— Жанночка, ну кто же так рибай жарит? Это же подошва, честное слово. Ты его, наверное, на сковородке полчаса мучила, пока весь сок не вышел. Мясо должно дышать, а у тебя оно задохнулось и умерло второй раз, — Антонина Павловна демонстративно, с усилием пилила ножом кусок мраморной говядины, за который Жанна вчера отдала десятую часть аванса.
Свекровь сидела на месте Жанны — во главе стола, спиной к окну, перекрывая собой вид на вечерний город. За три года она вросла в этот стул, как мох в старый пень. Её массивное тело в цветастом халате занимало непростительно много пространства на десятиметровой кухне. Локти Антонины Павловны лежали на столешнице, расталкивая тарелки, а жирный подбородок лоснился в свете лампы. Она отправила в рот очередной кусок «подошвы» и принялась громко, со смаком жевать, помогая себе щекой.
— Нормальное мясо, мам. Жуется же, — буркнул Олег, не отрываясь от экрана смартфона. Он сидел сбоку, ссутулившись над тарелкой, и механически закидывал в рот еду, даже не глядя на то, что ест.
— Тебе, Олежек, хоть подошву кирзовую дай, ты всё съешь, у тебя желудок луженый, в отца пошел, — свекровь потянулась за соусницей, едва не опрокинув бокал с вином своим необъятным бюстом. — А я человек пожилой, мне деликатность нужна. Жанна, а соус-то почему такой острый? Ты же знаешь, у меня изжога. Могла бы для матери и сметанный сделать, не переломилась бы.
Жанна стояла у плиты, опираясь поясницей на холодную эмаль, и смотрела на них. Свою порцию она даже не накладывала. Аппетит, который еще час назад грыз желудок после тяжелого рабочего дня, исчез, растворился в запахе пережаренного лука — Антонина Павловна любила добавлять его везде, даже туда, где ему не место, пока Жанна была на работе.
Кухня, когда-то светлая и минималистичная, теперь напоминала склад забытых вещей. На подоконнике громоздились баночки с какими-то мазями, пахнущими камфорой и старостью, стопки газет «Вестник ЗОЖ», недовязанный шарф грязно-бурого цвета и очки в роговой оправе с отломанной дужкой. На спинке стула Жанны висели гигантские рейтузы свекрови, которые сохли тут уже вторые сутки, создавая непередаваемый уют коммунальной квартиры.
— Вино кислое, — констатировала Антонина Павловна, сделав глоток и сморщившись, будто хлебнула уксуса. — «Кьянти»… Название одно. Порошок разведенный. Вот у бабы Вали самогон на кедровых орешках — вот это вещь, а это — так, деньги на ветер. Ты, Жанна, вообще деньгами сорить любишь. Стейки эти, вина заграничные… А у самих в ванной плитка треснула.
— Плитка треснула, потому что вы, Антонина Павловна, уронили на неё чугунную утятницу полгода назад, — тихо произнесла Жанна. Голос был ровным, лишенным эмоций. Она просто фиксировала факт, как диктофон.
— Ой, ну началось! — свекровь с грохотом опустила вилку. — Попрекает! Куском хлеба попрекает, теперь вот плиткой. Старого человека каждый обидеть может. Я, между прочим, ту утятницу мыла! Помогала тебе, неблагодарной, пока ты на своей работе пропадала до ночи. У нормальной хозяйки муж всегда накормлен, а мой сын вечно полуфабрикатами питается.
Олег наконец-то соизволил поднять голову от телефона. Его лицо, округлившееся и порозовевшее за последние годы сытой жизни, выражало легкое недовольство тем, что его отвлекли от просмотра роликов.
— Жан, ну чего ты начинаешь? Мама же как лучше хотела. Реально, давай без негатива сегодня. Пятница же. Налей еще вина, а?
Жанна посмотрела на мужа. На его мягкий живот, обтянутый футболкой с дурацкой надписью, на пухлые пальцы, сжимающие гаджет. Три года назад, когда Антонина Павловна въехала «на пару месяцев, пока ремонт в двушке не закончат», Олег обещал, что это временно. Что он решит вопрос. Что потерпеть надо совсем чуть-чуть. Теперь ремонт в квартире свекрови стоял на стадии «ободрали обои и устали», зато сама Антонина Павловна цвела и пахла, полностью оккупировав территорию невестки.
Олег не работал уже четыре месяца — «искал себя» и «рассматривал варианты», что на деле означало лежание на диване и игры в танки. Антонина Павловна, получая пенсию, складывала её «на книжку», ни копейки не вкладывая в общий быт, зато список претензий рос с каждым днем.
— Вино в бутылке закончилось, — сказала Жанна, не двигаясь с места.
— Так открой вторую, я видела, ты две брала, — распорядилась свекровь, вытирая жирные губы бумажной салфеткой и комкая её в грязный комок прямо на скатерти. — И хлеба подрежь. Только не корочку, зубы уже не те.
Жанна подошла к столу, взяла пустую бутылку. Стекло холодил пальцы. Ей захотелось размахнуться и ударить этим темным стеклом по столу, чтобы осколки разлетелись веером, чтобы этот мерзкий звук чавканья прекратился. Но она лишь молча развернулась к шкафчику.
— Кстати, о зубах и красоте, — голос Антонины Павловны изменился. Из ворчливого он стал приторно-елейным, с нотками хозяйской уверенности. — Скоро Новый год, Жанночка. Корпоратив у нас в совете ветеранов намечается большой. В ресторане «Плакучая ива». Будут все: и Петровна, и Лидия Сергеевна, та, что с полковником жила…
Жанна вонзила штопор в пробку второй бутылки. Скрип металла показался ей оглушительным. Она знала этот тон. Так свекровь обычно начинала разговор, когда ей требовалось что-то существенное. В прошлый раз это был новый телевизор в её комнату, потому что «от старого глаза слезятся». До этого — поездка в санаторий, потому что «Олежек совсем мать загонял».
— И что? — спросила Жанна, выдергивая пробку с глухим хлопком.
— А то, — Антонина Павловна откинулась на спинку стула, который жалобно скрипнул под её весом. Она сложила руки на животе, сплетя пухлые пальцы в замок. — Не гоже мне туда в пальто драповом идти. Стыдно. Лидия Сергеевна в норке ходит, Петровна каракуль купила. А я что, хуже всех? Я мать твоего мужа, я жизнь положила на то, чтобы его вырастить.
Олег, почуяв, что разговор заходит в опасное русло, попытался сделать вид, что он тут мебель. Он снова уткнулся в телефон, но уши его предательски покраснели.
— Мы тут с Олежкой посоветовались, пока ты на работе была, — продолжила свекровь, не дождавшись реакции. — Он, как мужчина, считает, что мать не должна позориться. Правда, сынок?
Олег дернул плечом, не поднимая глаз:
— Ну да, мам. Стремно как-то в старом пальто. Ты же говорила, там моль рукав проела.
— Вот! — Антонина Павловна победно подняла палец вверх. — Мужское слово! В общем, Жанна, я присмотрела шубку. Недорогую, по скидке сейчас, грех не взять. Мутон, но с норковым воротником. Шикарная вещь, меня молодит лет на десять.
Жанна разлила вино по бокалам. Темная жидкость плескалась, едва не выплескиваясь на скатерть. Она поставила бутылку на стол, громче, чем следовало.
— И сколько стоит эта ваша молодость? — спросила она, глядя прямо в маленькие, близко посаженные глазки свекрови.
— Да сущие копейки, — отмахнулась Антонина Павловна, хватая бокал. — Восемьдесят пять тысяч. Ну, может, девяносто с оформлением.
Жанна почувствовала, как пол под ногами слегка качнулся. Восемьдесят пять тысяч. Это два месяца ипотеки. Это её отпуск, которого не было уже три года. Это…
— У меня нет таких денег, — отрезала Жанна. — У нас кредит за машину Олега, которую он разбил, и ипотека. Свободных денег нет.
Антонина Павловна сделала большой глоток вина, поморщилась, но проглотила. Потом посмотрела на невестку долгим, оценивающим взглядом, каким смотрят на сломавшуюся бытовую технику.
— Так кредит возьмешь, — просто сказала она, словно речь шла о покупке пачки соли. — У Олежки история плохая, ему не дадут, мы узнавали. А у тебя зарплата белая, тебе одобрят за пять минут. Прямо в приложении.
Жанна замерла. Внутри у неё что-то тихо щелкнуло, как перегоревший предохранитель. Она посмотрела на мужа, ожидая, что он сейчас засмеется, скажет, что это шутка, что мама перегрелась у плиты. Но Олег молчал, старательно выскребая вилкой остатки соуса с тарелки. Он всё знал. Они всё обсудили без неё. Распределили роли, посчитали её доход и решили, как потратить её жизнь.
Жанна медленно опустила руку с бутылкой на столешницу. Стекло звякнуло о дерево, и этот звук показался ей сигналом тревоги, который никто, кроме неё, не услышал. В голове билась одна мысль, пульсирующая и ядовитая: они не спрашивают. Они ставят перед фактом.
— Ты обещал маме шубу? — тихо переспросила она, глядя на макушку мужа. Волосы у него поредели за последний год, просвечивала розовая кожа. — Ты, человек, который четыре месяца не приносит в дом ни копейки, обещал купить шубу за девяносто тысяч? С моих денег?
Олег наконец-то отложил телефон. Он сделал это с таким видом, словно его оторвали от решения проблем мирового масштаба, а не от просмотра видео с котиками. Он покрутил шеей, разминая затекшие мышцы, и посмотрел на жену взглядом побитой собаки, которая, однако, уверена, что хозяин все равно нальет суп в миску.
— Жан, ну что ты сразу в позу встаешь? — голос мужа звучал обиженно-тягуче. — Что значит «с твоих»? Мы же семья. У нас бюджет общий. А то, что я сейчас временно на мели… так это ситуация на рынке труда такая. Кризис в стране. Я же ищу достойный вариант, а не абы что. А мама… Мама мерзнет.
— Мерзнет? — Жанна обвела взглядом кухню. Окно было приоткрыто, потому что батареи жарили так, что дышать было нечем. Антонина Павловна сидела в своем халате, раскрасневшаяся, потная от еды и вина. — Она на улицу выходит только до магазина и обратно.
— Не хами, деточка, — вмешалась свекровь. Она уже приканчивала свой стейк, старательно обгладывая косточку. Жир блестел у неё на подбородке. — Ты в своем офисе сидишь, в тепле, кофеи гоняешь. А я, пожилая женщина, должна по холоду бегать, продукты вам таскать, хозяйство вести. У меня, между прочим, радикулит. Мне спину греть надо. Натуральный мех — это не роскошь, это медицина.
— Продукты, Антонина Павловна, заказываю я. Доставкой, — напомнила Жанна. — Вы их только принимаете у курьера. И хозяйство… Извините, но перекладывание ваших вещей с места на место — это не хозяйство.
Свекровь побагровела. Она швырнула кость на тарелку с таким звуком, будто кинула камень.
— Ты погляди на неё, Олежек! — взвизгнула она, поворачиваясь к сыну всем корпусом. Стул под ней жалобно застонал. — Я ей — как родной дочери! Я квартиру свою бросила, чтобы им тут помогать, уютом заниматься! А она мне курьерами тычет! Меркантильная, бессердечная… Вот я говорила тебе, сынок, надо было Ленку брать, ту, с третьего подъезда. Она, может, и без высшего образования, зато добрая, душевна. А эта… Счетовод!
— Мам, успокойся, давление поднимется, — Олег похлопал мать по пухлой руке и с укоризной посмотрел на жену. — Жанна, ну реально, хватит. Тебе что, для матери жалко? Это же просто кредит. Возьмешь на год, платеж там тысяч восемь будет. Незаметно даже. Я как устроюсь, сразу помогу гасить. Честное слово.
Жанна смотрела на них и чувствовала, как реальность вокруг начинает искажаться. Перед ней сидели не близкие люди, а два существа с совершенно иной планеты. Их логика была непробиваема, как бетонная стена. В их мире Жанна была не человеком, не женщиной, которая устает, хочет в отпуск или новые сапоги. Она была функцией. Ресурсом. Банкоматом, который почему-то начал сбоить и выдавать вместо купюр какие-то глупые претензии.
— У нас долг за твою машину полмиллиона, Олег, — сказала Жанна очень четко, стараясь, чтобы слова дошли до его затуманенного ленью мозга. — Ты разбил «Тойоту», которую мы брали в кредит. Страховка не покрыла ремонт, потому что ты был виноват. Я плачу по двадцать тысяч в месяц только за это железо, которое гниет в гараже. Плюс коммуналка, плюс еда на троих, плюс лекарства твоей маме… Какой еще кредит? На что мы жить будем? На макароны?
— Ой, не прибедняйся! — махнула рукой Антонина Павловна. — Знаю я, сколько вы там, менеджеры, получаете. Гребете лопатой. Просто тебе на себя не жалко — вон, мясо какое дорогое покупаешь, крема у тебя в ванной стоят французские, я видела ценник, чуть в обморок не упала. А на мать мужа, которая тебя приняла в семью, тебе жалко. Стыдно, Жанна. Просто стыдно.
Свекровь поджала губы, изображая оскорбленную добродетель, и потянулась к бутылке, чтобы подлить себе еще вина.
— Давай так, — голос Олега стал жестче, в нем прорезались те самые нотки капризного мальчика, которому не купили игрушку. — Завтра суббота. Банки работают. Мы с мамой уже модель выбрали, в «Снежной Королеве» отложили до обеда. Поедем с утра, ты оформишь рассрочку или кредит, что там дадут. Паспорт не забудь. И закроем тему. Не порть нам праздник, Жанна. Я пообещал, значит, надо делать. Мужик сказал — мужик сделал.
— Мужик сделал… — эхом повторила Жанна.
Внутри неё вдруг стало пусто и звонко. Исчезло раздражение, исчезла усталость. Остался только холодный, кристально чистый цинизм. Она посмотрела на мужа, который гордился тем, что «решил вопрос» за её счет. На свекровь, которая уже мысленно примеряла обновку и, наверное, прикидывала, как будет хвастаться перед подругами щедростью сына.
Они действительно считали, что так и должно быть. Что она проглотит. Что она поворчит, поплачет в подушку, но завтра покорно поплетется в магазин, подпишет бумаги и будет еще год отдавать половину зарплаты за вещь, которая будет висеть в шкафу рядом с её собственным старым пуховиком.
— Ну, вот и договорились, — удовлетворенно кивнула Антонина Павловна, решив, что молчание невестки — знак согласия. — А то развели тут демагогию… Семья должна быть дружной. Жанночка, ты мне, кстати, мяса-то подложи еще кусочек. Вон тот, с краешку, он вроде помягче прожарен. А то я с этими разговорами даже не наелась толком. Стресс, знаешь ли, аппетит пробуждает.
Свекровь протянула свою тарелку — грязную, заляпанную жиром и соусом — прямо к лицу Жанны. Она даже не посмотрела на невестку, её взгляд был устремлен на блюдо с остатками стейков. Пухлые пальцы с облупившимся лаком нетерпеливо постукивали по фаянсу.
— Давай, давай, не тяни, — поторопила она. — И гарнира ложку. Картошка у тебя, правда, суховата, масла пожалела, но с соусом сойдет.
Жанна посмотрела на эту протянутую тарелку. Потом на мужа, который уже снова погрузился в телефон, считая конфликт исчерпанным. Потом на самодовольное лицо свекрови, ожидающей обслуживания.
В этот момент Жанна поняла: никакого завтра в банке не будет. И кредита не будет. И «Снежной Королевы» не будет. Этот ужин — последний. Пазл сложился. Это были не родственники. Это были паразиты. Жирные, сытые паразиты, которые присосались к ней и не отвалятся сами, пока не высосут всё до последней капли.
Она медленно протянула руку к большому блюду, на котором лежал последний, самый сочный кусок стейка, обильно политый перечным соусом.
— Конечно, Антонина Павловна, — сказала Жанна очень спокойно, и в её голосе зазвенела сталь. — Сейчас я вам положу. Так положу, что надолго запомните.
Она взяла тарелку со стейком в руки. Тяжелая, керамическая. Теплая. Идеальное орудие для завершения этого фарса.
Жанна не размахнулась — для этого не было места, да и слишком театрально это выглядело бы. Она сделала всё экономно и точно, как хирург, вскрывающий гнойник. Шаг вперед, наклон корпуса, и тяжелая тарелка перевернулась прямо над головой свекрови.
Шлепок вышел влажным, смачным и на удивление громким. Большой кусок говядины, щедро сдобренный густым перечным соусом и гарниром из карамелизированного лука, шмякнулся на пергидрольные кудри Антонины Павловны. Жирная коричневая жижа мгновенно потекла по лбу, заливая глаза, затекала за шиворот халата, капала на её драгоценную грудь. Кусок мяса, словно диковинная шляпка, съехал набок и повис на ухе.
Секунду на кухне стояла абсолютная тишина, нарушаемая лишь звуком капель соуса, ударяющихся о стол. Олег замер с телефоном в руке, его рот приоткрылся, обнажая пережеванную пищу. Антонина Павловна сидела неподвижно, выпучив глаза, пытаясь осознать, почему мир вдруг стал теплым, липким и пахнущим жареным луком.
— Ты чего… — начал было Олег, но тут его мать обрела дар речи.
— А-а-а! Горячо! Глаза! Она мне глаза выжгла! — взвыла свекровь, вскакивая со стула. Стейк с чавканьем упал на пол, оставив жирный след на её плече. — Убила! Люди!
Жанна спокойно поставила пустую тарелку на стол. Дзинь.
Не говоря ни слова, она развернулась и вышла из кухни. Крики за спиной нарастали, но теперь они казались ей звуками из телевизора в соседней квартире — раздражающими, но не имеющими к ней никакого отношения. Она прошла по коридору, чувствуя удивительную легкость в теле. Впервые за три года она знала, что делает.
Она толкнула дверь в комнату, которую когда-то называла «гостевой», а теперь это было логово свекрови. Здесь пахло старым тряпьем, «Корвалолом» и дешевыми духами «Красная Москва». Везде — на спинках кресел, на кровати, даже на телевизоре — висели вещи. Халаты, кофты, какие-то безразмерные рейтузы.
Жанна подошла к окну. Рывок ручки вверх. Рама поддалась не сразу, примерзла, но Жанна навалилась плечом, и створка распахнулась. В комнату ворвался ледяной декабрьский ветер, сметая затхлый запах старости. Снизу доносился шум проспекта и гудки машин. Шестой этаж. Идеальная высота для полета.
— Ты совсем больная?! — в комнату влетел Олег. Он был бледен, руки тряслись. — Ты что матери на голову вылила? Ты понимаешь, что этот соус не отстирается?!
Жанна не ответила. Она подошла к платяному шкафу, распахнула дверцы и сгребла в охапку всё, что попалось под руку на нижней полке. Это были вещи мужа — его джинсы, свитеры, которые она сама ему покупала и стирала.
— Ты что делаешь? — голос Олега сорвался на визг.
— Освобождаю место, — бросила Жанна и швырнула охапку в темный проем окна.
Вещи на секунду зависли в морозном воздухе, а потом разноцветными птицами устремились вниз, в темноту двора.
— Стой! Там мои «Левайсы»! — Олег кинулся к окну, но было поздно. Он развернулся к жене, его лицо перекосило от злости. — Ты психопатка! Я сейчас скорую вызову! Психушку!
Он попытался схватить её за руки, когда Жанна уже тянула с вешалок платья свекрови. Олег вцепился ей в предплечье, больно сжав пальцы.
— Не смей трогать вещи мамы! — заорал он ей в лицо, брызгая слюной.
Жанна не стала вырываться или просить отпустить. Она просто использовала инерцию его движения. Резко развернувшись, она с силой толкнула мужа в грудь свободной рукой. Олег, не ожидавший отпора от женщины, которую привык считать бесхребетной, попятился, споткнулся о стопку журналов «Здоровье» и с грохотом повалился на кровать, прямо на гору неглаженого белья.
— Руки убрал, — прорычала Жанна. В её голосе не было истерики, только холодная ярость хищника, защищающего свою территорию. — Еще раз тронешь — полетишь следом за джинсами.
Она сгребла вешалки. Треск ткани, звон пластика и металла. Парадное платье с люрексом, в котором Антонина Павловна собиралась блистать на юбилее, пошло первым. За ним последовало пальто с облезлым воротником, то самое, которое было «стыдно носить».
— Ловите, — сказала Жанна в пустоту и вышвырнула вещи в ночь.
В дверях появилась Антонина Павловна. Она представляла собой жуткое зрелище: лицо в коричневых разводах, волосы слиплись от жира и торчали сосульками, халат в пятнах. Она увидела распахнутое окно, пустые полки шкафа и своего сына, барахтающегося на кровати.
— Моё пальто… — прохрипела она, хватаясь за сердце. — Там в кармане пенсионное… Ты что же это… Ироды! Грабят!
— Шуба вам нужна, Антонина Павловна? — Жанна повернулась к ней, держа в руках стопку свитеров мужа и вязаные кофты свекрови. — Вон она, на дереве висит, наверное. Бегите, пока бомжи не сняли.
— Ненормальная! — взвизгнула свекровь, забыв про сердце и «выжженные глаза». Она кинулась к Жанне, растопырив пальцы с длинными, грязными ногтями, намереваясь вцепиться ей в волосы. — Я тебя засужу! Я тебя в порошок сотру! Это моя квартира, я тут прописана… то есть жила!
Жанна не стала ждать атаки. Она швырнула стопку одежды прямо в лицо набегающей свекрови. Шерстяные кофты и тяжелые свитеры сбили Антонину Павловну с шага, она запуталась в рукавах и остановилась, отплевываясь от ворса.
— Валите, — рявкнула Жанна, хватая с полки коробку с обувью Олега — дорогие зимние ботинки, купленные в прошлом месяце. — Валите за своим барахлом!
Она подбежала к окну и вытряхнула содержимое коробки. Один ботинок гулко ударился о карниз, второй улетел беззвучно.
Олег наконец вскочил с кровати.
— Мама, уходим! Она бешеная! Она сейчас ножом пырнет! — закричал он, пятясь к двери и пытаясь утянуть за собой мать, которая всё еще пыталась выпутаться из собственного кардигана.
— Никуда я не пойду! Это мой дом! — визжала Антонина Павловна, упираясь ногами.
Жанна схватила с тумбочки ноутбук мужа. Тот самый, игровой, за который еще полгода платить рассрочку. Она подняла его над головой.
— Или вы выходите сами, или он летит вниз, — сказала она спокойно. — Считаю до трех. Раз.
Олег побледнел еще сильнее. В ноутбуке была вся его жизнь: игры, аккаунты, переписки.
— Нет! Не смей! Мама, пошли! Быстро! — он схватил упирающуюся мать за шиворот халата и потащил в коридор. — Она разобьет! Ты же видишь, у неё крыша поехала!
— Два, — произнесла Жанна, подходя к окну ближе.
Они вывалились в коридор, создавая невероятный шум, топот и ругань. Жанна опустила ноутбук, усмехнулась и швырнула его на кровать. Технику жалко, денег стоит. А вот мусор — нет. Она подхватила с пола сумку свекрови, ту самую, с которой та приперлась три года назад, и пошла следом, подгоняя их, как пастух гонит бестолковое стадо.
— На выход! — её голос гремел в узком пространстве прихожей, перекрывая вопли свекрови о милиции и божьей каре.
В прихожей царил хаос, напоминающий эвакуацию с тонущего корабля, где каждый сам за себя, но спасательные шлюпки давно прогнили. Антонина Павловна, грузная и скользкая от остывающего на ней соуса, вцепилась обеими руками в косяк входной двери. Её пальцы побелели от напряжения, а лицо перекосило от смеси страха и животной злобы. Она напоминала огромную, разъяренную жабу, которую пытаются вымести веником.
— Не уйду! — визжала она, упираясь пятками в коврик. — Это самоуправство! Ты не имеешь права! Олежек, сделай же что-нибудь! Она твою мать на мороз выгоняет!
Олег жался к стене, пытаясь натянуть один ботинок, прыгая на одной ноге. Второй ботинок Жанна держала в руке, используя его как весомый аргумент.
— Жанна, давай поговорим спокойно! — заныл муж, выставляя перед собой ладони. — Ну погорячились, ну с кем не бывает? Зачем же так радикально? Ночь на дворе! Куда мы пойдем?
Жанна смотрела на них и не узнавала. Три года она видела в этих людях семью, оправдывала их хамство усталостью, их наглость — простотой, их жадность — тяжелой жизнью. Теперь пелена спала. Перед ней были два чужих, неприятных человека, которые отнимали у неё кислород.
Она шагнула к свекрови и с силой разжала её пальцы, отдирая их от косяка. Ногтями Антонина Павловна успела царапнуть обои, оставив глубокие борозды.
— А куда вы пойдете, мне плевать, — выдохнула Жанна. — Хоть под мост, хоть в теплотрассу. У вас есть квартира, которую вы три года ремонтируете. Вот там и живите. На бетоне.
— Там нет унитаза! — взвыл Олег, понимая, что переговоры провалены.
— В пакет сходите, — отрезала Жанна.
Она с размаху ударила мужа ботинком, который держала в руке, по бедру. Удар вышел глухим и болезненным. Олег охнул, потерял равновесие и вывалился на лестничную площадку, едва не сбив с ног соседский велосипед.
— Да вы с вашим сыночком мне всю жизнь испортили! Оба сидели у меня на шее и только прибеднялись тут! Но всё! Хватит! Сейчас же собирайте свои шмотки и валите из моей квартиры и из моей жизни!
Она схватила с вешалки пуховик Олега и шубу свекрови — ту самую, старую, «облезлую», из-за которой и начался весь сыр-бор. Не глядя, она швырнула верхнюю одежду в подъезд. Пуховик накрыл Олега с головой, а шуба упала в грязную лужу талого снега, натекшую с чьих-то сапог.
— Моя шуба! — взревела Антонина Павловна, увидев, как её драгоценность впитывает подъездную слякоть. Она отпустила дверь и бросилась спасать имущество, забыв про гордость и сопротивление.
Это был тот самый момент. Жанна мгновенно захлопнула тяжелую металлическую дверь. Грохот был такой, словно упала гильотина, отсекая прошлое.
Она дважды повернула ключ в верхнем замке. Потом защелкнула ночную задвижку. Металл лязгнул сухо и окончательно.
С той стороны сразу же началось безумие. Антонина Павловна колотила в дверь кулаками, пинала ногами, орала проклятия, обещала вызвать полицию, прокуратуру и господа бога. Олег что-то бубнил про зарядку от телефона, которая осталась в розетке.
— Жанна! Открой! Там документы! Паспорт! — доносилось из-за двери.
Жанна прислонилась лбом к холодному металлу двери. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь пульсацией в висках. Но это был не страх. Это был адреналин свободы.
— Паспорта я вам скину, — сказала она громко, зная, что они услышат. — С балкона. Вместе с остальными тряпками. Ждите внизу.
Она не стала слушать новые вопли. Оттолкнулась от двери и пошла обратно на кухню. В квартире было тихо, если не считать приглушенных ударов в дверь, которые постепенно затихали — видимо, соседи наконец-то вышли и популярно объяснили семейству, где именно им нужно шуметь.
На кухне царил разгром. На полу валялся кусок стейка, похожий на сбитое животное. Лужи соуса, опрокинутый стул, скомканные салфетки. Но для Жанны этот бардак выглядел прекраснее любого дизайнерского интерьера. Это были руины, на которых она построит что-то новое.
Она перешагнула через стейк, взяла со стола недопитую бутылку вина и бокал. Руки не дрожали. Она налила вина до краев, темно-бордового, густого. Сделала большой глоток. Вино показалось ей божественным нектаром, сладким и терпким одновременно.
Жанна подошла к окну. Внизу, в свете желтых фонарей, суетились две маленькие фигурки. Они бегали по снегу, выдергивая из сугробов брюки, свитеры и рубашки. Олег прыгал, пытаясь достать что-то с ветки рябины — кажется, это были его любимые джинсы. Антонина Павловна, похожая на огромный кулек с мусором, ползала на коленях, собирая разбросанное белье.
Жанна усмехнулась. Она открыла створку окна пошире. Холодный воздух ударил в лицо, но ей было жарко.
— Эй, бомжи! — крикнула она вниз.
Фигурки замерли и задрали головы.
— Ловите документы! — Жанна вытряхнула из ящика стола два паспорта и швырнула их в темноту. Маленькие книжечки, кружась, полетели вниз, прямо в сугроб.
— Чтоб ты сдохла! — донеслось снизу пронзительным визгом свекрови.
— И вам не хворать! — Жанна захлопнула окно и повернула ручку.
Она задернула штору, отсекая от себя этот вид, этот двор и этих людей. В квартире пахло жареным мясом, дорогим вином и, самое главное, одиночеством. Жанна села на единственный чистый стул, положила ноги на соседний и сделала еще один глоток.
Завтра она сменит замки. Завтра она подаст на развод через госуслуги. Завтра она вызовет клининг, чтобы отмыть квартиру от запаха старости и предательства. А сегодня она будет пить вино и наслаждаться тем, что в её доме больше никто не чавкает.
Конец…
