— Нету никакого спасу от моей супруги! — жаловался генерал всем, кто готов был его слушать.
— Давеча слуги доложили, что в полночь сбежала она из дома и всю ночь провела в избе нашего садовника!
— Просто немыслимо! — ахали прекрасные дамы, обмахиваясь веерами.
— А на той неделе она встретила управляющего в одной только ночной рубашке!
— Какой срам! — басили почтенные мужи.
— А недавно…недавно, — бедный генерал даже начал заикаться от обуревавших его эмоций. — Сосед видел ее прогуливающейся в поле… Совершенно нагой!
Тут уж никто из слушателей не смог удержать пораженного вздоха.
— Таков, видать, мой крест! — грустно заключил генерал и опрокинул в себя уже пятый за вечер бокал медовухи.
Бойкий мальчонка Паша Ягужинский, как и многие люди того времени, умудрился оказаться в нужное время и в нужном месте. Перед встречей с царем юный камер-паж очень переживал. У него не было блистательной родословной и толкового образования за плечами — в его распоряжении была только привлекательная внешность, яркая улыбка и хорошо подвешенный язык.
— Государю Петру Алексеевичу не важно, откуда ты родом или какой веры, — подсказывал Паше фельдмаршал Федор Алексеевич Головин, который ещё ребенком приблизил его к себе. — Главное — хорошо себя показать!
И младший сын нищего литовского органиста не обманул надежд своего благодетеля. Петр I сразу же обратил внимание на сообразительного пажа, ловко привлекшего к себе его внимание, и распорядился зачислить Пашу в Преображенский полк, а также назначил его своим личным денщиком. Невероятная удача!
Карьера Ягужинского была головокружительной. Он мастерски предупреждал и исполнял все желания Петра Алексеевича, чем заслужил его полное доверие и бесконечную симпатию. Немаловажное значение играло и то, что новый друг царя обладал поистине молодецким здоровьем и мог отплясывать дикие коленца даже после пары кубков самого забористого пойла.
В награду за свою службу и весёлый нрав Павел получил остров на Яузе, а затем был удостоен звания камер-юнкера. Единственное, чего Ягужинскому катастрофически не хватало — так это денег и хоть какого-то статуса, но и эта проблема была быстро решена.
Петр I лично поспособствовал помолвке своего любимого адъютанта с родовитой красавицей Анной Федоровной Хитрово, единственной дочерью царского стольника. Для богатой наследницы такой союз был настоящим мезальянсом, но заступиться за нее было некому, да и вряд ли кто-то бы попытался перечить государю.
Своего молодого мужа Анна невзлюбила с первого взгляда. Статный капитан Преображенского полка показался ей грубым невеждой, который плохо разбирался даже в самых азах этикета. Павел же не обращал должного внимания на недовольства и неприязненные взгляды молодой супруги.
Благодаря этому браку он в одночасье сделался одним из богатейших людей своего времени, и глупые женские капризы его волновали в последнюю очередь.
К тому же, Ягужинский весьма редко виделся со своей благоверной — все время он проводил в бравых походах вместе со своим государем. Однако вечная занятость главного помощника Петра I никак не мешала его плодовитости: Анна исправно рожала мужу детей — сначала наследника, а за ним трёх лапочек-дочек.
Через несколько лет Павел окончательно поселился в Петербурге, отстроив себе там великолепный особняк. Роскошество убранства поражало всех гостей, а Ягужинский, довольный произведенным эффектом, широко улыбался и смахивал несуществующую пыль с уже генеральских погон. На все вопросы о хозяйке дома он безразлично пожимал плечами:
— Анна предпочитает жить в Москве.
Это было правдой лишь отчасти: госпожа Ягужинская действительно не любила Петербург, но только потому, что там ее никто не ждал. Генерал, разумеется, не прогонял супругу с порога, но всячески — и весьма толсто — намекал, что ей здесь не рады.
Жену свою он мог выносить не чаще месяца в году, и то лучше не подряд, и та отвечала ему полной взаимностью. Потому Анна наведывалась в столицу редко — лишь на обязательные приемы и для того, чтобы повидать детей, которых Павел почти что силой забрал себе.
Ягужинская восприняла отъезд детей очень болезненно — теперь у ее жизни совершенно пропал малейший смысл! В огромном пустом доме ей было до крайности одиноко и тоскливо.
Постоянное вынужденное безделье плохо влияло на душевное состояние бывшей девицы Хитрово: Анна постоянно ударялась в приступы «меланколии», а когда находила в себе силы встать с кровати, то вела себя, мягко говоря, экстравагантно.
До Ягужинского в Петербурге начали доходить тревожные сообщения о поведении его дражайшей жены: она ходила по дому в непотребном виде, бормотала себе под нос, днями не покидала своих покоев…
Генерал, читая эти мелкие кляузы, только брезгливо морщил губы и отправлял недочитанные письма сразу в мусорное ведро. Ему было бы все равно, даже если бы его жена решила неожиданно отдать Богу душу, чего уж беспокоиться по мелочам?
Однако ситуация все накалялась. Однажды на светском приеме в честь свадьбы князя Трубецкого произошел совсем уже вопиющий случай: Ягужинский, как того требует протокол, подал жене руку для танца, но Анна с отвращением оттолкнула его от себя.
Павел Иванович никогда ещё не испытывал такого всепоглощающего стыда — он чувствовал, как на него смотрят все гости, и хотел провалиться сквозь землю.
Стиснув зубы, генерал извинился перед хозяином вечера, но дома устроил жене страшный скандал. Анна же не желала его слушать: в буйном припадке она смеялась как умалишенная, бросала вещь на пол… Тогда Ягужинский осознал, насколько далеко все зашло, и принял решение на время вернуться в Москву. Быть может, его присутствие способно будет утихомирить обезумевшую жену?
Увы, но чуда не произошло, и вскоре слухи о выходках генеральши дошли даже до императорской четы… Петр I выразил сочувствие своему другу и предложил ему развестись, ведь «продолжать дурное супружество может быть крайне опасно для спасения души».
Ягужинский с радостью ухватился за эту идею и подал прошение о разводе в Синод, «дабы мне более в таком бедственном и противном житии не продолжиться, наипаче же бы бедные мои малые дети от такой непотребной матери вовсе не пропали».
В качества доказательств неадекватного поведения Анны Федоровны были предоставлены свидетельства слуг. Те сообщали, что их госпожа, вопреки всем правилам приличия, «чинила мерзости и скаредства», ночевала Бог знает где, «скакала сорокой» и носилась по дому и саду нагишом.
Анна сначала все отрицала, а после нескольких недель, проведенных в монастыре, божилась, что не ведала, что творит, и лишь сейчас осознала свою вину и больше не позволит коварным демонам завладеть ее волей.
Суд сначала поверил словам плачущей женщины и отпустил ее домой, но вскоре Ягужинский подал новую жалобу. На этот раз его супруга ворвалась в церковь во время службы, всячески бесчинствовала и побросала на пол все иконы и крест с мощами.
«Я дал ей волю во всяком довольстве жить и ездить, гулять по ее собственной воле; но она не токмо чтобы в доме чинно жить, одну нощь токмо в доме ночевала», — жаловался Ягужинский, вновь прося о разводе.
На этот раз Синод удовлетворил его требование, тем более, что генерал для пущего доказательства вины Анны Федоровны предоставил суду любовные письма супруги, адресованные Иоганну Гергардту Левенвольде. Ягужинская клялась, что не имеет никакого отношения к этим грязным запискам, но ей никто не поверил.
21 августа 1723 года супруги стали свободны друг от друга. Анна отправилась в Федоровский монастырь, а генерал — в постель к своей своей новой даме сердца — Анне Гавриловне Головкиной.
Всего через месяц после скандального развода Ягужинский попросил Синод о заключении нового брака, и его прощение было одобрено. Этот союз оказался гораздо счастливее предыдущего, и в нем также появились на свет мальчик и три дочери.
Анне Федоровне же суждено было провести остаток жизни в обители. Несколько раз она просила освободить ее из «заключения», два раза пыталась бежать, но была поймана. Скончалась она в 1733 году, за три года до смерти своего бывшего мужа.
