— Миша? Мишенька, это я… — женщина на пороге держалась за дверной косяк, будто боялась упасть.
Михаил щурился в полумраке подъезда. Лампочка давно перегорела, лица не разобрать. Голос вроде знакомый, но откуда?
— Вы кто? — он придержал дверь, не спеша впускать незнакомку.
— Миша… это мама.
Два слова. Всего два слова, а весь мир перевернулся. Михаил отшатнулся, словно его ударили. Двадцать лет. Двадцать чертовых лет прошло.
— Чего тебе надо? — голос стал жестким, чужим.
— Можно войти? Я… мне некуда идти.
Он хотел захлопнуть дверь. Просто взять и захлопнуть, чтобы этот кошмар из прошлого остался за порогом. Но любопытство взяло верх. Михаил отступил, пропуская ее в квартиру.
При свете она выглядела еще хуже. Постаревшая, с глубокими морщинами, седые корни пробивались сквозь рыжую краску. Дешевая куртка, стоптанные сапоги. В руках — потертая сумка.
— Хорошо живешь, — Нина огляделась. — Квартира большая.
— Трехкомнатная. Сам купил.
— Сам? — она удивилась. — А я думала…
— Что я под мостом живу? Или спился? Или в тюрьме?
Нина опустила глаза. Села на край дивана, сумку прижала к груди.
— Герман меня бросил, — выпалила она. — Молодую нашел. Выгнал вчера. Я к сестре поехала, но она… она дверь не открыла. Сказала через дверь, чтобы я проваливала.
Михаил стоял у окна, спиной к ней. За стеклом мигали огни вечернего города. Где-то там была его жизнь — жена, дети, работа. Нормальная жизнь, которую он построил сам. Без нее.
— И ты решила ко мне прийти, — не вопрос, констатация.
— Ты же сын…
— Я был сыном! — он резко развернулся. — Был! Пока ты не продала квартиру и не свалила со своим Германом!
В памяти всплыл тот день. Восемнадцатый день рождения. Он вернулся из техникума, радостный — совершеннолетие все-таки. А дома пусто. Только записка на кухонном столе: «Ты теперь совершеннолетний. Я тебе больше ничего не должна. Квартиру продала. Деньги мои. Не ищи. Нина».
Даже не мама. Нина.
— Я молодая была, глупая… — она заплакала. — Герман голову вскружил. Обещал золотые горы.
— И где твои горы?
— Обманул он. Все обманул. Деньги мои пропил, потом свою квартиру продал. Жили то тут, то там. А теперь вот…
Михаил усмехнулся. Зло, горько.
— Карма, мать. Слышала про такое?
— Миша, я понимаю, ты злишься…
— Злюсь? — он шагнул к ней. — Ты думаешь, я злюсь? Да я первый год выть хотел! Ночевал у Димки на полу, потому что снимать было не на что! Учился и работал грузчиком, чтобы не сдохнуть с голоду! А ты в это время со своим Германом…
— Прости меня!
— Поздно. На двадцать лет опоздала с извинениями.
Из спальни вышла Лена, жена. Накинула халат, волосы растрепаны со сна.
— Миш, что за шум? — увидела Нину, нахмурилась. — У нас гости?
— Нет. Она уже уходит.
— Это кто?
Михаил помолчал. Слова застряли в горле.
— Женщина, которая меня родила. И бросила.
Лена ахнула. Она знала историю мужа, но видеть ту самую мать вживую…
— Миша, пожалуйста, — Нина встала. — Хоть на пару дней. Я работу найду, сниму что-нибудь…
— Какую работу? Тебе сколько, шестьдесят?
— Пятьдесят восемь.
— И кем ты работать собралась?
— Уборщицей… посудомойкой… что-нибудь найду…
Михаил покачал головой. Жалко ее стало на секунду. Старая, никому не нужная. Но тут же вспомнил себя в восемнадцать — молодого, испуганного, брошенного. Жалость испарилась.
— Уходи.
— Сынок…
— Не смей! — он повысил голос. — Не смей меня так называть! Ты отказалась от этого права двадцать лет назад!
— Папа? — из детской выглянула Машка, дочка. — Почему кричишь?
— Все хорошо, солнышко. Иди спать.
— А кто эта тетя?
Михаил посмотрел на дочь — восемь лет, копия Лены. Потом на Нину.
— Никто. Она уже уходит.
Взял мать за локоть, повел к двери. Та упиралась, цеплялась за косяки.
— Миша, не выгоняй! Я же мать твоя!
— Ты мне не мать, — он распахнул дверь. — Мать не бросает сына. Мать не продает квартиру из-под него. Мать не оставляет записку вместо объяснений.
— Я ошиблась!
— И я не обязан за твои ошибки расплачиваться. Как ты мне написала? «Я тебе больше ничего не должна»? Так вот и я тебе ничего не должен.
Вытолкнул ее на площадку. Нина всхлипывала, размазывая слезы.
— Жестокий ты…
— Научился у тебя.
— Что мне делать? Где жить?
— Не мои проблемы. Как и двадцать лет назад мои проблемы не были твоими.
Начал закрывать дверь. Она вцепилась в ручку.
— Подожди! Денег хоть дай! На еду!
Михаил полез в карман, достал кошелек. Вытащил пятитысячную купюру, сунул ей.
— Это все?
— Больше, чем ты мне оставила.
Захлопнул дверь. Повернул замок. Прислонился спиной, выдохнул.
Лена подошла, обняла.
— Может, не надо было так жестко?
— Надо. Она это заслужила.
— Но она же мать…
— Нет, — Михаил обнял жену. — Мать — это та, кто растит, заботится, любит. А не та, кто родила и бросила.
За дверью слышались всхлипы, потом шаги. Уходит. Михаил закрыл глаза. Вспомнил, как стоял у продуктового, считая последние копейки. Как засыпал на лекциях, потому что всю ночь разгружал фуры. Как получил диплом и плакал — от счастья и от горечи, что некому показать.
— Пап? — Машка выглянула снова. — Ты грустный?
— Немножко. Иди сюда.
Дочка подбежала, он подхватил ее на руки. Теплая, родная. Его семья. Настоящая.
— Пап, а кто была та тетя?
Михаил помолчал.
— Призрак из прошлого. Но он уже ушел.
— Насовсем?
— Насовсем.
Утром позвонил Димка, друг детства. Тот самый, у которого он жил первое время.
— Слышал, мамаша твоя объявилась.
— Откуда знаешь?
— Она ко мне приходила. Адрес твой просила.
— И ты дал?
— А что мне, врать? Сказал, как есть. Пусть знает, как ты без нее выкарабкался.
— Она к тебе зачем приходила?
— Денег просила. Я послал. Напомнил, как ты у меня на полу спал, пока она с мужиком своим…
— Ладно, хватит.
— Мих, может, зря ты ее выгнал? Все-таки мать.
— Дим, она меня выгнала в восемнадцать лет. Продала квартиру, которую отец оставил. Даже не предупредила. Просто записку оставила.
— Знаю. Но может, простить?
— Некоторые вещи прощать нельзя. Иначе они повторяются.
Повесил трубку. На работе не мог сосредоточиться. Все думал — правильно ли поступил? Но потом вспоминал ту записку, холодную, как нож. «Я тебе больше ничего не должна».
Вечером пришел домой. Лена встретила в прихожей.
— Она приходила.
— Кто?
— Твоя мать. Днем. Я дома была, дверь не открыла. Она час простояла, звонила.
— И что?
— Записку под дверь сунула. Вот.
Михаил развернул листок. Неровный почерк, слезные пятна.
«Прости меня, сынок. Я знаю, что не имею права просить. Но я правда раскаиваюсь. Эти двадцать лет я жила как в аду. Герман пил, бил меня. Я терпела, потому что думала — заслужила. За то, что с тобой сделала. Прости, если сможешь. Твоя недостойная мать».
Он скомкал записку, бросил в мусор.
— Не жалеешь? — спросила Лена.
— Нет. Она сделала свой выбор двадцать лет назад. Я сделал свой вчера.
— А если она…
— Лен, хватит. Она взрослый человек. Справится. Как и я справился.
Но ночью не спал. Ворочался, вставал пить воду. Утром встал разбитый.
На работе позвонила сестра матери, тетка Валя.
— Михаил, ты совсем совесть потерял?
— Здравствуйте и вам.
— Мать родную на улицу выгнал!
— А вы? Вы ее тоже не пустили, она говорила.
— Это другое! У меня семья, дети…
— У меня тоже семья и дети. И я их защищаю от токсичных людей.
— Она же твоя мать!
— Была. Двадцать лет назад перестала.
Бросил трубку. Потом отключил телефон. Достали.
Через неделю встретил Нину случайно. В супермаркете. Она выбирала самый дешевый хлеб.
Увидела его, вздрогнула. Отвернулась.
Михаил прошел мимо. Сделал покупки, пошел к кассе. Обернулся — она все стояла у хлебного, считала мелочь.
Вернулся. Взял нормальный хлеб, молоко, сыр, масло. Сунул ей в корзину.
— Спасибо не надо. Просто бери.
Пошел к кассе. Она догнала у выхода.
— Миша…
— Что?
— Я устроилась. Уборщицей в больницу. Койку в общежитии дали.
— Хорошо.
— Я больше не приду. Обещаю.
— Правильно.
Хотел уйти, но она схватила за рукав.
— Я правда жалею. Каждый день жалею. Но понимаю — поздно.
Михаил посмотрел на нее. Жалкая, старая, чужая женщина. Когда-то она была мамой. Красивой, молодой. Водила его в садик, читала сказки. А потом выбрала мужика.
— Да. Поздно.
Высвободил руку, пошел к машине. Не оглядывался.
Дома Лена спросила:
— Как ты?
— Нормально. Закрыл гештальт, как говорят психологи.
— И все?
— Все.
Обнял жену. Поцеловал в макушку.
— У нас с девчонками все хорошо?
— Конечно. А что?
— Ничего. Просто проверяю. Чтобы вы знали — я вас никогда не брошу. Никогда.
— Знаем, дурачок.
Той ночью спал спокойно. Впервые за неделю.
А через месяц Димка сказал, что Нина уехала. Куда — неизвестно. Может, в другой город. Может, к тому самому Герману, который ее бросил.
Михаилу было все равно.
У него была своя жизнь. Семья. Дом. Все то, что он построил сам, без нее.
И он не собирался это разрушать ради женщины, которая однажды уже его предала.
Некоторые двери лучше не открывать. Некоторые мосты не стоит восстанавливать.
И некоторых людей нельзя прощать.
Даже если они тебя родили.
