— Саша! — Голос Инны, обычно мелодичный, сейчас был резким, как удар хлыста, и заставил его наконец поднять голову. Она стояла в дверях гостиной, всё ещё в расстёгнутом пальто, волосы немного растрепаны, а на щеках горели два ярких пятна. В руках она сжимала телефон так, будто хотела его раздавить. — Ты сейчас просто упадёшь. Или я упаду. Нет, лучше ты.
Саша отложил телефон на мягкий подлокотник дивана, его брови слегка поползли вверх. Он видел, что Инна на взводе, но пока не понимал масштаба катастрофы. Он привык к её вспышкам, которые обычно гасли так же быстро, как и загорались, но сейчас в её фигуре, в напряжённых плечах и сжатых кулаках было что-то новое, предвещающее затяжную бурю.
— Что случилось, Инн? На тебя кто-то наехал на дороге? Опять этот тип с соседней парковки со своими претензиями?
Инна нервно рассмеялась, но смех этот был лишён всякого веселья, он прозвучал коротко и сухо, как треск ломающейся ветки.
— Наехал? О, если бы! Это было бы милой детской шалостью по сравнению с тем, что я только что услышала от твоей ненаглядной родительницы. Твоя мама… — она сделала паузу, набирая в лёгкие побольше воздуха, словно собиралась нырнуть в ледяную воду, и её ноздри гневно трепетали.
— Твоя драгоценная мамочка только что, между прочим, так, совершенно буднично, как будто погоду обсуждала, сообщила мне, что уже нашла прекрасного, просто замечательного риелтора для продажи НАШЕЙ с тобой квартиры! — Последние слова она буквально выплюнула, выделяя каждое с такой силой, что они, казалось, звенели в воздухе.
— Сказала, цены сейчас такие удачные, такие привлекательные, что надо, просто необходимо успевать! Успевать, Саша! Ты понимаешь это?! Её слова – это не просьба, не предложение, это констатация факта!
Саша моргнул, пытаясь переварить услышанное. Его лицо вытянулось, в глазах появилось растерянное выражение, смешанное с плохо скрываемым испугом. Он явно не ожидал такого поворота, и его первая реакция была – попытаться уйти от удара, спрятаться за стеной недоверия.
— Погоди, погоди… Какой риелтор? Какая продажа? Мама? Ты, наверное, что-то не так поняла, Инн. Она же… ну, она иногда любит преувеличить или… может, это просто её фантазии, ты же знаешь её.
— Не так поняла?! — Инна сделала несколько быстрых, хищных шагов в его сторону, и Саша невольно вжался в диван, словно ища в нём защиты. Её глаза метали молнии, а лицо залила краска. — Я что, по-твоему, ненормальная, не способная разобрать простые русские слова, которые мне говорят в телефонную трубку?! Я, по-твоему, страдаю слуховыми галлюцинациями?!
Она мне прямым текстом сказала: «Инночка, я тут подсуетилась, нашла отличного специалиста, он быстро поможет нам с вашей квартиркой разобраться, цены-то сейчас – ого-го! А то сидите в этой двушке, пора расширяться, вам же тесно будет, когда детишки пойдут!» Это, по-твоему, я «не так поняла»?! Она уже всё решила, Саша, всё! За нас!
Саша поднял руки в примирительном жесте, его голос звучал неуверенно, он явно пытался смягчить удар и унять бурю, которая уже бушевала в его жене.
— Ну, Инн, успокойся, пожалуйста. Давай без крика, соседи же услышат. Я уверен, мама… она же из лучших побуждений. Она, наверное, просто хочет нам помочь, как-то поучаствовать. Может, она подумала, что мы хотим квартиру побольше, в районе получше… Ты же сама как-то обмолвилась, что неплохо было бы переехать…
— Помочь?! — Инна буквально задохнулась от возмущения. Её лицо исказилось так, словно она попробовала что-то невыносимо горькое. Она подошла почти вплотную к дивану, нависая над ним, и её тень упала на растерянное лицо Саши. — Помочь, говоришь?!
Она собирается распоряжаться нашим общим имуществом, нашей квартирой, которую, между прочим, мы покупали вместе, и мои родители, если ты забыл, вложили в неё немалую сумму, продав для этого дачу, так вот, она собирается этим распоряжаться без нашего ведома, без нашего согласия, а ты мне тут лепечешь про «лучшие побуждения» и «поучаствовать»?!
Ты вообще в своём уме, Саша?! Я так понимаю, ты был в курсе её гениальных планов? И тебя всё устраивает? Тебе нормально, что твоя мать решает за нас, где нам жить и что нам продавать?
— Ну… Не прям нормально, но…
— А может мне ещё и бизнес свой матери твоей отдать, раз она уже начала на нашу квартиру претендовать, Саш? Это вообще как понимать?!
Последняя фраза прозвучала с такой отчаянной силой, что, казалось, задрожали стёкла в окнах. Саша нахмурился, его лицо тоже начало медленно, но верно краснеть. Видно было, что слова жены его задели, но и перспектива прямой конфронтации с матерью вызывала у него явный дискомфорт, граничащий со страхом.
— Ну, не перегибай палку, Инна. Причём тут твой бизнес? Это уже слишком. Мама просто… она беспокоится о нас. Она всегда хочет как лучше… она же видит, что мы…
— Как лучше для кого, Саша?! — Инна не дала ему договорить, её голос звенел от ярости и обиды. Она отступила на шаг, но её поза выражала крайнюю степень решимости и готовности к бою. — Для себя, чтобы в очередной раз почувствовать свою власть и значимость? Чтобы показать, кто в доме хозяин, даже если это не её дом и никогда им не был? Я тебе вот что скажу, дорогой мой муж.
Если ты сейчас же, немедленно, не возьмёшь этот свой телефон, — она ткнула пальцем в сторону его мобильного, лежащего на подлокотнике, — не позвонишь своей матушке и не объяснишь ей популярно, на понятном ей языке, что она не имеет никакого права лезть в наши дела и уж тем более распоряжаться нашим имуществом, то это сделаю я. И поверь мне, Саша, ей это очень, очень не понравится.
Мой разговор будет коротким, но предельно ясным. А вот потом, когда дым рассеется, ты будешь делать выбор. Очень простой выбор: или я, моя жизнь, моё спокойствие, или твоя замечательная мама с её совершенно запредельными, наглыми претензиями и попытками всё контролировать. Ты меня понял?
Она стояла, тяжело дыша, её грудь вздымалась под тонкой блузкой. Взгляд был прикован к лицу мужа, и в нём читалось не только клокочущее возмущение, но и твёрдая, холодная решимость идти до конца, не отступая ни на шаг. Воздух в комнате загустел, наполнился электричеством, предвещая новые, ещё более яростные раскаты грома. Это было только начало долгой и мучительной бури.
— Перестань, Инна, ну что ты такое говоришь! — Саша наконец обрёл дар речи, хотя голос его прозвучал сдавленно, словно ему не хватало воздуха. Он поднялся с дивана, сделал несколько неуверенных шагов по комнате, избегая прямого взгляда жены, словно ища спасения в привычных предметах обстановки.
— Какой выбор? Между кем и кем? Ты же знаешь, я… Мама… она просто человек такой, она по-другому не умеет проявлять свою заботу. Да, иногда она перегибает, я не спорю, но чтобы вот так сразу, с порога, такие ультиматумы… Это же моя мать, Инна!
Ты предлагаешь мне сейчас позвонить ей и нахамить? Обвинить во всех смертных грехах? Ты же понимаешь, чем это закончится? Она обидится, расстроится, у неё давление подскочит… Ты этого хочешь?
Инна скрестила руки на груди, её поза не стала менее воинственной. Лицо оставалось жёстким, ни один мускул не дрогнул.
— Ах, вот оно что! Значит, её возможное расстройство и скачущее давление тебя волнуют гораздо больше, чем моё состояние сейчас? Тебя совершенно не смущает, что я сейчас на грани нервного срыва от её «заботы»? Что она, не спросив никого, уже практически выставила нас на улицу, решив продать нашу единственную крышу над головой? Саша, очнись!
Речь идёт не о том, чтобы ей нахамить. Речь идёт о том, чтобы чётко и недвусмысленно обозначить, что есть вещи, в которые она не имеет права вмешиваться. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. И наша квартира, наше совместное имущество – это именно такая вещь. И если ты не способен донести до неё эту простую мысль, значит, ты либо не считаешь её действия неправильными, либо тебе просто плевать на мои чувства и на наши общие интересы. Третьего не дано.
Саша провёл рукой по волосам, его лицо выражало крайнюю степень смятения. Он метался между женой, извергающей праведный гнев, и образом матери, перед которой он всегда испытывал смесь сыновней любви и застарелого, почти инстинктивного страха ослушаться.
— Инн, ну почему ты всегда всё так драматизируешь? — его голос обрёл нотки усталости и плохо скрываемого раздражения. — Никто нас на улицу не выставляет. Она же не сказала, что деньги себе заберёт. Она, наоборот, хочет, чтобы мы жили лучше, в более просторной квартире, в хорошем районе. Может, она уже и варианты какие-то присмотрела…
Может, стоит хотя бы выслушать её предложения, прежде чем рубить с плеча? Ты же всегда так, чуть что – сразу в атаку. А ведь она, по сути, старается для нас, для нашей будущей семьи…
— Старается для нас? — Инна издала короткий, горький смешок. — Саша, ты либо непроходимо наивен, либо сознательно закрываешь глаза на очевидные вещи. Твоя мама старается в первую очередь для себя, для удовлетворения своего желания всё контролировать и всеми руководить. Она не может смириться с тем, что ты вырос, что у тебя своя жизнь, своя семья.
Ей нужно постоянно быть в центре событий, принимать за нас решения, указывать, как нам жить, что нам есть и где нам спать! Ты забыл, как она «помогала» нам делать ремонт в этой квартире? Как она без нашего ведома заказала эти жуткие обои в горошек для спальни, потому что «они такие весёленькие»? А как она пыталась устроить меня на работу к своей подруге, потому что мой бизнес – это «несерьёзно» и «нестабильно»?
И каждый раз ты находил ей оправдания! «Она же хотела как лучше», «она же из добрых побуждений», «она просто беспокоится». А я тебе скажу, Саша, от такой «заботы» и такого «беспокойства» хочется на стенку лезть!
Она подошла к окну, резко отдёрнула край тюля, словно он мешал ей дышать, и уставилась на улицу. Её спина была напряжена, как струна.
— Эта квартира, Саша, — продолжила она, не оборачиваясь, её голос стал немного тише, но от этого не менее весомым, — это не просто стены. Это наше с тобой пространство, наше общее решение. И деньги на неё, я тебе напомню, мы собирали вместе. И мои родители, продав свою единственную дачу, которую они строили много лет, помогли нам очень существенно.
Они ни разу, слышишь, ни разу не позволили себе вмешаться в наши дела, дать непрошеный совет или, упаси бог, попытаться что-то решать за нас. А твоя мама считает, что она имеет на это полное право! И самое страшное, что ты, похоже, с ней в этом согласен. Или, по крайней мере, не видишь в этом ничего из ряда вон выходящего.
Ты даже сейчас, когда ситуация просто вопиющая, когда нарушены все мыслимые и немыслимые пределы, пытаешься её оправдать, выгородить, вместо того чтобы просто признать: да, Инна, ты права, мама перешла черту, и я сейчас же поговорю с ней и всё улажу.
Саша тяжело вздохнул. Он подошёл к Инне сзади, осторожно положил руки ей на плечи. Она не сбросила их, но и не расслабилась, оставаясь такой же напряжённой.
— Инн, я не говорю, что она абсолютно права, — начал он примирительно, его голос был тихим, почти вкрадчивым. — Конечно, она должна была сначала посоветоваться с нами, обсудить всё. Это бесспорно. Но пойми и ты, она… она не со зла. Она действительно думает, что так будет лучше для нас. Может, давай мы не будем сразу разжигать войну?
Давай я поговорю с ней, но… спокойно. Объясню, что мы пока не готовы к таким переменам, что нам нужно время подумать. Без криков, без обвинений. Просто… по-человечески. А ты пока остынь немного, хорошо? Может, всё не так страшно, как тебе сейчас кажется.
Инна медленно повернула голову и посмотрела на него. В её глазах уже не было той испепеляющей ярости, что мгновение назад. Теперь в них читалась холодная, почти ледяная усталость и глубокое, безысходное разочарование.
— По-человечески, Саша? — она отстранилась от него, сделав шаг в сторону. — То есть, по-твоему, её поступок – это «по-человечески»? А моя реакция – это «разжигание войны»? Ты всё ещё не понял, да? Ты так ничего и не понял. Дело не в том, как ты с ней поговоришь – спокойно или с криком. Дело в том, ЧТО ты ей скажешь. И скажешь ли вообще.
Или ты просто сделаешь вид, что позвонил, а потом скажешь мне, что «она всё поняла и больше так не будет», а через неделю она снова придумает какую-нибудь гениальную идею по «улучшению» нашей жизни? Я это уже проходила, Саша. И не раз. Твоя нерешительность, твоё вечное стремление угодить и ей, и мне, твоя неспособность занять чёткую позицию – вот что разрушает всё. Не её наглость, а твоя бесхребетность.
Его лицо дёрнулось, словно от пощёчины. Слова Инны были жестоки, но она произнесла их без тени сомнения, глядя ему прямо в глаза. Атмосфера в комнате стала ещё более напряжённой, если это вообще было возможно. Пахло не просто скандалом – пахло чем-то гораздо более серьёзным, каким-то глубинным, фундаментальным расколом.
— Не смей так говорить! — Саша наконец взорвался, его обычное благодушие испарилось без следа, уступив место гневу и обиде. Его лицо побагровело, а кулаки непроизвольно сжались. — Ты не имеешь права так меня называть! Бесхребетность?
Это ты называешь бесхребетностью моё желание сохранить мир в семье? Моё стремление не доводить до открытой войны между самыми близкими мне людьми? Да, она моя мать! И я не собираюсь рвать с ней отношения из-за каждой твоей истерики! Может, это тебе стоит быть немного помягче, немного терпимее? Может, это ты слишком остро на всё реагируешь?
Инна усмехнулась, но в этой усмешке не было ни капли веселья, только холодная, презрительная горечь.
— Истерики? Значит, моё законное возмущение её беспардонным вмешательством в нашу жизнь, её попыткой распоряжаться нашим имуществом, как своим собственным, ты называешь истерикой? А твоё нежелание защитить интересы своей собственной семьи, твоей жены, от посягательств твоей матери – это, значит, «желание сохранить мир»?
Саша, ты перевернул всё с ног на голову! Мир сохраняют не тогда, когда позволяют топтать себя и свои права, а когда чётко отстаивают свои позиции. А ты… ты просто боишься её. Боишься её гнева, её недовольства, её манипуляций. Ты всю жизнь боишься её ослушаться, и сейчас ничего не изменилось.
Она решительно подошла к журнальному столику, взяла свой телефон, который так и оставался лежать там с момента её прихода. Её пальцы быстро забегали по экрану, находя нужный номер.
— Раз ты не собираешься ничего делать, — её голос звучал ровно и холодно, как сталь, — значит, это сделаю я. И не смей мне мешать. Я просто хочу, чтобы ты был свидетелем этого «миролюбивого» разговора. Чтобы потом у тебя не было иллюзий относительно «благих намерений» и «материнской заботы».
Саша смотрел на неё, его лицо было искажено смесью гнева и беспомощности. Он хотел что-то сказать, остановить её, но слова застревали в горле. Он понимал, что сейчас произойдёт нечто непоправимое, но чувствовал себя парализованным, неспособным повлиять на ход событий.
В глубине души он, возможно, даже испытывал какое-то извращённое облегчение от того, что Инна берёт на себя эту тяжёлую миссию, избавляя его от необходимости прямого столкновения с матерью.
Инна поднесла телефон к уху. Прошло несколько долгих, напряжённых гудков, во время которых в комнате стояла такая плотная тишина, что, казалось, можно было услышать, как стучит кровь в висках. Наконец, на том конце провода ответили.
— Алло, Валерия Марковна, — начала она нарочито спокойным, почти деловым тоном, но в её голосе всё равно угадывались стальные нотки. — Удобно вам сейчас говорить? У меня к вам очень серьёзный и, я бы сказала, неотложный вопрос.
На том конце провода что-то ответили, и Инна на мгновение прикрыла глаза, словно собираясь с силами. Саша застыл, не сводя с неё взгляда, его дыхание стало прерывистым.
— Да, Валерия Марковна, именно по этому поводу я и звоню, — продолжила Инна, её голос стал ещё твёрже. — Видите ли, мы с Сашей несколько удивлены вашим, так сказать, решением относительно нашей квартиры. И хотели бы прояснить некоторые моменты.
Во-первых, с каких это пор вы считаете возможным принимать решения, касающиеся нашего совместного имущества, без нашего ведома и, уж тем более, без нашего согласия? Вы понимаете, что ваши действия, мягко говоря, выходят за рамки всяких приличий и элементарного уважения к нам?
Повисла пауза. Видимо, Валерия Марковна что-то отвечала, и, судя по тому, как напряглось лицо Инны, ответ этот был далёк от извинений или понимания.
— Нет, Валерия Марковна, вы не поняли, — голос Инны обрёл ледяные интонации. — Речь идёт не о том, чтобы «помочь» или «позаботиться». Речь идёт о том, что вы грубо и бесцеремонно вторгаетесь в нашу жизнь и пытаетесь ею управлять.
Эта квартира принадлежит нам с Сашей. Нам, а не вам. И только мы вправе решать, что с ней делать – продавать, сдавать или жить в ней до скончания века. И никакие ваши «благие намерения» не дают вам права действовать за нашей спиной и ставить нас перед фактом. Вы понимаете это?
Снова пауза, более долгая. Саша нервно сглотнул, его взгляд метался от Инны к телефону, словно он пытался угадать, что там происходит.
— Значит, не понимаете, — констатировала Инна с тяжёлым вздохом, в котором слышалось и раздражение, и какая-то усталая обречённость. — Хорошо, тогда я скажу вам прямо, без обиняков. Мы не собираемся продавать нашу квартиру. Ни сейчас, ни в обозримом будущем. И мы были бы вам очень признательны, если бы вы прекратили всякие попытки «помочь» нам таким вот образом.
Пожалуйста, отмените все договорённости с риелтором, если они у вас были, и впредь воздержитесь от подобных инициатив. Это наша общая с Сашей просьба. И, я бы сказала, требование.
На этот раз ответ Валерии Марковны, видимо, был более пространным и эмоциональным. Инна слушала молча, её лицо становилось всё более мрачным, а в глазах зажигались опасные огоньки. — Ах, вот как? То есть, это я ещё и неблагодарная, потому что не ценю вашу «заботу»? — Инна не выдержала и перебила свекровь, её голос снова зазвенел от негодования.
— Валерия Марковна, вы, кажется, путаете заботу с диктатом. И да, я считаю, что имею полное право быть недовольной, когда кто-то пытается без спроса распоряжаться моей собственностью и моей жизнью! И если Саша, ваш сын, не может или не хочет донести до вас эту простую мысль, то это сделаю я! И поверьте, я не собираюсь больше терпеть ваше постоянное вмешательство во все наши дела! Хватит!
Она слушала ещё несколько секунд, потом её лицо исказилось от возмущения.
— Что вы сказали?! — её голос сорвался на крик. — Повторите, что вы сейчас сказали?! Что я настраиваю Сашу против вас? Что я плохая жена, потому что не хочу жить по вашей указке?! Да как вы смеете?!
Саша не выдержал, подскочил к Инне, попытался вырвать у неё телефон.
— Инна, прекрати! Что ты делаешь?! Не надо так!
Но Инна оттолкнула его руку, её глаза горели яростью.
— Нет, Саша, ты послушай! Ты послушай, что говорит твоя «заботливая» мама! Она сейчас обвиняет меня во всех смертных грехах только потому, что я посмела отстаивать наши с тобой интересы! Она считает, что я должна молча соглашаться со всеми её безумными идеями и благодарить её за то, что она пытается разрушить нашу жизнь!
Она снова поднесла телефон к уху, но уже было поздно. Валерия Марковна, видимо, бросила трубку. Инна несколько секунд смотрела на погасший экран, потом медленно опустила руку. В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была другой – тяжёлой, гнетущей, пропитанной невысказанными обвинениями и затаённой злобой.
— Ну что, Саша? — Инна повернулась к нему, её голос был тихим, но в нём слышалась такая сила, что ему стало не по себе. — Ты всё слышал? Доволен «миролюбивым» разговором? Убедился в её «благих намерениях»? Теперь ты понимаешь, с кем мы имеем дело? Или ты всё ещё будешь рассказывать мне про «старую закалку» и «материнскую заботу»?
Саша стоял, как громом поражённый. Он действительно слышал обрывки фраз, произнесённых повышенным тоном его матерью, и они не оставляли сомнений в её настрое. Он почувствовал, как внутри всё похолодело. Он оказался между двух огней, и оба эти огня были готовы испепелить его.
— Ты… ты сама её спровоцировала! — Саша наконец выдавил из себя, его голос был хриплым, а лицо бледным, с проступающими красными пятнами. Он отступил на шаг, словно Инна была источником какой-то неведомой, опасной энергии.
— Ты с самого начала говорила с ней так, будто она преступница! Нападала, обвиняла! Чего ты ожидала в ответ? Что она рассыплется в извинениях и поцелует тебе руки за то, что ты её отчитываешь?
Инна медленно покачала головой, на её губах играла горькая, почти зловещая усмешка.
— Я ожидала, Саша, элементарного признания её неправоты. Ожидала, что взрослый человек, коим она себя, несомненно, считает, поймёт, что перешёл черту. А вместо этого я услышала поток грязи и обвинений в свой адрес. И ты, вместо того чтобы поддержать меня, свою жену, свою семью, теперь пытаешься выставить виноватой меня же! Это просто… это за гранью моего понимания.
Ты действительно не видишь, не чувствуешь, насколько абсурдна и унизительна вся эта ситуация? Твоя мать решает за нас нашу судьбу, а когда я пытаюсь это остановить, я же оказываюсь «провокатором»!
Через час в прихожей пронзительно и настойчиво зазвонил дверной звонок. Они оба вздрогнули. Инна бросила на Сашу быстрый, полный значения взгляд, в котором читалось: «Ну вот, продолжение банкета». Саша выглядел так, словно предпочёл бы провалиться сквозь землю. Звонок повторился, ещё более требовательно.
— Иди, открывай, — Инна процедила сквозь зубы, её голос был спокоен, но этот покой был обманчив, как затишье перед ещё более сильной бурей. — Это, без сомнения, твоя мама. Пришла лично удостовериться, что её «забота» дошла до адресата. Или, может, принесла нам на блюдечке ключи от новой, «более просторной» квартиры, которую она для нас уже присмотрела.
Саша, с видом человека, идущего на эшафот, поплёлся в прихожую. Через несколько секунд раздался щелчок замка, и в квартиру, минуя растерявшегося Сашу, как разъярённый танк, ворвалась Валерия Марковна.
Лицо её было пунцовым, глаза метали молнии, а на голове слегка съехал набок берет, что придавало ей ещё более воинственный вид. Она не удостоила сына даже взглядом, её внимание было полностью приковано к Инне, стоявшей в глубине гостиной.
— А вот и ты, голубушка! — прорычала Валерия Марковна, направляясь прямо к ней. Её голос дребезжал от плохо сдерживаемой ярости. — Решила по телефону мне хамить, да? Думала, я это так оставлю? Я тебе не какая-нибудь девчонка, чтобы ты со мной так разговаривала! Я мать твоего мужа, и ты будешь меня уважать!
— Уважать? — Инна не отступила ни на шаг, её взгляд был таким же холодным и твёрдым, как и у свекрови. — Уважение, Валерия Марковна, это улица с двусторонним движением.
Вы же не проявляете ни малейшего уважения ни ко мне, ни к своему сыну, ни к нашей семье, когда пытаетесь хозяйничать в нашей жизни и распоряжаться нашим имуществом! А может, мне ещё и бизнес свой вам отдать, раз вы уже начали на нашу квартиру претендовать? Это вообще как понимать?! Вы считаете это нормальным? Ответьте мне!
— Да что ты себе позволяешь! — взвизгнула Валерия Марковна, её лицо исказилось. — Я о сыне своём забочусь! О его благополучии! А ты… ты его только против меня настраиваешь! Я вижу, как он из-за тебя изменился! Стал нервный, дёрганый! Это всё твоё влияние! Ты его околдовала, верёвки из него вьёшь! А он, дурачок, уши развесил!
Саша наконец шевельнулся, сделал несколько шагов вперёд, его лицо выражало страдание и полную растерянность.
— Мама, Инна, ну пожалуйста, хватит! — его голос звучал слабо и неубедительно. — Давайте… давайте успокоимся. Мам, ну зачем ты так? Инна, и ты тоже… Мы же одна семья…
— Одна семья? — Инна повернула к нему голову, и в её взгляде было столько презрения, что Саша невольно отшатнулся. — Саша, ты серьёзно? После всего, что здесь происходит, ты всё ещё лепечешь про «одну семью»? Твоя мать только что обвинила меня в колдовстве и в том, что я порчу тебе жизнь, она пытается отобрать у нас квартиру, а ты предлагаешь «успокоиться»? Ты либо слепой, либо…
— А что я должен сделать?! — вдруг вскричал Саша, его голос сорвался. Он был на грани, загнанный в угол двумя разъярёнными женщинами. — Что вы обе от меня хотите?! Разорваться я не могу! Она – моя мать! А ты – моя жена! Почему вы не можете просто… просто найти общий язык?! Почему я всегда должен выбирать?!
— Вот именно, Саша! — Валерия Марковна тут же подхватила, торжествующе глядя на Инну. — Вот именно! Нормальная невестка нашла бы подход к свекрови, проявила бы уважение, мудрость! А эта… эта только скандалы умеет устраивать! Я с самого начала говорила, что она тебе не пара!
Этот момент стал для Инны точкой невозврата. Она посмотрела на Сашу, потом на Валерию Марковну, и на её лице застыло выражение абсолютного, холодного понимания. Ярость ушла, оставив после себя лишь выжженную пустыню.
— Знаете что, Валерия Марковна, — её голос прозвучал неожиданно спокойно, но от этого спокойствия веяло могильным холодом. — Вы абсолютно правы. Я ему не пара. Потому что я не собираюсь жить в этом цирке, где главная роль отведена вам, а ваш сын – это бессловесная марионетка, не способная защитить ни себя, ни свою жену. И ты, Саша, — она повернулась к мужу, — ты сделал свой выбор.
Ты всегда его делаешь, даже когда думаешь, что не выбираешь. Твоё молчание, твои попытки «сохранить мир» ценой моего достоинства – это и есть твой выбор. Так вот, живите теперь с этим выбором. Оба.
Она развернулась и медленно, подчёркнуто спокойно, прошла мимо ошеломлённой Валерии Марковны и застывшего Саши в сторону спальни. Никто не попытался её остановить. В гостиной повисла тяжёлая, давящая атмосфера. Валерия Марковна тяжело дышала, её лицо всё ещё было искажено гневом, но в глазах появилось что-то похожее на растерянность от такой неожиданной развязки.
Саша стоял, опустив голову, его плечи поникли. Он выглядел раздавленным. Из спальни не доносилось ни звука. Трещина, прошедшая по их семье, оказалась слишком глубокой. И теперь каждый из них остался на своём берегу этой пропасти, полной взаимных обид, невысказанных упрёков и горького осознания того, что ничего уже не будет как прежде. Окончательный скандал состоялся, и все действительно поссорились. Намертво…
