— Алина, тут такое дело… В общем, Лену выселяют.
Нож замер на полпути, не дойдя до луковицы. Алина не повернула головы. Она продолжала смотреть на разделочную доску, на которой уже лежала аккуратная горка нарезанной моркови. Запах жарящегося в масле чеснока, только что казавшийся уютным и домашним, вдруг стал удушливым. Она медленно, с выверенной точностью, положила нож рядом с доской.
— Выселяют, — повторила она. Это был не вопрос, а констатация факта. Словно она пробовала это слово на вкус, пытаясь понять его оттенок.
Сергей, почувствовав неладное в этой паузе, поспешил заполнить тишину словами. Он сбросил пальто на кресло в прихожей, прошёл на кухню, стараясь выглядеть расслабленно и уверенно.
— Да, представляешь? Хозяйка квартиру продаёт, дала ей неделю на сборы. А у неё никого в этом городе, денег в обрез на залог для новой квартиры. Ну, ты же понимаешь, человек в беде. Я не мог просто стоять и смотреть.
Он остановился за её спиной, ожидая реакции. Похвалы, понимания, может быть, сочувственного вздоха. Алина молчала. Она всё так же смотрела на овощи. Потом она повернулась. Медленно, всем корпусом. Её лицо было совершенно спокойным, почти безразличным. Это спокойствие было страшнее любого крика.
— И что ты сделал, Сергей? — её голос был ровным, без единой эмоции.
Он воспринял это как хороший знак. Раз не кричит, значит, поняла. Значит, сейчас он всё объяснит, и она согласится.
— Ну что я сделал… Поступил по-человечески. Я сказал, что она может пожить у нас. Пару недель, не больше. Пока не найдёт себе что-нибудь. Она такая благодарная была, чуть не расплакалась.
Он улыбнулся. Улыбка получилась натянутой и виноватой, но он очень старался придать ей оттенок благородства. Он, Сергей, — спаситель. Рыцарь. Человек с большой буквы. Алина смотрела на эту его улыбку, и её глаза, казавшиеся до этого момента просто спокойными, потемнели.
— Ты сказал. То есть, ты уже решил, — она снова не спросила. Она утвердила. — Когда она приезжает?
Этот вопрос сбил его с толку своей деловитостью. Он ожидал уговоров, споров, а получил бизнес-план.
— Ну… я думал, может, завтра после работы завезти её с вещами. Чтобы не таскалась по городу с чемоданами.
— Понятно. А где она будет спать? В гостиной на диване? Или в нашей спальне, а я на диване? Ты продумал этот момент?
Его лицо начало терять благородное выражение.
— Алин, ну что ты начинаешь? Конечно, на диване в гостиной. Зачем ты утрируешь? Это временная мера, помощь человеку. Мы же не звери, чтобы бросить её на улице.
Алина кивнула, будто соглашаясь с его доводами. Она подошла к плите, убавила огонь под сковородой, где чеснок уже начал темнеть. Затем она развязала тесёмки фартука, аккуратно сняла его и повесила на крючок. Каждое её движение было демонстративно медленным, отточенным. Она не суетилась. Она готовилась.
— Ты прав, — сказала она, поворачиваясь к нему лицом. Её взгляд был прямым и твёрдым. — Мы не звери. Но есть одна маленькая деталь, которую ты в своём благородном порыве упустил.
— Какая ещё деталь? — напряжённо спросил он, чувствуя, как лёд под ногами начинает трещать.
— Ты решил этот вопрос за меня. Ты пригласил в мой дом, в наше общее пространство, постороннюю женщину, не спросив моего мнения. Ты поставил меня перед фактом. Будто я не хозяйка здесь, а предмет мебели, который можно подвинуть, чтобы освободить место для гостьи.
— Предмет мебели? Алина, ну ты сейчас утрируешь. Просто не было времени на долгие обсуждения, человеку нужно было дать ответ здесь и сейчас! Что я должен был сказать? «Извини, Лена, я пойду спрошу у жены, можно ли спасти тебя от ночёвки на вокзале?» Так, по-твоему? Это бы выглядело как минимум странно.
Сергей перешёл в наступление. Он начал ходить по небольшой кухне, от раковины к окну и обратно, жестикулируя и повышая голос. Он вжился в роль оскорблённого благодетеля, чьи светлые порывы пытаются запачкать мелочной бытовухой.
— Я думал, у нас нормальная семья. Я думал, мы понимаем друг друга. Есть вещи поважнее, чем вопрос, кто где будет спать одну-две недели. Есть простое человеческое сочувствие. Я думал, у тебя оно есть. Видимо, я ошибался.
Последнюю фразу он произнёс с горьким упрёком, останавливаясь и глядя ей прямо в глаза. Это был его коронный приём — выставить оппонента чёрствым и бездушным сухарём. Обычно это работало. Но не сегодня.
Алина не отвела взгляд. Она выдержала его обвиняющую паузу, и на её губах появилась едва заметная, ядовитая усмешка.
— Твоя Лена. Я помню твою Лену, — тихо сказала она.
Сергей замер. Он не ожидал такого поворота.
— Что значит «моя»? Она моя секретарша. Коллега. Что ты несёшь?
— Я помню её с новогоднего корпоратива, — продолжила Алина тем же ровным, убийственным тоном. — Та самая Лена, которая смеялась громче всех над твоими несмешными шутками. Та, что постоянно «случайно» касалась твоей руки, когда передавала тебе бокал. Та, которая потом утащила тебя в угол обсуждать «очень важный рабочий проект», прижавшись к тебе так, что между вами и лист бумаги не пролез бы. Эта Лена?
На кухне повисла плотная, злая тишина. Сергей смотрел на неё, и на его лице проступила растерянность, быстро сменяющаяся раздражением. Он попался. Она помнила. И она использовала это воспоминание не как истеричный упрёк, а как неопровержимую улику.
— Это ревность? Серьёзно? Ты сейчас будешь припоминать мне корпоратив полугодовой давности? Алина, очнись! Женщину выгоняют на улицу, а ты вспоминаешь какую-то ерунду! У тебя совсем нет сердца?
Он снова пытался воззвать к её совести, но теперь это звучало фальшиво и слабо. Его благородная маска дала трещину.
— У меня есть мозги, Сергей, — отрезала она. — И я вижу разницу между помощью человеку и удобным поводом притащить в дом женщину, которая на тебя вешается. Ты не мать Тереза. Ты мужчина, которому польстило внимание молоденькой секретарши, и теперь ты хочешь поиграть в спасителя, чтобы она смотрела на тебя восторженными глазами прямо здесь, на нашем диване.
— Да это паранойя! — взорвался он. — Ты всё выдумала! Никто на меня не вешался! Это нормальное рабочее общение! А ты, вместо того чтобы поддержать меня, устраиваешь сцены на пустом месте! Да любая нормальная жена бы сказала: «Конечно, дорогой, пусть поживёт, бедняжка». А ты!
— Так женился бы на любой нормальной, — холодно парировала Алина. — Той, которая с радостью уступит тебе место в постели, чтобы ты мог ночью пойти утешать свою «бедняжку» на кухне, если той вдруг станет грустно. Этого ты хочешь? Больше человечности? Чтобы я с ней подружилась, обсуждала сериалы и делилась рецептами, пока она пытается увести у меня мужа?
— Да ей просто негде жить! Никто никого у тебя уводить не собирается! Что ты несёшь? Тут дело всё в том, что человеку, моей секретарше негде жить! Вот!
— А мне какая разница, что твоей секретарше сейчас негде жить? Это не значит, что она будет жить у нас, пока не найдёт себе квартиру! Мне тут левые бабы в нашей квартире не нужны!
Он смотрел на неё с открытым ртом, не находясь, что ответить на этот прямой, безжалостный удар. Он хотел спорить, кричать, доказывать, что она не права, но понимал, что проиграл. Она видела его насквозь. Не ревновала. Анализировала. И её выводы были для него оскорбительнее любой истерики.
Сергей ждал. Он ожидал криков, ультиматумов, может быть, даже битья посуды. Но вместо этого Алина просто смотрела на него. Её взгляд был лишён тепла, но в нём не было и ненависти. Это было что-то хуже — холодная, отстранённая оценка, словно она смотрела на незнакомого человека, пытаясь определить степень его опасности. Этот взгляд выпотрошил из него всю его праведную ярость, оставив взамен липкое, неприятное предчувствие.
Он открыл рот, чтобы продолжить спор, чтобы снова надавить на её мнимое бессердечие, но она опередила его.
— Ты прав, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал.
Он опешил.
— Что?
— Ты прав, — повторила она чуть громче, и в её голосе не было ни капли сарказма. Он прозвучал как окончательный, взвешенный вердикт. — Нужно быть человеком. Помогать тем, кто в беде. Я была неправа, поддавшись эмоциям. Прости.
Сергей растерянно моргнул. Это было слишком просто. Победа, которой он добивался последние десять минут, пришла так внезапно, что он не знал, как на неё реагировать. Внутри него всколыхнулась волна облегчения, смешанная с чувством собственного превосходства. Он всё-таки смог до неё достучаться. Он оказался мудрее.
— Вот и хорошо, что ты поняла, — начал он снисходительно, уже готовясь произнести великодушную речь о доверии и взаимопонимании. — Я же не со зла, Алин. Просто…
Он не закончил. Алина, не сказав больше ни слова, развернулась и вышла из кухни. Он услышал её шаги по коридору — ровные, спокойные, неторопливые. Они не удалялись в сторону гостиной, где можно было бы обиженно усесться перед телевизором. Они направлялись в спальню.
Сергей остался на кухне, сбитый с толку её поведением. Что это было? Она ушла, чтобы обдумать детали размещения Лены? Или чтобы успокоиться? Он прислушался. В квартире было тихо. Не было слышно всхлипов или резких движений. Только тихий, едва различимый шорох.
Движимый любопытством и смутной тревогой, он пошёл за ней. Дверь в спальню была приоткрыта. Он заглянул внутрь и застыл на пороге.
Алина не плакала. Она не металась по комнате. Она стояла перед их общим шкафом. На кровати уже лежал его чёрный спортивный рюкзак, с которым он ходил в спортзал. Она открыла дверцу шкафа, достала с полки пару его футболок и джинсы, аккуратно свернула их и положила в рюкзак. Затем она взяла с тумбочки его зарядное устройство для телефона и несессер с зубной щёткой и бритвой. Всё это она делала с методичностью упаковщика на конвейере. Без эмоций. Без суеты.
— Алина, что ты делаешь? — его голос прозвучал глухо и неуверенно.
Она не ответила. Застегнув молнию на рюкзаке, она подошла к его рабочему столу в углу комнаты. Взяла его ноутбук, аккуратно положила его в рабочую сумку, стоявшую рядом. Туда же отправился ежедневник и ручка. Она не перебирала его вещи, не рылась в ящиках. Она брала только то, что лежало на поверхности. То, что символизировало его жизнь вне этих стен.
Закончив, она взяла обе сумки — тяжёлую рабочую в одну руку, объёмный рюкзак в другую — и, не взглянув на оцепеневшего мужа, вышла из спальни. Он смотрел ей вслед, и его мозг отчаянно отказывался складывать происходящее в единую картину. Это не было похоже на ссору. Это было похоже на выверенную, безжалостную процедуру.
Он медленно пошёл за ней в прихожую. Она поставила обе сумки на пол у самой входной двери. Они стояли там, чужие и неуместные, как два чемодана на перроне перед отправлением поезда. Он смотрел на эти сумки, потом на её спокойное лицо, и холодное осознание начало медленно прорастать в его сознании, замораживая кровь в жилах. Она не смирилась. Она не сдалась. Она просто перешла к действиям.
Молчание в прихожей стало плотным, почти осязаемым. Сергей смотрел на свои сумки у двери, потом на Алину. Он всё ещё не мог поверить, что это происходит наяву. Это казалось нелепым, театральным жестом, дурной шуткой.
— И что это значит? — спросил он, и его голос был хриплым.
Алина не ответила. Она подошла к двери, повернула ключ в замке. Громкий, сухой щелчок прозвучал в тишине как выстрел. Затем она распахнула дверь наружу, на лестничную клетку. Тусклый свет из подъезда выхватил из полумрака прихожей её фигуру и две сумки у её ног. Она наклонилась, взяла сначала рюкзак, затем рабочую сумку, и с тем же спокойным, методичным движением, с каким она резала овощи, выставила их за порог, на общий коврик.
В этот момент до Сергея наконец дошло. Это не шутка. Это не спектакль.
— Ты… ты что творишь? — его голос сорвался на крик. — Ты с ума сошла? Ты меня выгоняешь?!
Он шагнул к ней, его лицо исказилось от ярости и неверия. Он хотел схватить сумки, затащить их обратно, захлопнуть эту проклятую дверь и заставить её объясниться, закричать, сделать хоть что-то нормальное. Но Алина выпрямилась и встала в дверном проёме, загораживая ему путь. Она не выглядела испуганной. Она выглядела как часовой на посту.
— Я не выгоняю тебя, — её голос был ледяным и острым, как осколок стекла. — Я помогаю тебе.
— Помогаешь?! — заорал он. — Ты выставила мои вещи из дома и называешь это помощью?!
Она слегка наклонила голову, глядя на него так, словно он был неразумным ребёнком, который никак не может понять очевидных вещей.
— Ты сам сказал, что нужно быть человеком. Ты не можешь бросить бедную девочку одну на улице в такой трудный момент. Я с тобой полностью согласна. Поэтому поезжай к ней, Сергей. Прямо сейчас. Ей наверняка страшно и одиноко. Поддержи её. Помоги упаковать вещи, найди ей машину. Ты же благородный человек, ты не можешь поступить иначе.
Он смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова. Её логика была настолько чудовищной и безупречной в своей жестокости, что обезоруживала. Она использовала его же слова, его же «благородство» как оружие против него самого.
— Это мой дом! — наконец выдавил он, указывая рукой за её спину.
И тут её спокойствие дало первую и единственную трещину. Её губы скривились в злой, презрительной усмешке.
— НЕТ! Нет! Это наш дом! А ты хочешь притащить сюда какую-то девицу!!!
Эта фраза, произнесённая в полный голос, хлестнула его по лицу. Это уже не был холодный расчёт. Это была чистая, незамутнённая ярость, которую она так долго держала внутри.
— Ты выбрал, Сергей, — продолжила она, снова обретая ледяное самообладание. — Когда решил всё за моей спиной. Теперь будь последовательным. Поезжай. Можешь пожить у неё, когда она найдёт квартиру, раз уж тебе так необходимо о ком-то заботиться. А пока ваши вещи могут постоять на лестничной клетке. Вместе.
Она не отступила от двери. Она просто стояла и смотрела на него. Дверь оставалась открытой. Приглашение уйти и непреодолимая преграда одновременно. Он стоял на пороге собственного дома, а чувствовал себя так, словно находится по другую сторону непреодолимой стены. На лестничной клетке стояли его вещи. Рядом стоял он. А в дверном проёме стояла его жена, превратившая их дом в свою крепость. Окончательно. Бесповоротно…
