— Вам должно быть стыдно! — выговаривал министр зардевшейся девице напротив. — Я взрослый человек, а вы — ребенок!
Александр Федорович ожидал какого-то ответа, возражений, но его визави молчала, опустив взгляд на свои руки. На миг министр подумал, что хотел бы согреть эти маленькие ладошки в своих, и тут же устыдился своих мыслей.
— Заберите свои письма, — пробурчал он, вытирая пот со лба и подталкивая к девушке листки, содержание которых уже выучил наизусть.
Оленька схватила письма, но вместо того, чтобы спрятать их за пазухой, порвала на маленькие кусочки и бросила в корзину для бумаг.
— Теперь вы должны быть довольны! — воскликнула она и выбежала за дверь.
Секретарь, зашедший в кабинет через несколько минут, застал очень любопытную картину: прославленный генерал…рылся в собственном мусорном ведре.
В знаменательный день их первого знакомства Александр Федорович Редигер, военный министр Российской империи, был в отвратительном расположении духа. С утра его мучали приступы его весьма неприятной болячки, и в настроении он был самом что ни на есть скверном. Как назло, сегодня работы было даже больше обычного, и к полудню Александр Федорович совсем уже измотался.
Почти в полтретьего он впервые смог позволить себе выпить чашку чая — но не успел отхлебнуть и глоточка, как в дверь постучали.
— Вы не забыли о визите дочери Забайкальского губернатора? — напомнил ему секретарь, и министр не удержался от разочарованного вздоха. Об отдыхе можно было забыть.
Александр Федорович уже жалел, что назначил эту встречу сегодня — во внеприемный день, чтобы не заставлять барышню ждать целую неделю. Именно сейчас у него не было никакого желания и терпения выслушивать жалобы и мольбы какой-то девицы.
Ее отец обвинялся в страшном — сочувствии и пособничестве революционному движению. Даже за меньшее сейчас, в 1906 году, разгар Первой русской революции, губернатор мог отправиться в тюрьму на долгие годы.
Министр вовсе не удивился, когда получил письмо от дочери арестованного — Ольги Николаевны Холщевниковой — с просьбой об аудиенции. Не вызывало вопросов, о чем юная барышня будет его просить. Александр Федорович терпеть не мог притворных женских рыданий и наигранных обмороков, но, к сожалению, время от времени ему приходилось иметь с ними дело.
К его удивлению, юная Холщевникова не спешила бросаться ему в ноги или громко причитать о загубленной жизни, а лишь передала министру телеграмму от имени отца. Держалась она скромно, не опускалась до стенаний и ничего не требовала — только бледные руки ее подрагивали, а глаза, скрытые лёгкой вуалью, были красными.
Александр Федорович не мог не отметить, что Оленька не только прекрасно держалась, но и была очень хороша собой. Министр даже мимолётно задумался о том, как красиво бы девушка смотрелась не в траурном одеянии, а в бальном платье.
Мысль эта его напугала — девочке перед ним, очевидно, только недавно исполнилось 17, тогда как он сам уже давно разменял шестой десяток.
«Старый болван! — подумал он в сердцах. — Девчонка мне почти во внучки годится!»
Прием закончился быстро: Александр Федорович, вопреки своим правилам, даже пообещал Ольге похлопотать о быстром решении дела ее отца. Министр уговаривал себя, что сделал это лишь в знак уважения губернатору Забайкалья, хотя до этого дня даже не знал его имени.
В следующий раз министр с юной Холщевниковой встретились в приемной его кабинета. Кроме дочки губернатора в тесном помещении ждали своей очереди ещё несколько десятков просителей, но Александр Федорович пригласил Оленьку первой.
«Не стоит такой юной девушке прозябать в приемных, — вновь объяснил себе министр этот странный поступок. — Если бы у меня была дочь, я бы для нее такого не хотел!»
Сама Оля, в отличие от Редигера, не обманывалась невразумительными отговорками. Она прекрасно видела, как заблестели из-под очков глаза министра, когда он увидел ее у себя в приемной и с какой поспешностью он открывал перед ней дверь.
Александр Федорович же продолжал убеждать себя, что его доброе отношение к барышне — лишь спящий до этого отцовский инстинкт. И все же он делал все от себя зависящее, чтобы дело губернатора решилось побыстрее.
Холщевникова за преступное бездействие приговорили всего к году тюремного заключения — помогло заступничество самого министра. Оленька так обрадовалась, что написала своему благодетелю сразу несколько писем с горячими благодарностями.
Она не могла знать, что до этого Александр Федорович по своим связям разузнал кое-что о ее семье и ней самой. Особенно любопытным для него оказался тот факт, что у Оленьки уже был жених, в которого та была страшно влюблена.
Свадьбы должна была состояться со дня на день, как тут губернатора Холщевникова арестовали. Юноша испугался связывать свою жизнь с дочерью врага родины и в одночасье разорвал с невестой все отношения.
Если верить слухам, то Оля перенесла предательство любимого очень тяжело и несколько недель не могла даже подняться с постели.
Тётушки боялись, что она никогда уже не оправится: сначала похоронить мать, затем проводить отца в застенок и столкнуться с вероломством возлюбленного — слишком много страданий для бедной девочки! Только письмо, переданное отцом на имя министра, привело Оленьку в чувство: она не могла подвести любимого тятеньку!
Узнав обо всех этих перипетиях, Александр Федорович почувствовал себя ещё хуже. Он не мог найти в себе мужества признаться в этом вслух, но его чувства к Оленьке выходили за любые рамки. А та была всего лишь брошенным и невинным ребенком! Министр вмиг себя возненавидел.
Трогательные письма Оли показались ему слишком личными. Со свойственной ему точностью он посчитал все восклицательные знаки, слова «дорогой», «горячо», «сердце» и «буду рада вновь Вас увидеть», и совсем распереживался.
Теперь он был уверен, что девица Холщевникова заметила все его взгляды и сделала для себя соответствующие выводы. Два дня министр не мог спать и есть — только ходил по своему кабинету и нервничал. Что о нем думает Оленька? Этот сущий ангел и он, с бесом под ребром!
Через несколько дней Александр Федорович собрался с мыслями и пригласил Олю к себе. Строго и чопорно он отчитал ее за фривольный стиль изложения и намеки, которые не стоило бы делать девице в ее летах женатому мужчине.
К слову, со своей супругой министр не виделся уже несколько лет, и нисколько не был опечален этим обстоятельством, но сейчас его семейное положение пришлось как раз ко слову.
Оля молча выслушала его тираду, затем разорвала свои письма и бросилась вон. Александр Федорович с горечью смотрел ей вслед, а затем поднялся с места, чтобы собрать обрывки разорванных бумаг.
Он не мог позволить себе, чтобы Оля потом пожалела о своих неосторожных написанных словах. Все кусочки он аккуратно сложил в стопочку и положил в конверт, чтобы потом отдать барышне, если она о том попросит.
Ещё несколько недель министр мучился виной — даже написал Оле письмо с извинениями, на которое та, конечно, не ответила. Все могло бы закончиться на этой ноте, но очень вовремя Александру Федоровичу доставили послужной список генерала Холщевникова, в котором стоял возраст его дочери.
Оказалось, что Оленьке было вовсе не 17 лет, как решил министр, — ей уже исполнилось 29! Близорукость и несвойственная ему растерянность совершенно сбили Александра Федоровича с толку и чуть не стоили ему счастья.
Вскоре губернатора выпустили на волю — даже раньше срока, — и министр напросился к нему в гости, так как собственноручно занимался его делом. Весь вечер Оля сидела как иголках и избегала смотреть на благодетеля своего отца.
Александр Федорович тоже нервничал, и только бывший губернатор, казалось, совершенно не замечал повисшего в гостиной напряжения. И все же Редигер не зря занимал должность министра — он смог найти нужные слова и извиниться. Состоялось пылкое объяснение, и через несколько месяцев Оля и Александр Федорович поженились.
Брак их складывался замечательно, несмотря на разницу в возрасте. В 1920 году Александр Федорович Редигер скончался, Оля же пережила его на долгих 25 лет. Остаток жизни она занималась творчеством — скульптурой и живописью, к которым у нее лежала душа.
