— Ир, я тут подумал… Ты же у себя всё можешь устроить?
Голос Павла встретил Ирину в прихожей, едва она переступила порог их квартиры. Он был мягким, почти заискивающим, и от этой интонации у неё сразу свело скулы. Такой тон у мужа всегда предшествовал какой-нибудь просьбе, которую он сам считал гениальной в своей простоте, а на деле она оказывалась очередным источником проблем. Ирина молча стянула с ног элегантные, но безбожно неудобные лодочки, чувствуя, как гудящие ступни с благодарностью распластываются по прохладному ламинату.
День был отвратительным. Сначала скандал с дочерью богатого клиента, которая была уверена, что сиделка ворует у её матери фамильные драгоценности, оказавшиеся потом в шкатулке с пуговицами. Затем проверка из трудовой инспекции по анонимной жалобе уволенной за пьянство сотрудницы. И в довершение всего — бесконечные звонки, переговоры, контракты. Воздух её офиса, казалось, был пропитан запахом чужой старости, болезней и семейных драм. И меньше всего ей хотелось приносить этот запах домой.
— Что «устроить», Паша? — спросила она, проходя на кухню.
Он стоял у плиты, помешивая что-то в сковороде. На столе уже стояли тарелки. Эта его домашняя заботливость обычно умиляла её, но сегодня лишь вызывала глухое раздражение. Она знала, что это прелюдия. Он создавал идеальную атмосферу для своего «предложения».
— Я насчёт мамы, — начал он, выключая конфорку и поворачиваясь к ней. На его лице была написана такая искренняя и светлая надежда, что Ирине стало не по себе. — Ей совсем плохо стало. Ноги почти не держат, давление скачет. Одной её оставлять уже просто опасно. Я подумал… ты же у нас начальник. В агентстве. У тебя там этих сиделок — целый штат. Пришли к маме одну, самую лучшую, самую надёжную. Чтобы присматривала за ней.
Он говорил об этом так легко, будто просил одолжить ему машину на выходные. Ирина налила себе стакан воды и выпила его залпом, пытаясь вместе с водой проглотить подкативший к горлу комок. Она смотрела на мужа, на его открытое, честное лицо, и не понимала: он действительно не видит всей абсурдности своей просьбы или просто притворяется?
— Паш, ты понимаешь, о чём просишь? — она поставила стакан на стол, стараясь, чтобы её голос звучал как можно спокойнее. — Мои сотрудники — это не мои личные крепостные. Они получают зарплату. Немаленькую, между прочим. У них есть семьи, дети, свои обязательства. Я не могу просто приказать человеку: «А теперь ты будешь работать бесплатно, потому что это мать моего мужа».
Она раскладывала перед ним очевидные, как ей казалось, факты. Прописные истины любого бизнеса. Но Павел смотрел на неё, и в его взгляде простодушие медленно уступало место упрямому, глухому непониманию. Он явно ожидал другого ответа.
— Ну при чём тут «бесплатно»? — он слегка нахмурился, будто она намеренно усложняла простейший вопрос. — Я же не о чужом человеке прошу. Для своих же. Ты же начальник, Ирин. Неужели для моей матери не можешь договориться? Ну, придумай что-нибудь. Оформи её как-нибудь по-другому, премию кому-то выпиши… Ты же знаешь все эти лазейки. Это же моя мама.
Слова «моя мама» повисли в пропитанном запахом жареного лука воздухе кухни. Павел произнёс их с такой тёплой, объединяющей интонацией, будто это был магический пароль, отменяющий все законы логики, трудового кодекса и здравого смысла. Он смотрел на жену с обезоруживающей верой в то, что сейчас она улыбнётся, хлопнет себя по лбу и скажет: «И правда, что это я? Конечно, всё устрою!» Но Ирина не улыбалась. Она чувствовала, как внутри неё гаснет последний огонёк терпения, который она так бережно пыталась донести с работы до дома.
— Паша, давай я объясню тебе по-другому, — начала она, подбирая слова, как сапёр, работающий с особо чувствительным механизмом. — Вот представь, у меня есть Валентина Петровна. Лучшая сиделка в агентстве. Золотые руки, ангельское терпение. К ней запись на три месяца вперёд. Она получает сто тысяч в месяц. Теперь я вызываю её к себе в кабинет и говорю: «Валентина Петровна, дорогая, тут такое дело… Вы теперь будете работать у моей свекрови. Каждый день. Без выходных. И да, зарплаты у вас не будет. Потому что это же МОЕГО МУЖА мама». Как ты думаешь, что она мне ответит?
Она специально нарисовала эту картину, утрированную и абсурдную, чтобы до него дошло. Чтобы он увидел ситуацию не со своей колокольни «муж-сын», а с её — «руководитель-работодатель». Но Павел лишь досадливо поморщился, как будто она намеренно цеплялась к мелочам, уводя разговор от сути.
— Зачем ты всё усложняешь? Я же не говорю совсем бесплатно. Ну, выпиши ей премию, как я сказал. Двойную! Из фонда фирмы. У тебя же есть какие-то представительские расходы, бюджеты… Ты же сама рассказывала, как вы клиентам на Новый год коньяк дорогой дарите. Неужели коньяк для чужого дяди важнее, чем уход за родным человеком?
Вот оно. Этот убийственный аргумент, который в его системе координат был неоспорим. Он противопоставлял холодный, бездушный «бизнес» и тёплую, живую «семью». И в этой его логике она, Ирина, сейчас защищала первое в ущерб второму. Раздражение внутри неё начало медленно закипать, превращаясь в холодную, злую правоту.
— «Представительские расходы»? Паша, коньяк за пять тысяч и зарплата в сто тысяч на протяжении неопределённого времени — это немного разные вещи, ты не находишь? Это не «фонд фирмы». Это деньги, из которых платится аренда, налоги, зарплаты двадцати сотрудникам. То, о чём ты просишь, называется нецелевым расходованием средств. А если совсем просто — воровством. Я должна украсть у своей же компании, чтобы обеспечить твою маму бесплатной услугой? Ты этого от меня хочешь?
Она повысила голос, и это было ошибкой. Павел тут же уцепился за это, его лицо мгновенно стало жёстким и обиженным. Наивное недоумение сменилось праведным гневом. Он перешёл в наступление.
— Так вот оно что! Деньги! Я так и знал, что всё упрётся в деньги! Я не о воровстве говорю, а о человеческом отношении! Я думал, у тебя есть какое-то влияние, какие-то возможности! А ты сразу всё переводишь в цифры, в контракты, в расходы! Ты сидишь в своём кожаном кресле, ворочаешь этими своими бумажками, и для тебя моя мать — это просто ещё одна невыгодная сделка?
Он почти кричал, размахивая лопаткой, с которой на пол падали кусочки подгоревшего лука. Вся его утренняя заботливость, его уютная домашняя суета — всё это оказалось лишь декорацией. Сейчас перед ней стоял разъярённый мужчина, который считал, что его обманули, обошли, унизили в его самых святых ожиданиях.
— Для меня твоя мать — это твоя мать, Паша! — отчеканила Ирина, чувствуя, как по венам вместо крови растекается лёд. — И я не понимаю, почему её проблемы вдруг должны решаться за счёт моей работы и моей репутации.
— Потому что ты моя жена! — рявкнул он. — И это наша общая проблема! Или ты уже забыла об этом? Тебе просто плевать. Вот и всё. На мою мать, на меня. Главное, чтобы твой бизнес процветал и никто не мешал тебе быть большой начальницей.
Обвинение ударило её под дых, выбив остатки воздуха и самообладания. «Потому что ты моя жена!» — эта фраза, которая когда-то могла бы прозвучать как клятва, как самое надёжное в мире убежище, теперь превратилась в клеймо, в кандалы, которые он с лязгом пытался защелкнуть на её запястьях. Он не видел в ней Ирину — человека, который строил свою жизнь и карьеру с нуля, который каждый день сражался за своё место под солнцем в жестоком мире бизнеса. Он видел в ней функцию. Приложение к своей жизни, чей ресурс, будь то время, деньги или репутация, можно и нужно использовать для собственного удобства.
— Жена? — переспросила она. Голос был тихим, но в нём не было слабости. Наоборот, он обрёл твёрдость закалённой стали. Она сделала шаг от стола, медленно обходя его, словно хищник, оценивающий противника перед решающим броском. — А что, по-твоему, входит в обязанности жены, Паша? Совершать должностные преступления? Обманывать своих сотрудников? Подставлять под удар дело, которое кормит нас обоих? Расскажи мне, я, видимо, плохо усвоила материал за десять лет нашего брака.
Её спокойствие и ледяная ирония подействовали на него хуже крика. Он ожидал слёз, оправданий, ответных обвинений. А получил холодный, препарирующий взгляд и допрос. Павел сжал кулаки, его лицо побагровело от бессильной ярости.
— Перестань паясничать! Жена должна помогать! Поддерживать! Особенно когда речь идёт о матери! Моя мать всю жизнь на меня положила, а ты… ты не хочешь даже пальцем пошевелить! Прячешься за свои дурацкие правила!
— Помогать, — повторила она, останавливаясь прямо напротив него. Кухонный стол был теперь единственным, что их разделяло. — Хорошо. Давай поговорим о помощи. Ты сегодня звонил матери? Узнавал, какое у неё давление? Ты съездил в аптеку за её лекарствами? Ты записал её к кардиологу на следующую неделю? Ты хотя бы раз за последний месяц взял отгул, чтобы просто посидеть с ней, пока она одна? Нет. Ты пришёл с работы, пожарил картошку и стал ждать меня, чтобы изложить свой гениальный план, как решить твою проблему моими руками.
Каждый вопрос был как точный, выверенный удар. Она не обвиняла, она констатировала факты. И эти факты были для Павла куда унизительнее любых оскорблений. Он действительно ничего этого не делал. Он думал. Он переживал. И он придумал, как всё переложить на неё. Его праведный гнев начал давать трещину, обнажая растерянность и уязвлённое самолюбие.
— Я работаю! — выпалил он первое, что пришло в голову. — У меня нет времени на всё это!
— Я тоже работаю, — отрезала Ирина. — Только моя работа, в отличие от твоей, почему-то должна обладать волшебными свойствами и решать все наши семейные вопросы по щелчку пальцев. Ты не помощи просишь, Паша. Ты требуешь, чтобы я использовала своё служебное положение в твоих личных целях. Ты хочешь, чтобы я стала такой же, как те наши клиенты, которых ты сам презираешь — те, кто считает, что если они платят деньги, то им все должны. Только ты не хочешь даже платить. Ты хочешь получить всё просто так. По праву мужа.
Он смотрел на неё, и в его глазах больше не было гнева. Только непонимание и какая-то отстранённая обида. Он смотрел на женщину, с которой прожил десять лет, и не узнавал её. Прежняя Ира, мягкая, уступчивая, всегда готовая сгладить острые углы, исчезла. На её месте стояла Ирина Аркадьевна, директор агентства «Надёжные руки», женщина, которая умела говорить «нет» так, что у людей не оставалось ни малейшего желания спорить.
— Ты стала другой, — выдохнул он, и это был его последний, самый отчаянный аргумент. — Жёсткой. Расчётливой. В тебе человека не осталось, один сплошной бизнес-план.
Это было то самое слово. Та самая кнопка, нажав на которую, он сам того не понимая, запустил механизм самоуничтожения. Всё, что кипело и бурлило в ней, вся усталость, всё раздражение, вся несправедливость его требований кристаллизовались в одну фразу. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд стал абсолютно пустым.
— А мне должно быть какое-то дело до проблем твоей матери, Паша? Если ей нужна помощь, пусть обращается к специалистам, платно, а не ко мне просто так!
Она произнесла это ровным, бесцветным голосом. И в этой фразе, в этой жестокой, выверенной формулировке было всё: и отказ, и приговор их отношениям, и циничная правда её мира, в который он так настойчиво пытался вломиться со своими семейными ценностями.
Тишина, наступившая после её слов, не была звенящей или тяжёлой. Она была пустой. Вакуум, в котором замерли все звуки: и шипение остывающей сковороды, и гул холодильника, и далёкий шум машин за окном. Павел смотрел на жену, и его лицо было похоже на маску, вырезанную из дерева, — неподвижную, с застывшим выражением тотального, оглушающего непонимания. Он словно пытался перевести её фразу с какого-то чужого, нечеловеческого языка, и у него не получалось. Разбросанные по полу кусочки подгоревшего лука вдруг показались Ирине единственной настоящей вещью в этой комнате.
— Ты… что сказала? — выдохнул он. Голос был не громким, а сдавленным, будто он говорил сквозь толщу воды. В нём не было гнева, только попытка убедиться, что он ослышался, что ему всё это привиделось.
Ирина не стала повторять. Зачем? Она уже выстрелила. Теперь нужно было просто наблюдать, куда попадёт пуля. Она с ледяным спокойствием обошла стол, подошла к своей сумке, оставленной на стуле в углу. Щёлкнул замок. Этот сухой, деловой звук в мёртвой тишине кухни прозвучал как взведённый курок. Павел не отрываясь следил за её движениями. За тем, как её ухоженные пальцы с идеальным маникюром порылись в аккуратном хаосе женской сумки и извлекли оттуда маленький прямоугольник плотного картона.
Она вернулась к столу и положила визитку на деревянную поверхность, прямо рядом с его тарелкой, на которой сиротливо остывала картошка. Она не бросила её, не швырнула. Она именно положила. Аккуратно, выверенным движением, логотипом вверх. «Агентство патронажных услуг «Надёжные руки». Ирина Волкова. Генеральный директор».
— Помогу, — ледяным тоном ответила она на его невысказанный вопрос, на его застывшее в воздухе недоумение. — Вот. Звони, заключай договор, оплачивай. И получишь лучший сервис. Гарантирую. Можешь даже сослаться на меня, получишь скидку в пять процентов как новый клиент. Валентина Петровна, о которой я говорила, освобождается через две недели. Если поторопишься, успеешь её забронировать.
Это было чудовищно. Это было хуже, чем крик, чем скандал, чем пощёчина. Она не просто отказала ему. Она превратила его, своего мужа, в клиента. Она перевела их семейную трагедию в плоскость товарно-денежных отношений, выставила ему прайс, предложила скидку. Она говорила с ним так, как говорила по телефону с десятками чужих людей, для которых горе их близких было проблемой, требующей финансового решения.
— То есть… ты не поможешь? — взревел Павел. Это был уже не вопрос. Это был крик раненого зверя, который понял, что попал в капкан, и теперь в бессильной ярости грызёт собственную лапу. Он смотрел то на неё, то на визитку, и в его глазах плескалась такая смесь боли, ненависти и отчаяния, что любой другой человек отшатнулся бы.
Но не Ирина. Она выдержала его взгляд, не моргнув. Она видела, что уничтожила что-то важное, возможно, последнее, что их связывало. И не чувствовала ничего, кроме холодной, опустошающей правоты. Он сам этого хотел. Он сам довёл её до этого состояния, когда единственным доступным ей языком остался язык прейскуранта.
— Я же сказала, что помогу, — повторила она, и в её голосе не дрогнула ни одна нотка. — Я предложу тебе лучший вариант из всех возможных. Профессиональный. Надёжный. А бесплатно… бесплатно — это только ты. Бери отпуск и вперёд. Ухаживай, мой, корми, меняй памперсы. Это ведь твоя мама. Твоя проблема. Теперь только твоя.
Она развернулась и, не глядя на него, прошла в спальню. Она не хлопнула дверью. Она просто прикрыла её за собой, отсекая себя от кухни, от запаха гари, от мужчины, который остался стоять посреди комнаты, раздавленный её ледяным прагматизмом. Он смотрел на глянцевую визитку на столе. Маленький белый прямоугольник. Надгробие на могиле их семьи…
