— Алиночка, золотко ты моё, выручай! — голос свекрови, Раисы Геннадьевны, прозвучал в динамике домофона неожиданно сладко, почти приторно. Алина, отложив недочитанную книгу, с некоторой настороженностью подошла к двери.
Свекровь редко удостаивала её такими ласковыми эпитетами, и обычно это предвещало какую-нибудь объёмную просьбу, от которой потом долго оставался неприятный осадок. Не успела Алина полностью открыть дверь, как Раиса Геннадьевна, источая аромат каких-то резких, удушливых духов и неестественную, лучащуюся со всех сторон любезность, буквально просочилась в прихожую.
Её полноватая фигура в цветастом, кричащем платье, казалось, заполнила собой всё небольшое пространство, а взгляд цепких, чуть навыкате глаз, моментально обежал обстановку с видом ревизора, пришедшего с внезапной проверкой.
— Ой, какая у тебя тут чистота, какая ты у меня умница, Алиночка! — она смахнула невидимую пылинку с рамы зеркала, хотя Алина только утром всё тщательно протёрла, готовясь к спокойному вечеру в одиночестве.
— А я к тебе по делу, по очень важному, можно сказать, судьбоносному делу для всей нашей семьи! Нашему Пашеньке, ну ты же знаешь, Диминому брату, кровиночке моей, машина твоя нужна позарез! Прямо вот на сегодняшний вечер, на пару часиков всего!
Алина опешила, чувствуя, как неприятный холодок пробегает по спине. Пашенька, её деверь, был тридцатилетним великовозрастным оболтусом, который до сих пор прочно сидел на шее у матери, перебиваясь случайными и сомнительными заработками, но при этом считая себя непризнанным гением в какой-то одному ему ведомой сфере.
А его манера вождения была притчей во языцех во всей их небольшой семейной иерархии – агрессивная, непредсказуемая и абсолютно наплевательская по отношению как к правилам дорожного движения, так и к чужому имуществу.
Её же «ласточка», новенький корейский «седан» глубокого вишнёвого цвета, купленный на собственные, честно заработанные и отложенные за несколько лет строгой экономии деньги, была её гордостью, её маленькой крепостью на колёсах, почти одушевлённым существом.
— Раиса Геннадьевна, я, наверное, не смогу сегодня, — осторожно начала Алина, инстинктивно пытаясь подобрать слова так, чтобы отказ не прозвучал слишком резко, хотя внутри всё уже начинало закипать от такой бесцеремонной наглости. — У меня на вечер уже есть свои планы, да и, честно говоря…
— Какие там у тебя могут быть планы, деточка, важнее будущего родного человека? — свекровь тут же перебила её, не дав закончить фразу, и в её голосе уже отчётливо зазвучали знакомые менторские нотки, от которых у Алины всегда сводило скулы. Она картинно всплеснула пухлыми, унизанными несколькими массивными золотыми кольцами руками, едва не задев стоящую на полке статуэтку.
— Ты даже не представляешь, Алиночка! У Пашеньки сегодня свидание! С девушкой… ну просто клад, а не девушка! Из такой семьи! Состоятельные, интеллигентные, папа у неё какой-то очень большой начальник, чуть ли не министр! Это же шанс всей его жизни, ты понимаешь? Шанс! А его развалюха, чтоб ей пусто было, как назло, опять заглохла намертво прямо посреди дороги.
Ты же не хочешь, чтобы он перед такой знатной невестой на трамвае позорился или, не дай бог, на такси каком-нибудь задрипанном, немытом приехал? Твоя машинка такая красивая, такая представительная… В самый раз для такого случая! Он быстренько, туда-сюда, и вернёт в целости и сохранности!
Алина чувствовала, как внутри неё нарастает глухое раздражение, смешанное с презрением. «Родной человек», который палец о палец не ударил, чтобы заработать на собственную нормальную машину или хотя бы поддерживать в более-менее рабочем состоянии ту рухлядь, что ему досталась от деда.
И теперь её, Алину, в очередной раз пытаются сделать ответственной за его «блестящее будущее», которое он с завидной регулярностью профукивал.
— Раиса Геннадьевна, я всё понимаю, это действительно важное событие для Павла, но я свою машину ему не доверяю, — твёрдо произнесла она, глядя свекрови прямо в глаза и стараясь не отводить взгляд. — Он водит, мягко говоря, очень неаккуратно. А машина для меня – не просто средство передвижения.
Приторно-сладкая улыбка мгновенно сползла с лица Раисы Геннадьевны, словно её стёрли грубой наждачной бумагой. Губы поджались в тонкую, злобную ниточку, а в глазах блеснул холодный, недобрый огонь.
— То есть как это не доверяешь? — её голос утратил всю свою искусственную сладость, став жёстким, скрипучим и откровенно неприятным. — Он же брат твоего мужа! Мой сын! Ты что, хочешь, чтобы он опозорился перед людьми? Чтобы такой шанс упустил из-за твоей… твоей какой-то непонятной прихоти? Это же для его блага, для его будущего! Ты должна радоваться, что можешь помочь семье, а не нос воротить!
Вот это извечное «ты должна» окончательно вывело Алину из состояния напускного спокойствия. Она скрестила руки на груди, чувствуя, как щёки начинают гореть от подступающего гнева.
— Да чёрта с два я дам свою машину вашему сыну, Раиса Геннадьевна! Хоть он и брат моего мужа, но за руль моей машины он не сядет!
— Но как же его будущее?
— Его будущее – это его проблемы, а не мои! Пусть на такси едет, или пешком идёт, или одолжит у кого-то другого, мне совершенно всё равно! Я достаточно наслушалась историй про его предыдущие «подвиги» на дороге, и не собираюсь потом ремонтировать свою машину за свой же счёт после его «важного свидания»! И уж тем более не собираюсь рисковать ею ради призрачных шансов вашего Пашеньки!
Раиса Геннадьевна отшатнулась, словно её хлестнули по лицу. Её лицо сначала побагровело, потом пошло пятнами. Ноздри её хищно раздувались. Несколько секунд она просто открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, не в силах вымолвить ни слова от захлестнувшего её возмущения.
— Ах ты… ах ты эгоистка неблагодарная! Дрянь такая! — наконец прошипела она, её голос дрожал от плохо сдерживаемой ярости. — Жалеешь какую-то железку для родни! Для брата мужа своего! Я Диме всё расскажу! Всё до последнего слова расскажу, как ты к его семье относишься!
Посмотрим, что он тебе на это скажет! Думаешь, он тебя по головке погладит за такое? Да он… он будет в ярости! Он тебе покажет, как с его матерью разговаривать!
Алина устало пожала плечами, стараясь сохранять внешнее спокойствие, хотя сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухими ударами в висках.
— Рассказывайте, Раиса Геннадьевна, это ваше право. Моё решение это никак не изменит. Машина моя, куплена на мои деньги, и только я решаю, кто на ней ездит, а кто нет. А вашему Павлу давно пора научиться нести ответственность за свою жизнь и свои поступки, а не прятаться за мамину юбку и не рассчитывать на то, что все вокруг ему чем-то обязаны.
Она подошла к входной двери и решительно открыла её шире, недвусмысленно давая понять, что аудиенция окончена и дальнейшие препирательства бессмысленны. Взгляд её был прямым и твёрдым, не оставляющим сомнений в её решимости.
Раиса Геннадьевна фыркнула, как рассерженная индюшка, метнула на невестку ещё один взгляд, полный неприкрытой злобы и плохо скрываемых угроз, пробормотала что-то нечленораздельное, но явно оскорбительное про «змею, которую пригрели на своей груди» и «чёрную, неблагодарную душонку», и, высокомерно вздернув подбородок, выплыла из квартиры.
Тяжёлый, приторный аромат её духов ещё долго витал в прихожей, как неприятное напоминание о только что состоявшейся безобразной сцене. Алина медленно закрыла за ней дверь, дважды повернув ключ в замке, и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша.
Предстоящий разговор с Димой явно не сулил ничего хорошего. Она слишком хорошо знала, как сильно он привязан к своей матери и брату, и как виртуозно Раиса Геннадьевна умеет выставлять себя невинной жертвой, а всех неугодных ей людей – бездушными чудовищами. Но отступать на этот раз Алина не собиралась. Хватит. Её терпению пришёл конец.
Не прошло и получаса, как настойчивая трель мобильного телефона разрезала установившуюся в квартире напряжённую тишину. Алина знала, кто это, ещё до того, как взглянула на экран.
Имя «Дима» высветилось привычными буквами, но в этот раз от него веяло не теплом, а предчувствием очередной, ещё более неприятной схватки. Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями и приготовиться к обороне, и провела пальцем по экрану.
— Да, Дим, слушаю, — её голос прозвучал на удивление ровно, хотя внутри всё сжималось от неприятного ожидания.
— Алин, привет. Мама мне сейчас звонила… Она… она очень расстроена, — голос Димы на том конце провода был сдержанным, но Алина уловила в нём нотки плохо скрываемого раздражения и ту самую «сыновью преданность», которая так часто заставляла его становиться на сторону матери, даже если та была очевидно неправа.
— Говорит, ты ей отказала в довольно резкой форме, когда она попросила машину для Пашки. Что там у вас произошло? Может, ты всё-таки погорячилась?
Алина прикрыла глаза, мысленно досчитала до десяти. «Резкой форме»? Раиса Геннадьевна, как всегда, мастерски перевернула всё с ног на голову, выставив себя обиженной овечкой.
— Дима, твоя мама пришла ко мне и, не поздоровавшись толком, с порога потребовала мою машину для Павла, чтобы он мог произвести впечатление на какую-то девушку, — Алина старалась говорить спокойно, излагая факты без лишних эмоций.
— Я ей отказала, потому что, во-первых, у меня были свои планы, а во-вторых, и это главное, я не доверю Павлу свою машину. Ты прекрасно знаешь его стиль вождения и его отношение к чужим вещам. И да, я действительно сказала ей, что за руль моей машины он не сядет. Это не «резкая форма», это моя чёткая позиция.
На том конце провода повисло молчание, достаточно долгое, чтобы Алина поняла: её слова не произвели на Диму должного впечатления. Он явно ожидал другого – раскаяния, готовности пойти на уступки.
— Алин, ну это же Пашка, мой брат, — наконец произнёс он, и в его голосе уже отчётливо слышалось недовольство. — Мама говорит, у него там действительно серьёзный шанс, девушка из очень хорошей семьи. Неужели так сложно было пойти навстречу? Это же не навсегда, на один вечер. Семья всё-таки, должны же мы друг другу помогать. Ты же знаешь, как для мамы важен Паша, как она за него переживает.
— Помогать – это одно, Дима, а потакать безответственности и рисковать своим имуществом – совершенно другое, — Алине становилось всё труднее сохранять спокойствие. — Почему я должна предоставлять свою машину человеку, который, я почти уверена, либо поцарапает её, либо, не дай бог, попадёт в аварию? Кто потом будет за это платить? Он? Или твоя мама?
Или ты предложишь мне закрыть на это глаза, потому что «этожепашка»? Сколько раз мы уже это проходили? Вспомни хотя бы тот скутер, который он разбил, или ноутбук, который он залил пивом и даже не извинился.
Дима тяжело вздохнул, и Алина представила, как он сейчас хмурит брови и трёт переносицу – его обычный жест, когда он был недоволен, но не хотел вступать в открытую конфронтацию, по крайней мере, сразу.
— Ну, ты сейчас всё утрируешь. Это были мелочи… А тут другое, тут его будущее может решаться. Ты просто не хочешь понять. Мама говорит, ты была очень непреклонна, даже груба. Она плакала, когда мне звонила. Ты понимаешь, что ставишь меня в очень неудобное положение перед моей семьёй? Они теперь будут думать, что моя жена их ни во что не ставит.
«Ах, вот оно что! Опять я виновата, опять я ставлю его в неудобное положение, а не его инфантильный братец и властная матушка со своими непомерными аппетитами!» — пронеслось в голове у Алины.
— Дима, это не я ставлю тебя в неудобное положение, — её голос стал жёстче, металлические нотки, которые она так старательно пыталась скрыть, всё же прорвались наружу. — Это твоя мама приходит в мой дом и требует мою вещь так, будто я ей чем-то обязана.
Это твой брат до сих пор не научился решать свои проблемы самостоятельно, а предпочитает прятаться за мамину юбку и рассчитывать на чужую помощь, не предлагая ничего взамен. И если уж на то пошло, то твоя мама была далеко не ангелом в нашем разговоре. Она назвала меня эгоисткой и дрянью, если тебе интересно. Так что не нужно выставлять её невинной страдалицей.
— То есть ты не собираешься ничего менять? — в голосе Димы послышался откровенный холод. — Ты так и будешь стоять на своём, наплевав на чувства моей матери и на мои просьбы? Я, честно говоря, не ожидал от тебя такого, Алина. Я думал, ты умнее, гибче. Думал, для тебя важны наши отношения, отношения с моей семьёй. А получается, что какая-то машина тебе дороже.
Это было уже откровенным ударом ниже пояса. Обвинение в том, что машина ей дороже отношений, было несправедливым и обидным.
— Перестань манипулировать, Дима! — Алина уже не сдерживала своего возмущения. — Дело не в машине как в куске железа! Дело в принципе! Дело в уважении ко мне и к моей собственности! Дело в том, что я не позволю ни твоей матери, ни твоему брату ездить на мне верхом!
И если ты этого не понимаешь или не хочешь понимать, то это уже твои проблемы! Я не собираюсь извиняться за то, что защищаю свои интересы, и уж тем более не собираюсь давать машину Павлу. Моё решение окончательное.
— Ну что ж, понятно, — голос Димы стал ледяным, и в нём прозвучала неприкрытая угроза. — Раз ты так решила, Алина. Раз для тебя мнение моей семьи и моё собственное ничего не значат. Только потом не удивляйся, если и они, и я будем относиться к тебе соответственно. Посмотрим, как ты запоёшь, когда почувствуешь, что значит быть одной против всех.
И, не дожидаясь ответа, он бросил трубку. Алина медленно опустила телефон. В ушах ещё звучали его последние слова, холодные и злые.
Она чувствовала, как между ней и мужем только что пролегла глубокая трещина, и этот вечер, начавшийся с такой нелепой и наглой просьбы, грозил перерасти в нечто гораздо более серьёзное и разрушительное. Воздух в квартире стал тяжелым, словно пропитанным предчувствием новых, ещё более ожесточённых баталий.
Спустя примерно час, когда Алина, всё ещё переваривая неприятный разговор с мужем, пыталась безуспешно сосредоточиться на книге, в дверь позвонили снова. На этот раз звонок был более настойчивым, почти требовательным. Сердце Алины ёкнуло.
Неужели Дима так быстро приехал, чтобы продолжить скандал лично? Или, что было бы ещё хуже, Раиса Геннадьевна решила предпринять вторую попытку штурма, возможно, уже с подкреплением? Она подошла к двери, стараясь двигаться как можно тише, и прильнула к глазку.
На площадке, переминаясь с ноги на ногу и с видом побитой собаки, стоял собственной персоной виновник всего переполоха – Павел. Рядом с ним, скрестив руки на необъятной груди и источая волны праведного негодования, маячила Раиса Геннадьевна. Её лицо было красным, а глаза метали молнии. Кажется, семейный совет постановил перейти к более активным действиям.
Алина глубоко вздохнула, понимая, что просто не открывать дверь – не вариант. Это лишь отсрочит неизбежное и даст им ещё больше поводов для обвинений. Она медленно повернула ключ в замке и приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы можно было разговаривать, но не настолько, чтобы незваные гости могли беспрепятственно проникнуть внутрь.
— Алиночка, ну что же ты так, милая? — голос Раисы Геннадьевны сочился фальшивой, елейной сладостью, которая вызывала у Алины почти физическое отвращение. — Мы же по-хорошему, по-родственному. Пашенька сам пришёл, лично попросить. Он же понимает, что, может, я как-то не так выразилась, ты не так поняла. Ну с кем не бывает? Мы же все люди.
Павел, подталкиваемый в спину материнским локтем, сделал шаг вперёд, пытаясь изобразить на своём несколько одутловатом и не слишком интеллектуальном лице подобие раскаяния и дружелюбия. Получалось, откровенно говоря, не очень.
— Алин, привет, — он выдавил из себя неловкую улыбку, которая больше походила на гримасу. — Слушай, ну ты это… не обижайся на мать, она у меня женщина эмоциональная, сама знаешь. Я понимаю, может, я не всегда идеальный водитель, но тут случай реально особенный. Девушка… ну ты не представляешь! Это мой билет в другую жизнь, понимаешь?
Если я сейчас приеду на своей колымаге, которая ещё неизвестно, заведётся ли снова, или, ещё хуже, на такси, это будет полный провал. Ну выручи, а? Я тебе слово даю, буду ехать аккуратнее черепахи. Вот прям зуб даю! Могу даже денег немного на бензин подкинуть, если хочешь.
Алина смотрела на него, и в её взгляде не было ни капли сочувствия. Этот тридцатилетний мужчина, с его вечными оправданиями, с его наивной верой в то, что кто-то другой должен решать его проблемы, вызывал у неё только растущее раздражение. «Билет в другую жизнь» за чужой счёт – как это было типично для Павла.
— Паша, я уже сказала твоей матери, и повторю тебе: нет, — её голос звучал ровно и холодно, без тени колебания. — Моя машина – не разменный пятак для твоих амурных похождений. И дело не в деньгах на бензин. Дело в твоей хронической безответственности.
Я не собираюсь рисковать своим имуществом, потому что ты решил, что тебе «надо». Хочешь произвести впечатление – вызови приличное такси бизнес-класса, если уж на то пошло. Или, может, наконец, подумай о том, чтобы привести в порядок свою машину или заработать на новую.
Раиса Геннадьевна, услышав столь категоричный отказ, мгновенно забыла о своей роли миротворицы. Её лицо снова исказилось от гнева.
— Да что ты себе позволяешь, девчонка! — зашипела она, тыча пальцем в сторону Алины. — Ты кто такая, чтобы моему сыну указывать, как ему жить и что делать? Он к тебе с душой, по-человечески, а ты… ты как собака на сене! Сама не пользуешься и другим не даёшь! Тебе что, жалко, если у парня жизнь наладится? Завидуешь, что ли? Что у него может получиться то, что тебе и не снилось?
Павел, видя, что дипломатия не срабатывает, тоже сбросил маску добродушия. Его лицо налилось краской, а в голосе зазвучали наглые, хамские нотки.
— Да кому она вообще нужна, твоя консервная банка, кроме тебя самой? — он презрительно скривил губы, обводя взглядом щель в двери, за которой угадывался силуэт Алины. — Думаешь, ты одна такая принцесса на машине? Да я, если захочу, сейчас позвоню – и мне подгонят тачку в сто раз круче твоей!
Просто не хотел напрягать серьёзных людей по пустякам! А ты, оказывается, из-за какой-то долбанной железяки готова родню подставить! Дима прав был, когда говорил, что ты эгоистка до мозга костей!
Этот поток оскорблений, эта неприкрытая злоба окончательно убедили Алину в правильности её решения. Она почувствовала, как внутри неё что-то окончательно оборвалось – последняя ниточка терпения и желания хоть как-то сохранить видимость нормальных отношений с этими людьми.
— Вот именно поэтому, Павел, ты никогда не будешь ездить на моей машине, — спокойно, но с ледяной отчётливостью произнесла Алина. — Потому что ты не ценишь ни чужой труд, ни чужие вещи. Для тебя всё, что не твоё, — это просто средство для достижения твоих мелких, эгоистичных целей.
А вы, Раиса Геннадьевна, вместо того чтобы потакать своему великовозрастному сыночку и бегать выпрашивать для него подачки, лучше бы научили его элементарному уважению к другим людям и ответственности за собственные поступки. Может, тогда ему и не пришлось бы унижаться, выклянчивая чужие машины для свиданий.
— Да как ты смеешь! Как ты смеешь так говорить с матерью и с братом своего мужа! — Раиса Геннадьевна буквально задыхалась от возмущения, её голос срывался на визг. — Ты ещё пожалеешь об этом, слышишь! Сильно пожалеешь! Я этого так не оставлю! Дима тебе устроит такую жизнь, что ты сама сбежишь отсюда, поджав хвост! Ты ещё приползёшь к нам на коленях, будешь прощения вымаливать!
— Не думаю, — Алина позволила себе лёгкую, горькую усмешку. — А теперь, будьте добры, покиньте площадку перед моей квартирой. Мне неприятно ваше общество, и я не намерена продолжать этот бессмысленный разговор. С этими словами она, не дожидаясь ответа, решительно закрыла дверь и повернула ключ в замке, а затем и задвинула щеколду.
Глухой стук металла подвёл черту под этой сценой. С той стороны ещё доносились какие-то приглушённые выкрики Раисы Геннадьевны и недовольное бормотание Павла, но Алина уже не прислушивалась. Она прислонилась к двери, чувствуя, как дрожат руки.
Гнев, обида и холодная, отчаянная решимость боролись в ней. Она понимала, что это ещё далеко не конец. Главный бой был впереди, и он обещал быть куда более разрушительным. Атмосфера в квартире стала ещё более гнетущей, пропитанной предчувствием неминуемой бури.
Вечер медленно опускался на город, но тишина, которую так ждала Алина, так и не наступила. Вместо неё в воздухе висело густое, почти осязаемое напряжение, предвещавшее финальный акт разыгравшейся днём драмы. Ключ в замке повернулся резче, чем обычно, и в квартиру вошёл Дима. Его лицо было мрачнее грозовой тучи, а желваки, игравшие на скулах, не сулили ничего хорошего.
Он даже не поздоровался, бросил ключи на тумбочку с таким звуком, будто это были не ключи, а брошенная перчатка, и прошёл в комнату, где Алина сидела с книгой, которую так и не смогла прочесть.
— Ну что, довольна? — его голос был низким и глухим, как отдалённый раскат грома. Он остановился посреди комнаты, глядя на неё в упор. — Ты добилась своего? Разругалась с моей матерью, унизила моего брата, выставила меня полным недоумком перед всей моей семьёй? Тебе легче стало от этого?
Алина медленно закрыла книгу и положила её на столик. Она ожидала этого разговора, готовилась к нему, и сейчас, глядя в искажённое гневом лицо мужа, чувствовала не страх, а холодную, звенящую пустоту и какую-то отстранённую усталость.
— Я всего лишь отказалась дать свою машину человеку, которому не доверяю, Дима, — спокойно ответила она, хотя её сердце стучало так сильно, что, казалось, он должен был это слышать. — И я не унижала твоего брата. Я сказала ему правду о его поведении. А твоя мать… она сама начала этот разговор с претензий и требований, забыв об элементарной вежливости.
— Элементарной вежливости? — Дима усмехнулся, но усмешка вышла злой и кривой. — Ты говоришь о вежливости после того, как вышвырнула мою мать и брата за дверь, как каких-то собак? После того, как назвала Пашку чуть ли не альфонсом, а маму – истеричкой? Это, по-твоему, вежливость? Они пришли к тебе с просьбой, Алина! С просьбой! А ты встретила их так, будто они прокажённые!
В этот самый момент, словно по мановению волшебной палочки злого гения, в прихожей снова раздался шум, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вплыла Раиса Геннадьевна, а за ней, как тень, прошмыгнул и Павел. Лицо свекрови было исполнено трагического страдания, но в глазах горел мстительный огонь.
Павел же старался выглядеть обиженным и оскорблённым до глубины души. Их появление было настолько театральным, что Алина едва сдержала горькую усмешку. Кажется, группа поддержки прибыла в полном составе.
— Вот, Дима, вот, сынок, посмотри на неё! — заголосила Раиса Геннадьевна, указывая на Алину дрожащим от показного негодования пальцем. — Ни капли раскаяния на лице! Ни тени стыда! Она нас, твою родную мать и твоего брата, смешала с грязью, а теперь сидит тут, как королева! Она разрушает нашу семью, Дима! Она настраивает тебя против нас!
— Мама права, Дим, — поддакнул Павел, стараясь придать своему голосу как можно больше трагизма. — Я из-за неё такой шанс упустил! Такое свидание сорвалось! А она… она ещё и посмеялась над этим! Сказала, что я ничтожество и никогда ничего не добьюсь! Это нормально, по-твоему? Так жена должна относиться к семье мужа?
Дима переводил взгляд с матери и брата на Алину, и его лицо становилось всё более жёстким. Он явно принимал их сторону без каких-либо колебаний.
— Ты слышишь, Алина? — он шагнул к ней ближе, его голос обрёл стальные нотки. — Ты слышишь, что они говорят? Это всё из-за твоего упрямства, из-за твоей чёрствости! Тебе было так сложно просто дать машину? Просто проявить немного понимания, немного человечности? Нет, тебе нужно было показать свой характер, доказать свою правоту, наплевав на всех!
Алина встала. Она больше не могла сидеть спокойно под этим перекрёстным огнём обвинений. Её терпение, и так истончившееся за день, лопнуло окончательно.
— Понимания? Человечности? — её голос зазвенел от сдерживаемой ярости. — А где было ваше понимание, когда вы все вместе решили, что можете распоряжаться моими вещами и моим временем? Где была ваша человечность, Раиса Геннадьевна, когда вы с порога начала требовать и унижать меня?
А ты, Павел, когда ты последний раз проявлял человечность по отношению к кому-либо, кроме себя самого? Когда ты думал не только о своих «шансах», но и о том, чтобы не доставлять проблем другим?
— Не смей так разговаривать с моей матерью и братом! — рявкнул Дима, его лицо побагровело. — Они моя семья! И ты должна их уважать, нравится тебе это или нет!
— А я – твоя жена, Дима! Или ты забыл об этом? — Алина смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде уже не было ни любви, ни тепла – только холодная, выжженная пустыня. — Но, кажется, для тебя твоя «семья» всегда будет на первом месте, а я – так, приложение, которое должно молча сносить все их выходки и потакать всем их капризам.
Я устала от этого, Дима. Я устала от твоей бесхребетности, от твоей вечной зависимости от их мнения. Я устала быть козлом отпущения во всех ваших семейных дрязгах.
— Ах, так вот оно что! Бесхребетность! — Раиса Геннадьевна картинно схватилась за сердце. — Мой сын бесхребетный, потому что любит и уважает свою мать? Да ты просто… ты просто змея, которую мы пригрели!
— Хватит! — Алина повысила голос, и он прозвучал так резко и властно, что даже Раиса Геннадьевна на мгновение осеклась. — Я больше не собираюсь слушать этот бред. Раз твоя семья, Дима, для тебя важнее, чем наши с тобой отношения, чем моё душевное спокойствие и моё элементарное человеческое достоинство, то и живи со своей семьёй!
А я больше не намерена терпеть это унижение и этот балаган в своём доме! Машина моя, и она останется при мне. А вы все, — она обвела тяжёлым взглядом Раису Геннадьевну и Павла, а затем остановила его на Диме, — можете убираться. Прямо сейчас. И чтобы ноги вашей здесь больше не было. С этой минуты для меня ни тебя, ни твоей драгоценной семейки не существует.
Она стояла посреди комнаты, бледная, но с высоко поднятой головой. В её глазах не было слёз, только холодная, стальная решимость. Пропасть, которая образовалась между ней и Димой, между ней и его семьёй, стала непреодолимой.
Воздух был наэлектризован ненавистью и взаимными, невысказанными до конца, но от этого не менее горькими обидами. Никто не просил прощения, никто не искал компромисса. Это был конец. Окончательный и бесповоротный…
