— Чего?! Отдавать мою зарплату твоей маме, чтобы она грамотно управляла нашим бюджетом и решала, могу ли я купить себе новые колготки? Дима, ты в своём уме? Может, тебе сразу к маме под юбку переехать, там и бюджет, и ужин по расписанию! — Оксана, тонкие брови которой взлетели на высокий лоб от возмущения, едва не подскочила со стула. Её голос, обычно мелодичный и мягкий, сейчас звенел на пределе, словно натянутая струна. Она сидела напротив Димы, за их небольшим кухонным столом, который сейчас казался слишком тесным для такого накала страстей. Свет из окна падал на её лицо, подчёркивая резкие скулы и напряжённую линию челюсти. В её глазах, обычно полных озорных искорок, сейчас плясали огни негодования.
На другом конце стола, расположившись вальяжно, точно королева на троне, восседала Антонина Павловна. Её безупречно уложенные волосы, зафиксированные лаком так, что ни один волосок не смел выбиться из причёски, строгий костюм из плотного твида и нитка жемчуга на шее выдавали в ней женщину, привыкшую к порядку, контролю и неизменному статусу. Она с видом глубокого удовлетворения, поглаживая ручки дорогой кожаной сумки, кивала своему сыну, словно подтверждая каждое его слово, каждое его постыдное оправдание. Тонкие, тщательно накрашенные губы Антонины Павловны были слегка поджаты, выражая смесь снисхождения и незыблемой правоты.
— Оксаночка, ну зачем так реагировать? — голос Димы был постыдно примирительным, он старательно избегал взгляда жены, уставившись в свою чашку с остывшим, уже давно неинтересным чаем. Его плечи были сутулы, а пальцы нервно теребили ободок чашки. Он казался уменьшившимся в размерах, скукожившимся под двойным напором женских энергий. — Мама же дело говорит. Мы с тобой, ну, ты знаешь… не то чтобы слишком экономные. А у мамы такой опыт! Она всегда умела вести хозяйство. Она же вот, недавно, свою подругу Надю от разорения спасла, когда та на распродаже накупила ненужного. Мама умеет считать каждую копейку.
Оксана медленно перевела взгляд с Димы на Антонину Павловну. Её глаза сузились, словно прицеливаясь. В них читалось не просто возмущение, но и горькое разочарование, смешанное с удивлением от столь внезапного предательства со стороны мужа.
— Опыт ведения хозяйства, говоришь? — Она выделила эти слова с такой едкой интонацией, что они прозвучали как оскорбление, от которого Антонина Павловна даже слегка дёрнула плечом. — А в чём конкретно этот «опыт» заключается, Дима? В том, что Антонина Павловна каждый месяц приезжает к нам с проверкой холодильника, поучительно хмыкает, обнаружив йогурт с истекающим сроком годности, и демонстративно пылесосит под диваном, выискивая пылинки, которых мы, слепые, не замечаем? Или в том, что она регулярно звонит и интересуется, не купила ли я себе опять «лишнюю» сумочку, которая, по её мнению, совершенно не сочетается с моим скромным гардеробом?
Антонина Павловна демонстративно покашляла, прикрыв рот тыльной стороной ладони, на которой поблёскивал солидный перстень с небольшим бриллиантом. Она медленно выпрямила спину, её взгляд стал ещё более надменным.
— Оксана, я стараюсь быть тактичной, но раз уж ты сама заговорила… — Она одарила невестку снисходительным взглядом, словно та была неразумным ребёнком. — Да, я действительно наблюдаю за тем, как вы тратите деньги. И, надо сказать, картина далеко не радужная. У вас нет ни подушки безопасности, ни сбережений. Вы живёте от зарплаты до зарплаты, а все деньги уходят на какие-то мимолётные прихоти. Наверняка ты даже не откладываешь на старость, как это делаю я, например, со своей весьма скромной, замечу, пенсией.
— На мимолётные прихоти? — возмущение Кати достигло апогея, голос её дрогнул, но не от слабости, а от сдерживаемого напора. — На ремонт в ванной, который мы делали полгода назад, потому что трубы прогнили и вот-вот могли затопить соседей, тоже уходили «мимолетные прихоти»? На ежемесячную ипотеку, которую мы платим за нашу крохотную, но такую свою, хоть и съёмную, квартирку, тоже «мимолетные прихоти»? Или на продукты, которые мы покупаем, чтобы не умереть с голоду, а не питаться одним воздухом? Может, и моя зарплата – это тоже «мимолетная прихоть», Антонина Павловна? Каждая заработанная мной копейка — это мой труд, мои силы, мои нервы, отданные работе, чтобы иметь возможность жить достойно.
Антонина Павловна слегка прищурилась, её губы сложились в тонкую, едва заметную, но очень выразительную линию. Она, казалось, мысленно перебирала список грехов невестки.
— Ипотека – это святое. Продукты – само собой. Но, дорогая моя, я говорю о другом. О твоих бесконечных кофточках, которые висят в шкафу неношеными. О твоих туфлях, которые ты покупаешь к каждому новому платью, хотя у тебя уже целая коллекция. О твоих походах в салоны красоты, где ты тратишь такие деньги, что мне и не снилось. Дима же рассказал мне, сколько ты тратишь на всю эту ерунду, вместо того чтобы откладывать.
Оксана перевела взгляд на Диму, который старательно делал вид, что вдруг стал не только глухонемым, но и слепым, и вообще максимально непричастным к происходящему. Его глаза бегали по столу, по стенам, но только не по лицу жены. Он будто застыл, опасаясь пошевелиться и вызвать ещё больший гнев у обеих женщин.
— Дима, ты рассказываешь своей маме о моих расходах? — спросила она медленно, каждое слово было отчеканено с такой сталью, что даже видавшая виды Антонина Павловна слегка вздрогнула и выпрямилась. В голосе Оксаны не было вопросов, только констатация факта, которая звучала как обвинение.
Дима наконец поднял глаза, и в них читалась мольба, смешанная со страхом. Страхом перед женой, страхом перед матерью, страхом перед самим собой.
— Ну, Кать, я… я просто беспокоюсь за нас. Мы же семья. Мама хочет как лучше. Она же меня всегда учила, что в семье не должно быть секретов, а тем более финансовых. И я подумал, что если мы все вместе обсудим наши траты, это поможет нам быть более прозрачными, более… эффективными.
— «Как лучше»? — Оксана откинулась на спинку стула, её грудь тяжело вздымалась от негодования, а взгляд был прикован к Диме. — А что конкретно «лучше»? Что я буду каждый месяц отчитываться перед Антониной Павловной за каждую купленную булавку, за каждый поход к стоматологу? Что она будет решать, могу ли я позволить себе новую стрижку или нет? Или что я буду ходить в колготках с затяжками, потому что её величеству не понравится статья расходов «новые колготки», а «старые ещё вполне пригодны для носки»?
— Ну, колготки – это, конечно, не самое главное, Оксаночка. — Антонина Павловна вновь взяла слово, не замечая или игнорируя нарастающее напряжение, словно оно не касалось её. — Но ведь деньги можно тратить гораздо разумнее. Например, на отложенные средства. На пополнение вашей “подушки безопасности”, о которой вы почему-то совсем не заботитесь, предпочитая сиюминутные удовольствия. Вот я, например, всегда откладывала. И теперь могу себе позволить… ну, то, что могу.
— Подушка безопасности, Антонина Павловна, — Катя усмехнулась, её смех был резким, безрадостным. — У нас формируется, как вы изволили выразиться, «от зарплаты до зарплаты». И, если бы вы так активно не отвлекали Диму на свои бесконечные просьбы, возможно, эта подушка была бы значительно толще. Или вы забыли, что на ремонт вашей крыши, которая, оказывается, «вот-вот рухнет» и «может обвалиться прямо на голову», тоже ушли наши «сбережения»? А потом на лечение вашего кота, которому «срочно нужна была операция за двадцать тысяч», хотя на поверку оказалось, что у него просто запор от переедания деликатесов?
Антонина Павловна вспыхнула, её лицо налилось багровым цветом, а губы задрожали от негодования. Она явно не ожидала такой детализации.
— Это уже совсем другое дело! Это была необходимость! Я же не могу жить под текущей крышей! И кот – он член семьи! И, кстати, кота я вам привезу на передержку! Он же совсем один остаётся, пока я на даче!
— Конечно, необходимость! — Оксана не давала себя перебить, её голос становился всё громче. — И мой маникюр, оказывается, роскошь, а ремонт вашей крыши – жизненно важная инвестиция! И, кстати, кота вы нам не привезёте. У Димы аллергия. Сильная. И он об этом знает. Прекрасно знает, но предпочитает забывать, когда вы что-то просите. Или он вдруг забыл, как он чихал и покрывался пятнами, когда вы в последний раз привозили свою Мурку?
Антонина Павловна гневно посмотрела на Диму, который снова опустил глаза, прячась от её пронзительного взгляда. Её брови сдвинулись к переносице.
— Дима, а ты? Что ты скажешь? Ты что стоишь, как на похоронах? Ты позволишь ей так разговаривать со своей матерью? Ты позволишь ей принимать решения за нашу семью, игнорируя мои советы, мой опыт, мою заботу?
Дима поднял голову. Его взгляд блуждал, он явно был в замешательстве, его лицо выражало внутреннюю борьбу. Он метался между желанием угодить матери и страхом потерять жену.
— Мам, ну… Катя же тоже права. Мы… мы должны как-то договориться. Найти какой-то компромисс.
— Договориться? — Антонина Павловна презрительно скривила губы. — О чём договариваться? О том, что вы растранжириваете все деньги, пока я тут одна, в своей старой квартире, которая, между прочим, видала лучшие времена, пытаюсь хоть как-то выживать на свою скромную пенсию? Я вот думаю, что тебе, Дима, пора сменить машину. Твоя уже не престижно выглядит. А Катенька… ну, Катенька может и потерпеть.
Оксана не выдержала. Она встала, её глаза метали молнии, а кулаки были сжаты до побелевших костяшек.
— Выживать на свою скромную пенсию?! — Её голос был настолько громким, что Дима вздрогнул, а чашка в его руке слегка зазвенела. — Антонина Павловна, вы ездите на новой иномарке, которую Дима вам подарил на прошлый день рождения, потому что ваша старая «уже не престижно выглядит»! Вы каждый год летаете на курорты, которые оплачивает Дима, потому что вам «нужен отдых от суровой российской действительности»! Вы живёте в квартире, которая, между прочим, досталась вам по наследству и не требует никаких ипотечных платежей! И вы смеете говорить о «скромной пенсии»?! О том, что «бедствуете»?! Вы прекрасно живёте, Антонина Павловна! Просто вы хотите жить ещё лучше, за наш счёт! За счёт того, что мы, возможно, никогда не купим собственное жильё!
Антонина Павловна, наконец, утратила своё величественное спокойствие. Её лицо исказилось от ярости, тонкие губы задрожали, а глаза сузились до щелочек.
— А ты что, считаешь мои деньги? Ты что, завидуешь? Ты думаешь, что если бы не я, Дима бы тебя вообще заметил? Да ты пустое место! Ты ничего не стоишь без моего сына! Ты цепляешься за него, как за спасательный круг, потому что сама ничего не добилась!
— Может быть, я и «пустое место», Антонина Павловна. — Оксана медленно подошла к краю стола, её движения были точными и выверенными, словно у хищницы. — Но это «пустое место» работает не покладая рук, чтобы мы с Димой могли выплатить ипотеку и иметь хоть какую-то надежду на будущее. А вы, со своим «опытом ведения хозяйства», только и делаете, что тянете из нас деньги, прикрываясь мнимой заботой и «необходимостью».
— Это не я тяну! — Людмила Павловна, в свою очередь, сделала шаг навстречу Оксане, их лица оказались на одном уровне, глаза в глаза. — Это вы бездарно их тратите! Вот почему я и решила взять всё под свой контроль! Так будет лучше для вас обоих! Так будет порядок, дисциплина, и вы наконец-то начнёте думать о будущем, а не о своих сиюминутных удовольствиях!
И тут Дима, который всё это время сидел молча, словно оглушённый, наконец, решился. Он поднял на Оксану глаза, полные какой-то странной обречённости, смирения и даже лёгкого испуга.
— Мама права, Оксан. — Он кивнул, словно приняв какое-то тяжёлое, но, по его мнению, необходимое решение. — У неё лучше получится. Она же разбирается в этом лучше нас. Это для нашего же блага. Для нашего будущего. Мы ведь хотим жить хорошо, правда?
Эти слова прозвучали для Оксаны как удар грома. Она смотрела на мужа, своего Диму, человека, с которым она делила постель, мечты, планы, свою жизнь. И этот человек, её муж, только что согласился с тем, что её зарплата должна принадлежать его матери. Её глаза, которые только что метали молнии, вдруг наполнились какой-то дикой, безумной весёлостью. Она расхохоталась. Громко. Надрывно. Истерично. Так, что даже Антонина Павловна отступила на шаг, поражённая этим непривычным, неуместным смехом.
— Гениальный план! — выкрикнула Оксана сквозь слёзы смеха, вытирая их тыльной стороной ладони, словно смахивая грязь. — Гениальный! Только он будет работать без меня. Дима, — она повернулась к мужу, её смех внезапно оборвался, оставив после себя лишь холодную пустоту в голосе, — можешь отдавать своей маме свою зарплату, свою почку, свою честь — что угодно. Что тебе не жалко. Что ты готов отдать. А моя зарплата, как и я сама, с сегодняшнего дня в вашем «семейном банке» не участвует. Мои деньги — это мои деньги. И никто, кроме меня, не будет решать, на что их тратить. Ни ты, ни твоя мама.
Она встала, её движения были резкими и решительными. Она взяла свою сумочку, лежащую на стуле, и направилась к выходу. Дима попытался остановить её, его рука дрогнула в воздухе.
— Кать, ну куда ты? Ну мы же должны поговорить! Мы же…
— Поговорим? О чём, Дима? — Оксана, не останавливаясь, обернулась через плечо. — О том, как ты сдаёшь меня с потрохами своей маме? О том, как ты позволяешь ей унижать меня, считать мои деньги, решать за меня? О том, как ты готов жертвовать нашей семьёй ради её прихотей, ради её «опыта ведения хозяйства»? — Оксана покачала головой, на её лице застыло выражение глубокого разочарования. — Нет, Дима. Говорить нам больше не о чем. Удачи в управлении финансами, финансисты! Надеюсь, вы не поссоритесь из-за того, сколько стоит пачка чая.
Она бросила эти слова через плечо, не оглядываясь. Дверь захлопнулась с таким оглушительным звуком, что Дима и Антонина Павловна вздрогнули. В квартире воцарилась звенящая тишина. Тишина, которая была наполнена только их собственными мыслями и недоумением. Дима стоял посреди кухни, глядя на закрытую дверь, за которой исчезла его жена, его партнер, его спутница жизни. Антонина Павловна, потирая руки, уже подсчитывала в уме, сколько теперь денег она сможет сэкономить. Её план, казалось, сработал. Вот только цена этого плана оказалась для Димы гораздо выше, чем он мог себе представить. И он ещё не догадывался, что это было лишь началом его настоящих проблем.
— Дима, тебе звонила Оксана? — Голос Антонины Павловны, прозвучавший из кухни, был пропитан привычной властностью, но в нём сквозила и плохо скрываемая тревога. — Ты ей ответил? Она, должно быть, уже остыла и раскаялась. Наконец-то осознала свою ошибку.
Дима сидел в гостиной, невидящим взглядом уставившись в экран телевизора, по которому беззвучно мелькали кадры какого-то сериала. Прошло уже три дня с того памятного разговора, когда Оксана ушла, оставив его наедине с матерью и её гениальным планом по управлению бюджетом. Телефон Оксаны с того момента молчал. Все его звонки и сообщения оставались без ответа. Сначала он пытался достучаться, искренне недоумевая, почему она так резко отреагировала. Затем начал злиться. А потом пришло какое-то странное опустошение.
— Нет, мам. Не звонила. — Дима ответил глухо, не поворачивая головы. Отвечать ей внятно он почему-то не мог. В горле стоял ком, состоящий то ли из обиды, то ли из вины.
Антонина Павловна появилась в дверном проёме, держа в руках стопку каких-то бумаг. Её брови были строго сдвинуты.
— Как это не звонила? Не может быть! Она же должна была понять, что без тебя она никто! — Она подошла к нему, словно решая проверить температуру. — Ты уверен, что она не надумала чего? Может, пошла по подружкам, жалуется на тебя?
— Мам, она… она просто не отвечает. — Дима почувствовал себя загнанным в угол. Он не хотел признавать даже перед собой, а уж тем более перед матерью, что Оксана могла просто уйти. Насовсем.
— Ну и правильно! — Антонина Павловна демонстративно махнула рукой. — Значит, так тому и быть. Это её выбор. А ты, сынок, теперь должен о себе подумать. О своём будущем. О нашем бюджете.
Она разложила бумаги на журнальном столике перед Димой. Это были распечатки счетов, какие-то таблицы и графики.
— Вот, смотри, Дима. Я всё просчитала. — Её голос теперь звучал деловито и уверенно. — Твоя зарплата, как мы и договаривались, будет перечисляться на мой счёт. Я буду оплачивать все необходимые расходы. Коммуналку, ипотеку – это всё теперь моя забота. Я буду вести строгий учёт.
Дима смутно кивнул, пытаясь сосредоточиться на строчках цифр.
— А что это за… — Он указал на одну из строк. — «Расходы на хозяйство». Тут какая-то большая сумма.
Антонина Павловна улыбнулась своей самой располагающей, на её взгляд, улыбкой.
— О, это! Это же наведение порядка, сынок! Я же говорила, что у тебя в квартире беспорядок! Вот я и заказала пару новых комплектов постельного белья. Из натурального шёлка, чтобы спать было комфортно. И новые шторы, конечно. Те, что были, совсем никуда не годятся. Износились. А ещё, я подумала, нам нужен новый пылесос. Тот, что у вас был, совсем никакой. Вот, я заказала робот-пылесос с функцией влажной уборки. Он сам всё сделает! Тебе даже не придётся напрягаться!
Дима растерянно моргнул. Он не помнил, чтобы они обсуждали покупку шёлкового белья или робота-пылесоса. И его старый пылесос, вроде, неплохо справлялся.
— Но, мам… А зачем это всё? Мы же… мы же вроде как должны экономить.
— Вот именно! — Антонина Павловна уперла руки в бока. — Вот я и экономлю! Эти покупки – это инвестиции в твой комфорт, сынок! В твою новую жизнь! Без Оксаны-транжиры! Она бы никогда не позволила тебе купить что-то действительно стоящее! А я… я забочусь о тебе!
Дима почувствовал, как что-то внутри него сжимается. Ему не хотелось ни шёлкового белья, ни робота-пылесоса. Ему хотелось, чтобы Катя вернулась. Но он не мог это сказать. Не мог сказать матери, которая так старалась, так о нём заботилась.
— Хорошо, мам. — Он вздохнул. — А что насчёт… карманных расходов? Мне же… мне нужно на бензин. На обеды.
Антонина Павловна достала из сумочки небольшую, но тугую пачку купюр.
— Вот, возьми. — Она протянула ему несколько тысяч рублей. — Это на неделю. Хватит тебе на обеды и на бензин. Только отчитывайся за каждую копейку. Я же должна знать, куда уходят деньги!
Дима взял деньги. Их было катастрофически мало, но он не стал спорить. Ему было стыдно. Стыдно за себя. Стыдно за то, что он позволил этой ситуации зайти так далеко.
Прошла неделя. Затем ещё одна. Дима старательно отчитывался за каждую потраченную копейку. Он обедал сухими пайками, экономил на бензине, отказывал себе во всём, что хоть немного выходило за рамки «необходимого». Антонина Павловна, тем временем, продолжала «инвестировать» в его комфорт. В квартире появились новые вазы, картины, «дизайнерские» светильники. Холодильник заполнился дорогими деликатесами, которые Дима не любил, но которые, по словам матери, «были полезны для здоровья».
Вечерами Дима пытался связаться с Оксаной. Он писал ей сообщения, звонил. Но её телефон оставался недоступным. Он уже знал, что она не вернётся. Но ему хотелось хотя бы понять. Понять, почему он позволил себе так поступить. Понять, что он наделал.
Однажды вечером, вернувшись домой, Дима обнаружил на двери новую табличку. На ней было написано: «Вход только для жителей». И мелким шрифтом: «По предварительному согласованию с Антониной Павловной».
— Мам, это что? — Он уставился на табличку, чувствуя, как внутри него поднимается волна глухого раздражения.
Антонина Павловна сидела на диване, окружённая новыми подушками, и с упоением читала какой-то журнал.
— А, это! Это я для порядка. — Она подняла глаза, полные торжества. — Чтобы никто не ходил сюда, когда вздумается. А то мало ли, кто придёт! Теперь порядок будет во всём!
— Но это же… это же моя квартира! — Дима едва сдерживался.
— Твоя-твоя. — Антонина Павловна махнула рукой. — Но ты же сам попросил меня управлять бюджетом! А это тоже часть управления! Порядок должен быть во всём!
Дима прошёл в свою комнату. Его комната. Его квартира. Но он чувствовал себя в ней чужим. Незваным гостем. Каждая вещь, появившаяся здесь за последние две недели, была выбрана матерью. Каждая деталь интерьера, каждый предмет быта – всё было подчинено её вкусу, её представлениям о «правильной» и «уютной» жизни.
Он включил компьютер. Открыл социальные сети. И тут же наткнулся на фотографию. Оксана. Она сидела в кафе, смеялась, держа в руках бокал вина. Рядом с ней сидел какой-то мужчина. Высокий, широкоплечий, с открытой, добродушной улыбкой. Он явно не был Диминым знакомым.
Диму пронзила острая боль. Не ревность. Что-то другое. Что-то гораздо более глубокое и болезненное. Осознание. Осознание того, что он потерял. Потерял Оксану. Потерял их общую жизнь. Потерял себя.
Ему захотелось написать Оксане. Спросить, кто этот мужчина. Спросить, счастлива ли она. Но он не мог. Он не имел права. Он сам всё разрушил. Своими руками. Своей слабостью. Своим молчаливым согласием.
Он закрыл ноутбук. Спустился на кухню. Антонина Павловна раскладывала по новым полкам какие-то банки с консервами.
— Мам, — начал Дима, его голос был глухим и надтреснутым. — А ты… ты зачем Оксане не звонишь? Не пытаешься с ней помириться?
Антонина Павловна подняла на него взгляд.
— Зачем? — Она усмехнулась. — Я ей звонила. Раз пять. Сначала. А потом поняла. Ей это не нужно. Ей это неинтересно. Она решила жить своей жизнью. Ну и флаг ей в руки! Это её выбор. А ты, сынок, теперь должен о себе подумать. О своём будущем.
— Но, мам… А что насчёт… насчёт того, чтобы поговорить с ней? Объяснить ей всё?
— Объяснить что? — Антонина Павловна подняла брови. — Что она транжира? Что она бездарно тратит деньги? Что она не ценит твою заботу? Я ей это уже объяснила. И ты ей объяснил. Она не поняла. Значит, не судьба. Значит, не твой человек.
Дима опустился на стул. Он чувствовал себя пустым. Опустошённым. И абсолютно беспомощным. Он не мог ничего сделать. Не мог вернуть Оксану. Не мог переубедить мать. Он был заперт в этой ситуации, как в ловушке.
Антонина Павловна посмотрела на него. Её взгляд был оценивающим.
— Ты выглядишь уставшим, сынок. Тебе нужно отдохнуть. А ещё, я подумала, нам нужно записаться на курсы английского. А то ты совсем отстал от жизни. И я с тобой пойду. Заодно и подтяну свой английский!
Дима хотел возразить. Хотел сказать, что у него нет времени. Нет желания. Нет сил. Но он не мог. Он просто сидел и смотрел на мать, которая с энтузиазмом продолжала планировать его жизнь. Его новую жизнь. Жизнь, которая, по её мнению, была идеальной. Но для Димы она казалась тюрьмой. Золотой клеткой, где он был заключён вместе со своей матерью, её «идеальным» порядком и её безграничной властью.
Он встал.
— Я пойду спать, мам.
— Конечно, сынок. — Антонина Павловна улыбнулась. — Спокойной ночи. А завтра мы с тобой поедем в магазин. Я видела такие красивые новые гардины! Они идеально подойдут к нашим новым шторам!
Дима молча пошёл в свою комнату. Он чувствовал, как стена между ним и внешним миром становится всё толще. И он понимал, что эта стена была построена его собственными руками. И что разрушить её будет очень сложно. Если вообще возможно. Он лёг в постель, на шёлковое бельё, которое так усердно выбрала для него мать. И попытался заснуть. Но сон не шёл. В голове крутились мысли об Оксане. О её смехе. О её уходе. И о том, что он сам стал заложником своих же ошибок.
Прошло ещё несколько недель, которые для Димы тянулись как месяцы, каждый день был наполнен вязкой рутиной и тотальным контролем. Его жизнь превратилась в тщательно расписанный Антониной Павловной график. Утренний подъём сопровождался инструкциями по выбору одежды («Дима, эта рубашка уже немодная, надень ту, которую я тебе купила, она лучше подчёркивает твой статус»). Завтрак состоял из блюд, рекомендованных матерью («Овсянка с сухофруктами, сынок, никаких бутербродов, это вредно для пищеварения»). Каждый шаг вне дома строго регламентировался, а вечером его ждал допрос с пристрастием.
— Дима, ты получил премию? — Голос Антонины Павловны донёсся из кухни, где она, судя по звукам, энергично перебирала посуду. В нём уже не было той снисходительной мягкости, что раньше. Теперь её интонации стали жёстче, требовательнее. — В своём бюджете я не вижу поступлений, а ты должен был её получить. Неужели начальство решило тебя обделить? Я всегда знала, что на работе надо быть более настойчивым!
Дима сидел в гостиной, пытаясь дописать отчёт по работе. Он устало потёр переносицу. Отчёт был важным, но сосредоточиться на нём было практически невозможно. Он чувствовал себя выжатым лимоном, его энергия таяла с каждым днём.
— Да, мам, получил. — Он выдавил из себя ответ, стараясь говорить как можно спокойнее. — Но я её ещё не перевёл. Собирался это сделать завтра.
Антонина Павловна появилась в дверном проёме, держа в руках смартфон. Её глаза, казалось, сверлили его насквозь.
— Собирался? Что значит «собирался»? Ты прекрасно знаешь наши договорённости, Дима. Все деньги должны поступать на мой счёт немедленно, чтобы я могла грамотно распределить их по статьям расходов. Что ты там задумал? Неужели решил скрыть от меня свои доходы?
— Нет, мам, ну что ты! — Дима почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Ему было неловко и стыдно одновременно. — Просто был очень занят. На работе завал.
— Завал? — Антонина Павловна усмехнулась. — Что ж, у тебя всегда находятся отговорки. Но с финансами так не пойдёт. Переводи немедленно. Я подожду. Мне нужно заказать новые обои в спальню. Эти, что сейчас, ну совершенно не сочетаются с новыми шторами. Они же сиреневые, а обои – бежевые! Это же моветон!
Дима достал телефон, чувствуя себя пойманным с поличным. Он перевёл деньги. Ещё одна порция его заработка ушла в бездонную бочку материнского контроля.
— И, кстати, Дима, — Антонина Павловна продолжала, словно ничего не произошло, — я тут решила, что нам нужно обновить телевизор в гостиной. Этот ваш, ну совсем маленький. И качество картинки не то. Я присмотрела одну модель, там диагональ на пятьдесят пять дюймов, и смарт-ТВ, и 4К. Просто загляденье! Я уже заказала.
Дима почувствовал, как его терпение начинает истончаться.
— Мам, но зачем? У нас же нормальный телевизор! И мы вроде как экономим. Ты же сама об этом говорила!
— Мы экономим на ненужных тратах, сынок! — Антонина Павловна хлопнула ладонью по столу. — А это – инвестиция в твой комфорт! В твой досуг! Что ты будешь делать по вечерам? Смотреть в стену? Я забочусь о тебе! И, кстати, на эти деньги, что ты получил в виде премии, мы ещё купим новый обеденный стол. Этот ваш, ну совсем старенький. Он же даже не раздвигается! А ко мне завтра придут подруги, мне даже некуда их посадить!
Голова Димы шла кругом. Его премия, которую он планировал отложить на что-то действительно важное, на оплату долгов, на, быть может, попытку вернуть Оксану, растворялась в очередных «инвестициях» матери. Новые обои, новый телевизор, новый стол. И всё это без его участия, без его согласия.
— Мам, но… — Он попытался возразить.
— Никаких «но»! — Антонина Павловна перебила его, её тон не терпел возражений. — Ты мне доверил бюджет, значит, я им управляю. И я знаю, что делаю. А ты, Дима, займись своим отчётом. И, кстати, я тут подумала, что тебе нужно записаться в спортзал. У тебя что-то живот стал заметен. Ты же хочешь быть привлекательным мужчиной?
Дима просто промолчал. Он взял отчёт и углубился в него, пытаясь отстраниться от реальности.
Антонина Павловна, не видя возвращения Оксаны, начинала всё сильнее давить на Диму. Она понимала, что её авторитет пошатнулся, и пыталась восстановить его всеми силами. Она регулярно звонила Оксане, оставляя на автоответчике сообщения, полные жалоб на Диму.
— Оксаночка, ну ты же видишь, как он без тебя мучается! Он совсем зачах! Он не ест, не спит! Я стараюсь, как могу, но я же не могу заменить ему жену! Ты же должна понимать, что он скучает по тебе! Вернись, Оксаночка! Он осознал свои ошибки!
Но Оксана не отвечала. Её телефон по-прежнему молчал для всех, кто был связан с Антониной Павловной.
Финансовое положение Димы ухудшалось с каждым днём. Его зарплаты, а теперь и премии, едва хватало на покрытие всех «необходимых» расходов, которые придумывала Антонина Павловна. Он отказывал себе во всём, но мать продолжала тратить. Ей всё время что-то было нужно. Новая скатерть, потому что старая «не подходит к новому столу». Новые полотенца, потому что старые «потеряли цвет». Новый сервиз, потому что «вдруг придут гости».
Дима чувствовал себя марионеткой. Он был заложником собственного молчания, своей неспособности противостоять матери. Он видел, как его деньги уходят на абсолютно ненужные вещи, которые только захламляли и без того небольшую квартиру. Но он ничего не мог сделать.
Однажды вечером, придя домой после тяжёлого рабочего дня, Дима обнаружил, что дверь в квартиру открыта. Он вошёл и увидел картину, которая поразила его до глубины души. Вся квартира была заставлена коробками, пакетами, новыми предметами мебели. Антонина Павловна, с пылающими от азарта глазами, распаковывала очередной пакет, доставая оттуда какие-то вазы, светильники.
— Мам, что это такое? — Дима с трудом выдавил из себя вопрос.
Антонина Павловна подняла на него взгляд.
— А, это! Это я решила сделать тебе сюрприз! Ну, ты же сам говорил, что тебе некомфортно! Вот я и решила сделать из твоей квартиры – конфетку! Вот, смотри, это новый диван! А это – новое кресло! А это – новый книжный шкаф! Старый был совсем обшарпанный!
Дима оглядел квартиру. Она была завалена вещами. Ему негде было ступить. Его старый диван, на котором он проводил вечера, теперь стоял на балконе, заваленный другими старыми вещами. Его любимый книжный шкаф, в котором хранились все его книги, тоже исчез.
— Но, мам… А куда ты дела старые вещи? — Его голос дрогнул.
Антонина Павловна махнула рукой.
— Да куда их девать? На свалку! Они же никому не нужны! А теперь у тебя будет всё новое! Всё красивое! Всё, как надо! И, кстати, Дима, я тут подумала… Нам нужно сделать ремонт в кухне. Эти старые обои… Они совсем не смотрятся с нашим новым столом. И холодильник… Его нужно перекрасить в бежевый цвет. А то он совсем выбивается из общей гаммы.
Дима почувствовал, как в нём что-то оборвалось.
— Мам, это моя квартира! — Он повысил голос, его слова прозвучали глухо и надтреснуто. — И я не хочу, чтобы ты делала здесь ремонт! Я не хочу менять холодильник! Я не хочу все эти новые вещи! Мне было комфортно!
Антонина Павловна посмотрела на него так, словно он сошёл с ума.
— Комфортно? — Она усмехнулась. — Что тебе было комфортно? Жить в этой помойке? С этими старыми вещами? Я стараюсь, я для тебя всё делаю, а ты… ты не ценишь! Ты неблагодарный!
— Я не неблагодарный! — Дима чувствовал, как его голос срывается на крик. — Я просто хочу, чтобы ты перестала лезть в мою жизнь! Перестала распоряжаться моими деньгами! Перестала решать за меня!
Антонина Павловна скрестила руки на груди.
— А кто тебе будет решать? Оксана? Та, которая тебя бросила? Та, которая не ценит твою заботу? Та, которая сбежала от ответственности? Вот видишь! Никому ты не нужен, кроме меня! Только я о тебе забочусь! Только я думаю о твоём будущем!
— Ты не думаешь о моём будущем! — Дима чувствовал, как его трясёт. — Ты думаешь только о себе! О своих прихотях! О своих желаниях! Ты разрушила мою семью! Ты разрушила мою жизнь!
Антонина Павловна сделала шаг к нему, её глаза горели злобой.
— Это не я разрушила! Это она! Твоя Оксана! Она тебя бросила! Она сбежала! А я… я осталась! Я рядом! Я твоя мать! Я единственная, кто тебя любит!
Дима посмотрел на неё. На её гневное лицо. На её глаза, полные обиды и злости. И вдруг он понял. Понял, что она не понимает. Не понимает, что делает. Не понимает, насколько он несчастен.
Он развернулся и вышел из квартиры. Ему нужно было дышать. Ему нужно было быть одному. Он шёл по улице, не разбирая дороги. В голове крутились слова матери. Слова Оксаны. Его собственное молчание.
Он достал телефон. Открыл фотографию Оксаны. Той самой, где она смеётся с незнакомым мужчиной. Ему захотелось написать ей. Спросить, как у неё дела. Извиниться. Попросить вернуться.
Но он не мог. Он не имел права. Он сам всё разрушил. Своими руками. Своей слабостью. Своим молчаливым согласием. Он осознавал, что его малодушие привело его к этой точке. Теперь он один. Оставшийся наедине с чужими вещами, чужим вкусом и чужими решениями, которые принимались за него. Ему оставалось лишь смириться. Или…
Он поднял глаза. И увидел вдалеке знакомый силуэт. Оксана. Она стояла у входа в кафе, разговаривая по телефону. Рядом с ней стоял тот же мужчина, что и на фотографии. Он держал её за руку. Дима почувствовал, как что-то внутри него обрывается окончательно. Он понял, что его шансы на возвращение Оксаны, и так призрачные, теперь окончательно улетучились. И это было его собственное, горькое осознание. Осознание того, что он потерял не только жену, но и, возможно, последнюю возможность быть по-настоящему счастливым. А дома его ждала мама, с новыми планами по обустройству его «счастливой» жизни.
Вид Оксаны с незнакомым мужчиной, держащим её за руку, подействовал на Диму как холодный душ, который, впрочем, не освежил, а обжёг до самых костей. Он стоял на противоположной стороне улицы, скрытый в тени старого клёна, и наблюдал за ней. Её смех, доносящийся до него сквозь шум вечернего города, казался громким и беззаботным. Улыбка, предназначенная другому мужчине, была такой же искренней и светлой, какой она когда-то одаривала его. Дима почувствовал не просто ревность, а глубокую, пронзительную боль от осознания собственной потери и необратимости происходящего. В тот момент он понял, что его жизнь, как он её знал, закончилась.
Он вернулся в свою квартиру. Дверь, как всегда, была приоткрыта. Антонина Павловна сидела за новым обеденным столом, который теперь занимал чуть ли не половину кухни, и изучала каталог кухонной мебели. Её лицо озаряла предвкушающая улыбка.
— А вот и ты, сынок! Я уже заждалась. — Она подняла глаза на Диму, и её улыбка немного потускнела, заметив его осунувшееся лицо. — Ты какой-то… бледный. Что случилось? Опять на работе завал? Или ты опять не ел?
Дима прошёл мимо неё, не ответив. Он зашёл в свою комнату, которая теперь походила на демонстрационный зал мебельного магазина, а не на уютное жилище. Новенький, идеально заправленный диван, дизайнерская люстра, картины в золочёных рамах – всё это кричало о чужом вкусе, чужом желании, чужой воле. И ничего, абсолютно ничего не напоминало о его собственной жизни, о его предпочтениях, о его воспоминаниях. Даже его любимые книги исчезли, заменённые томиками классики в подарочных переплётах, которые Антонина Павловна сочла «более соответствующими статусу».
Он сел на край кровати, положив локти на колени и уронив голову в руки. Отчаяние накатывало волнами, сдавливая грудь.
— Дима? Ты меня слышишь? — Антонина Павловна появилась в дверном проёме, её голос звучал уже не так радостно, в нём появились нотки беспокойства. — Что с тобой? Ты меня пугаешь.
Дима поднял голову. Его глаза были красными, но сухими.
— Мам, мне нужно с тобой серьёзно поговорить.
Антонина Павловна удивлённо приподняла брови.
— Ну, говори, сынок. Я вся внимание. Что же это такое стряслось? Ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать и помочь.
— Помочь? — Дима усмехнулся, и этот смех был полон горечи. — Ты уже «помогла», мам. Помогла мне потерять Оксану. Помогла разрушить мою жизнь.
Лицо Антонины Павловны мгновенно изменилось. Её губы сжались в тонкую, недобрую линию.
— А причём здесь я? — Её голос стал холодным, как лёд. — Это она тебя бросила! Сама ушла! Я тут не причём! Я тебя только поддержала, я тебя спасла!
— Ты спасла меня от неё? От человека, которого я любил? От человека, с которым я строил будущее? — Дима медленно поднялся, его голос окреп, в нём появилась неожиданная твёрдость. — Мам, ты выгнала её из моей жизни! Ты настроила меня против неё! Ты убедила меня, что она – транжира, что она не стоит меня! А я… а я поверил тебе. Поверил, потому что был слишком слаб, чтобы противостоять тебе.
Антонина Павловна отступила на шаг. Её глаза забегали.
— Да как ты смеешь так говорить? Я твоя мать! Я желаю тебе только добра! Я видела, что она тебя погубит! Я видела, что она тянет из тебя деньги!
— Она тянула из меня деньги?! — Дима сделал шаг вперёд, приближаясь к матери, и в его глазах появился гнев. — А ты, мам? Ты за последние месяцы потратила на свои «инвестиции в мой комфорт» столько, сколько Оксана не потратила за все годы нашей совместной жизни! Новые шторы, новые обои, новый телевизор, новый диван, новый стол, какие-то вазы, картины, светильники! Где всё это, мам? Где те деньги, которые ты обещала мне откладывать на «подушку безопасности»?!
Антонина Павловна попятилась, её лицо побледнело.
— Я… я всё посчитала! Это всё было необходимо! Это всё для твоего блага!
— Для моего блага? — Дима расхохотался, и этот смех был ещё более надрывным, чем смех Оксаны в тот день. — Мам, посмотри вокруг! В этой квартире нет ничего моего! Здесь всё твоё! Твой вкус, твои желания, твои прихоти! Мои вещи на свалке! Мои книги заменены подарочными изданиями! Моя жизнь… моя жизнь теперь тоже принадлежит тебе!
Антонина Павловна, оправившись от шока, вновь приняла свою боевую стойку.
— Ты неблагодарный сын! Я столько для тебя сделала! Я отказалась от своей жизни ради тебя! А ты… ты меня обвиняешь!
— Ты отказалась от своей жизни?! — Дима почти кричал. — Мам, ты живёшь в своё удовольствие! Ты ездишь на новой иномарке, летаешь на курорты, ходишь по магазинам, покупаешь себе всё, что хочешь! А я? Я живу на подачки! Я отчитываюсь за каждую копейку! Я не могу купить себе даже чёртовы колготки, потому что тебе это покажется «ненужной тратой»!
В этот момент в дверь позвонили. Дима и Антонина Павловна замерли. Звонок был настойчивым.
— Кто там? — прошептала Антонина Павловна, её голос был полон предчувствия беды.
Дима, сам не зная почему, направился к двери. Он открыл её. На пороге стояла Оксана. Она выглядела похудевшей, но в её глазах не было ни грамма прежней боли или сожаления. Только холодная решимость. Рядом с ней стоял тот самый мужчина, которого Дима видел в кафе. Его взгляд был спокойным и уверенным.
— Оксана? — Голос Димы прозвучал осипшим.
— Привет, Дима. — Оксана кивнула. — Я пришла за своими вещами.
Антонина Павловна появилась за спиной Димы, её лицо вновь приобрело злобное выражение.
— Что тебе здесь нужно?! Уходи! Ты здесь больше не живёшь!
Оксана проигнорировала её. Её взгляд был прикован к Диме.
— Я думала, ты сам соберёшь. Но раз нет…
— Не смей! — Антонина Павловна попыталась оттолкнуть её. — Я её не пущу! Здесь нет её вещей! Я всё выбросила!
Дима схватил мать за руку.
— Мам, перестань! — Он посмотрел на Оксану. — Катя… Я…
Оксана покачала головой.
— Не надо, Дима. Всё уже сказано. Я просто заберу то, что осталось. И больше ты меня не увидишь.
Мужчина, стоявший рядом с Оксаной, шагнул вперёд.
— Мы не будем мешать. Просто дайте нам забрать её вещи.
Антонина Павловна рассердилась ещё сильнее, её лицо стало совсем багровым.
— Ты кто такой?! Что тебе здесь надо?! Убирайтесь отсюда! Это моя квартира!
— Это не ваша квартира, Антонина Павловна. — Оксана, наконец, ответила ей, и её голос был резок, как удар хлыста. — Она принадлежит Диме. А я пришла забрать то, что принадлежит мне.
Она вошла в квартиру, и её взгляд скользнул по новым вещам. По новым обоям, по новому дивану, по новому столу. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Она прошла прямо в спальню, где раньше они жили вместе с Димой.
Антонина Павловна бросилась за ней.
— Я же сказала, здесь ничего твоего нет! Я всё выбросила!
— Не всё. — Оксана вернулась, держа в руках небольшую коробку. В ней были старые фотографии, пара любимых книг, которые Дима, видимо, успел спрятать, и несколько украшений. — Этого мне достаточно.
Она повернулась к Диме. Её глаза были абсолютно пусты.
— Прощай, Дима. Живи счастливо. С мамой.
Она сделала шаг к выходу. Антонина Павловна загородила ей дорогу.
— Ты куда собралась? Ты что, думаешь, что так просто уйдёшь? Ты думаешь, что ты одна теперь такая умная? Ты же никому не нужна! Ты останешься одна!
Оксана спокойно посмотрела на неё.
— Я не одна, Антонина Павловна. У меня есть своя жизнь. Свои деньги. И свои решения. А вы… вы останетесь здесь. Со своими новыми шторами и новым телевизором. И с сыном, который никогда не станет счастливым, пока будет жить под вашим контролем.
Она обошла Антонину Павловну, и та, кажется, даже не заметила этого. Её внимание было приковано к Диме, который стоял посреди комнаты, словно статуя.
— Дима! — крикнула Антонина Павловна. — Останови её! Ты же видишь! Она уходит!
Дима поднял на неё глаза. Его лицо было бледным, как мел.
— Зачем, мам? Чтобы что? Чтобы она снова почувствовала себя несчастной? Чтобы я снова предал её? Нет. Я больше так не могу.
Он повернулся к Оксане, которая уже почти вышла из квартиры.
— Катя! — Его голос был тихим, но отчаянным. — Я… прости.
Оксана обернулась. Она посмотрела на Диму, затем на Антонину Павловну. И медленно покачала головой.
— Уже поздно, Дима. Уже всё.
Она вышла, и дверь за ней закрылась. На этот раз – окончательно. Антонина Павловна стояла посреди квартиры, сжимая в руках каталог кухонной мебели. Её губы дрожали, а глаза были полны ярости и обиды.
— Это всё она! — прошипела она, указывая пальцем на закрытую дверь. — Она виновата! Она разрушила нашу семью!
Дима смотрел на мать. В его глазах не было ни злости, ни обиды. Только пустота. И осознание.
— Нет, мам. — Его голос был холоден, как зимний ветер. — Это не она. Это ты. И я. Мы сами.
Он повернулся и пошёл в свою комнату. Антонина Павловна осталась стоять посреди кухни, окружённая новыми, чужими вещами. Одинокая. Оставшаяся со своим «идеальным» порядком и своим «контролем». Она думала, что победила. Но на самом деле, она проиграла всё. И Дима это знал. Он знал, что он тоже проиграл. Но теперь, по крайней мере, он был свободен. Свободен от лжи, от чужих ожиданий, от чужой жизни. Пусть и ценой своего собственного счастья. И, глядя на новые, безупречные обои, он чувствовал, что отныне его жизнь будет такой же стерильной и пустой, как и эта квартира, где не осталось ничего от него самого…
