглядеть по-человечески, а не как замученная кляча? Она стремительно подошла к дивану, останавливаясь прямо напротив него, так что ему волей-неволей пришлось оторвать свой отсутствующий взгляд от светящегося прямоугольника. Глаза её опасно сузились, в их глубине заплясали недобрые, злые огоньки.
— Не спонсор?! — переспросила она, и голос её, обычно довольно мягкий, сейчас звенел от сдерживаемого негодования, как натянутая струна.
— Представь себе!
— А что ты за мужик вообще такой, если тебе на маникюр и парикмахерскую для своей женщины жалко денег? Но тебе надо, чтобы я всегда выглядела хорошо!
— А разве это…
— Ты хочешь, чтобы я тут перед тобой порхала, как райская птичка из глянцевого журнала, чтобы друзья твои слюной исходили от зависти, какая у Пашки жена ухоженная, а сам при этом и мизинцем не пошевелишь, чтобы эту самую хвалёную ухоженность обеспечить? Так не бывает, дорогой ты мой! Так только в твоих влажных фантазиях бывает! Ты либо действительно хочешь видеть рядом с собой красивую женщину и вкладываешься в это элементарное поддержание её вида, либо уж будь добр, любуйся на «чучело огородное», как ты сегодня так милостиво и метко соизволил выразиться! А сам-то, сокол ясный, на пивко с дружками по пятницам не забываешь отстёгивать, да? И на свои дурацкие удочки-крючочки, которые потом мёртвым грузом на балконе пылятся годами, у тебя всегда денежка в кармане находится, и немалая!
Павел недовольно поморщился, словно съел что-то кислое, и с видимой неохотой отложил телефон на подлокотник дивана. На его лице, обычно непроницаемом, отразилось откровенное раздражение.
— Опять ты за своё, Ритка! Начала деньги мои считать, до копейки! Какое вообще отношение мои удочки, моё личное дело, имеют к твоей распущенности и нежеланию следить за собой? Я мужик, я зарабатываю основные деньги в этой семье, и я имею полное право на свои увлечения и на свой отдых. А ты женщина, ты должна быть… ну, привлекательной. Эстетически приятной, если хочешь. Это, можно сказать, твоя прямая обязанность.
— Обязанность?! — Рита едва не задохнулась от такой наглости. Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в руках. — Значит, выглядеть хорошо – это моя священная обязанность, а обеспечить хотя бы минимальные условия для выполнения этой самой обязанности – это уже не твоя царская забота? Прекрасная у тебя логика, Паша! Просто железобетонная! Так вот, дорогой мой супруг, или ты начинаешь вкладываться в мой внешний вид, как и подобает мужчине, который хоть немного ценит свою женщину и хочет видеть её в приличном состоянии, или будешь и дальше созерцать это самое «чучело»! А лучше вообще на себя в зеркало посмотри повнимательнее, Аполлон нашёлся! Пузо вон уже скоро из штанов вываливаться начнёт, второй подбородок наметился, а всё туда же – других своим орлиным взором критиковать!
Павел что-то злобно и неразборчиво заворчал себе под нос про женскую меркантильность, неблагодарность и вечную неудовлетворённость, но Рита уже не слушала. Она чувствовала, как внутри неё, разгораясь всё сильнее, поднимается настоящий пожар. Это было только начало. Она была готова к полномасштабной, затяжной войне, и отступать на этот раз она не собиралась. Слишком долго она молчала, слишком долго сглатывала его колкости, слишком долго сносила это его снисходительное пренебрежение и мелкие, но оттого не менее болезненные унижения, которые он так ловко маскировал под якобы «мужскую прямоту» и «заботу» о её внешнем виде. Хватит. Терпение лопнуло окончательно.
— Вот как ты запела! — Павел наконец-то соизволил сесть прямо, его лицо побагровело не то от возмущения, не то от прилива крови к голове. Он смерил Риту тяжёлым, недобрым взглядом, в котором читалось явное желание поставить её на место. — Значит, я уже и Аполлон с пузом? А ты не забыла, милочка, кто в этом доме основной добытчик? Кто вкалывает с утра до ночи, чтобы у тебя и у нашего оболтуса всё было? Ты свою зарплату куда деваешь, а? На ерунду всякую спускаешь? А потом удивляешься, что денег нет! Научилась бы сначала бюджет вести, а не транжирить на всякую ерунду, тогда бы и на парикмахерскую хватило, и на ногти твои несчастные!
— Транжирить?! — Рита едва не подпрыгнула на месте от такой наглой лжи. Её руки сами собой сжались в кулаки, ногти, те самые, «обломанные», больно впились в ладони. — Да ты хоть представляешь, сколько уходит на ребёнка? На его одежду, которая горит на нём, на эти бесконечные школьные поборы, на репетиторов, потому что в школе сейчас ничему не учат! А продукты? Ты думаешь, они с неба падают? Я каждую копейку считаю, каждую скидку в магазине выискиваю, чтобы хоть как-то свести концы с концами! А ты, значит, зарабатываешь! И что с того? Это даёт тебе право ходить по мне ногами и указывать, как я должна выглядеть, при этом не давая на это ни гроша? Да если бы не моя «зарплата на булавки», мы бы давно уже лапу сосали, потому что твои «основные» заработки улетучиваются на твои же развлечения быстрее, чем вода в песок!
— Не смеши мои тапочки, Рита! — Павел махнул рукой с таким пренебрежением, будто отгонял назойливое насекомое. — Вечно ты всё преувеличиваешь! Репетиторы, поборы… Все так живут, и ничего, не жалуются. Просто ты вечно всем недовольна, вечно тебе мало. Другие женщины как-то умудряются и работать, и за домом следить, и выглядеть прилично, не требуя при этом от мужа золотых гор. А ты только и знаешь, что пилить да претензии предъявлять. Может, тебе просто лень собой заняться? Элементарно, маску для волос сделать, ногти подпилить – на это миллионы не нужны, было бы желание. А у тебя его, похоже, нет. Проще обвинить меня во всех смертных грехах.
Его слова, полные яда и несправедливых обвинений, били Риту наотмашь. Лень? Ей, которая крутится как белка в колесе с утра до позднего вечера, совмещая работу, дом, ребёнка, и всё это без какой-либо помощи и поддержки с его стороны? Он вообще видит, что происходит вокруг, или живёт в каком-то своём, выдуманном мире, где жена – это бесплатное приложение к его комфортной жизни?
— Лень, говоришь? — её голос стал опасно тихим, но от этого не менее угрожающим. Она сделала шаг к нему, и в её глазах застыла холодная ярость. — Да ты хоть раз попытался вникнуть, из чего состоит мой день? Ты хоть раз предложил свою помощь? Забрал ребёнка из школы? Приготовил ужин? Или хотя бы просто поинтересовался, как у меня дела, не устала ли я? Нет! Тебе это неинтересно! Тебе главное, чтобы рубашки были выглажены, ужин на столе, а жена выглядела как фотомодель, не требуя при этом никаких затрат! А я, по-твоему, робот? У меня нет усталости, нет желаний, нет потребностей? Только обязанности?
— Ну вот, опять завела свою шарманку про «не помогаешь, не ценишь», — Павел раздражённо взъерошил волосы. — Я работаю, Рита! Я устаю! Я прихожу домой, чтобы отдохнуть, а не выслушивать твои бесконечные нотации и упрёки. Ты превращаешь наш дом в поле боя! Неужели нельзя просто жить спокойно, как все нормальные люди?
— Спокойно? — горькая усмешка исказила её губы. — Это ты называешь спокойствием? Когда один пашет за двоих, а второй только требует и критикует? Когда нет элементарного уважения, нет понимания, нет желания просто поговорить и услышать друг друга? Это не спокойствие, Паша, это тихий ад, который ты мне устраиваешь день за днём своим эгоизмом и своей чёрствостью! Ты сам превратил этот дом в поле боя своим отношением! И если ты думаешь, что я буду и дальше молча глотать твои унижения и делать вид, что всё в порядке, то ты глубоко ошибаешься. С меня хватит!
— Хватит, значит? — Павел усмехнулся, но усмешка эта была злой, кривой, лишённой даже тени юмора. Он поднялся с дивана, нависая над Ритой своей грузной фигурой, и она невольно отступила на шаг. Его лицо, всё ещё красное, исказилось презрительной гримасой. — И что же ты сделаешь, интересно? Соберёшь свои манатки и уйдёшь к маме плакаться, какой я гад? Давай, валяй! Посмотрим, надолго ли тебя хватит без моих денег, без этой квартиры. Думаешь, ты кому-то нужна такая – вечно недовольная, пилящая, неухоженная?
Эти слова, грубые, унизительные, ударили Риту под дых. Она ожидала чего угодно – крика, продолжения спора о деньгах, но не такого откровенного, циничного обесценивания её как личности, как женщины. Внутри всё похолодело, а потом вспыхнуло с новой, отчаянной силой. Это уже была не просто ссора из-за денег на парикмахерскую. Это было нечто гораздо большее, глубже – это была битва за самоуважение, за право не быть растоптанной.
— Ах вот как ты заговорил! — её голос дрогнул на мгновение, но она тут же взяла себя в руки, выпрямилась, глядя ему прямо в глаза, стараясь не показать, как больно ей от его слов. — Ты действительно считаешь, что всё в этой жизни измеряется только твоими деньгами и этой квартирой? Что я держусь за тебя только из-за этого? Да ты просто жалкий, ограниченный человек, Павел, если так думаешь! Ты забыл, как я тянула нас обоих, когда ты полгода без работы сидел и только ныл, какой мир несправедливый? Забыл, как я ночами подрабатывала переводами, чтобы хоть как-то свести концы с концами, а ты в это время с друзьями пиво глушил, «снимая стресс»? Думаешь, я забыла?
Павел отмахнулся, словно отгоняя неприятное воспоминание.
— Ну, было и было, что теперь прошлое ворошить? Я тогда в поиске был, в творческом кризисе, если хочешь знать! А ты вечно всё помнишь, каждую мелочь, каждую мою ошибку. Злопамятная ты, Рита, вот что я тебе скажу. И мстительная. Только и ищешь повод, чтобы уколоть побольнее, чтобы выставить меня виноватым во всех ваших женских проблемах.
— Проблемах, которые ты же и создаёшь! — не выдержала она. — Моё «злопамятство» – это всего лишь результат твоего многолетнего безразличия и эгоизма! Ты думаешь, я не вижу, как ты смотришь на других женщин? На ухоженных, нарядных, улыбчивых? Думаешь, я не замечаю твоих оценивающих взглядов, когда мы куда-то выходим вместе? Ты хочешь видеть рядом с собой такую же, но при этом палец о палец не ударишь, чтобы я могла такой быть! Ты сам загоняешь меня в этот угол, а потом ещё и смеешь упрекать! Да ты просто лицемер, Паша! Двуличный, самовлюблённый эгоист!
Она развернулась и быстрыми шагами направилась в спальню, чувствуя, что ещё немного – и она либо расплачется от бессилия и обиды, либо скажет что-то такое, о чём потом, возможно, пожалеет. Хотя сейчас ей казалось, что жалеть уже не о чем. Мосты были сожжены.
— Куда это ты намылилась? — его голос догнал её уже у двери спальни. Он шёл следом, тяжёлый, неотвратимый, как рок. — Я ещё не закончил! Думаешь, сбежишь, и всё само рассосётся? Не надейся!
Рита резко остановилась, обернувшись к нему. Её лицо было бледным, но глаза горели решимостью.
— А что ты ещё хочешь сказать, Павел? Что я плохая жена? Плохая хозяйка? Недостаточно красивая? Недостаточно покладистая? Я всё это уже слышала, и не раз! Может, ты хочешь добавить, что я ещё и мать никудышная, раз не могу воспитать из сына гения, пока ты «отдыхаешь» после «тяжёлой» работы? Давай, не стесняйся! Вываливай всё, что накопилось!
Он подошёл почти вплотную, их разделяло не больше полуметра. Воздух между ними, казалось, потрескивал от напряжения. Павел смотрел на неё сверху вниз, его челюсти были плотно сжаты. — А знаешь, Рита, — процедил он сквозь зубы, и в его голосе зазвучали новые, ледяные нотки. — Ты права. Во всём права. Ты действительно стала невыносимой. Вечно ноющая, вечно требующая, вечно недовольная. Раньше ты была другой. Или я просто был слеп и не замечал твоей истинной натуры. Я устал от этого, понимаешь? Я просто устал от тебя.
Эти слова, сказанные тихо, почти буднично, оказались страшнее любых криков и обвинений. «Я просто устал от тебя». Они упали в образовавшуюся тишину, как камни в глубокий колодец, и Рита почувствовала, как что-то внутри неё окончательно оборвалось. Она смотрела на него, на этого человека, с которым прожила столько лет, и не узнавала его. Или, может быть, только сейчас, в этот момент, она увидела его настоящего, без прикрас и иллюзий. И это зрелище было удручающим.
«Я просто устал от тебя», — эти слова, произнесённые Павлом почти равнодушно, без надрыва, без привычной уже злости, прозвучали для Риты оглушительнее любого крика. Они не вызвали у неё нового взрыва ярости или желания оправдываться. Вместо этого на неё снизошло странное, ледяное спокойствие, как будто многолетний, изматывающий марафон наконец-то подошёл к концу, и финишная черта оказалась не триумфальной аркой, а глухой, непроницаемой стеной. Вся накопившаяся горечь, все обиды, вся та боль, что годами разъедала её изнутри, вдруг схлынули, оставив после себя лишь выжженную, пустую землю. Она посмотрела на мужа так, словно видела его впервые – чужого, неприятного человека, с которым её, оказывается, уже ничего не связывало.
Она молча развернулась и вошла в спальню. Павел не пошёл за ней, остался стоять в дверном проёме, наблюдая с каким-то непонятным, то ли торжествующим, то ли растерянным выражением лица. Рита не смотрела на него. Она подошла к их общей, когда-то такой уютной кровати, с которой теперь веяло холодом отчуждения. Не говоря ни слова, она аккуратно сняла с кровати свою подушку, потом свою половину одеяла – то самое, которое он когда-то подарил ей на годовщину, и которое теперь казалось ей нелепым напоминанием о давно умерших чувствах. Она сложила их на старое кресло, стоявшее в углу. Затем открыла шкаф, достала оттуда стопку чистого постельного белья – свой старый, давно не использовавшийся комплект, который она держала «про запас».
— Что это ты удумала? — Голос Павла, донёсшийся из коридора, был на удивление лишён обычной самоуверенности. В нём проскальзывали какие-то новые, незнакомые нотки – то ли недоумение, то ли зарождающаяся тревога. Возможно, он ожидал слёз, истерики, очередных обвинений, но её молчаливая, деловитая решимость, видимо, сбила его с толку.
Рита не обернулась. Она продолжала свои сборы, словно не слыша его. Взяла с туалетного столика свою ночную рубашку, зубную щётку из стакана в ванной, который они делили, маленькое полотенце. Каждый её жест был выверен, лишён суеты, словно она исполняла давно отрепетированный ритуал.
— Я тебя спрашиваю, Рита! — повысил он голос, делая шаг в комнату. — Что за цирк ты тут устраиваешь? Решила напугать меня? Демонстрацию объявить?
Она наконец повернулась к нему, держа в руках свою скромную поклажу. На её лице не было ни гнева, ни обиды – только холодное, отстранённое выражение.
— Это не цирк, Павел, — ответила она ровным, спокойным голосом, в котором не осталось и следа прежних эмоций. — Это просто… конец. Ты сказал, что устал от меня. Что ж, я тоже устала. Устала от всего этого. Так что больше никаких претензий, никаких скандалов. Каждый будет жить своей жизнью. В этой квартире. Пока.
С этими словами она вышла из спальни, оставив его стоять посреди комнаты в полном недоумении. Он что-то крикнул ей вслед, какую-то очередную гадость про её неблагодарность и женские выкрутасы, но Рита уже не слушала. Она прошла в гостиную, где стоял старый, продавленный диванчик. Она решительно сбросила с него декоративные подушки, расстелила принесённое бельё, аккуратно взбила свою подушку.
Павел появился в дверях гостиной, его лицо было искажено злобой.
— И что, ты собираешься вот так спать здесь, как собака подзаборная? — выплюнул он. — Чтобы утром сын всё это увидел? Чтобы потом соседям было что обсудить? Ты совсем с ума сошла?
— О сыне и соседях тебе следовало подумать раньше, Павел, — так же спокойно ответила Рита, устраиваясь на своём новом ложе и демонстративно беря с журнального столика давно отложенную книгу. — Гораздо раньше. Например, когда ты в очередной раз решал, что важнее – купить мне цветы или себе новую блесну. А теперь… теперь уже всё равно. Можешь считать, что меня для тебя больше нет. Как и тебя для меня.
Она открыла книгу, делая вид, что погрузилась в чтение, хотя буквы расплывались перед глазами. Она слышала, как Павел ещё что-то гневно бормотал, как прошёлся по комнате, потом, видимо, поняв тщетность своих слов, развернулся и с силой захлопнул за собой дверь спальни.
Но на этот раз это был не тот хлопок, что предвещает бурю. Это был хлопок, означающий капитуляцию перед её ледяным спокойствием, хлопок, поставивший точку в их многолетней войне.
В квартире воцарилась тишина, но это была не та тишина, что бывает после грозы, когда воздух свеж и чист. Это была тяжёлая, гнетущая тишина разорванных связей, тишина двух чужих людей, вынужденных делить одно пространство. Рита знала, что это только начало их нового, холодного сосуществования. Никаких извинений, никаких попыток примирения уже не будет.
Сегодняшний скандал, начавшийся с такой банальной претензии, перерос в окончательный, бесповоротный разрыв. Их семья, их отношения были разрушены до основания, и на этих руинах уже ничего нельзя было построить. Только пустота и ледяное безразличие…
