-Муж-то твой скоро вернется, Дарья? — Герасим выспрашивал, крутя соломинку жесткими мозолистыми пальцами.
Дашка глядела на его широкие ладони, на крепкие руки, не осмеливаясь поднять взгляд выше — на темное, будто обожженное солнцем лицо. У Герасима были яркие жестокие глаза — и Дарья любила их и боялась.
— Под осень обещал, — выдохнула она, не зная, чего ждать.
Больше года между ними длилась любовь. Но скоро должен был приехать Дашкин муж, а он не допустил бы «баловства» с зазнобушкой.
— Не кручинься, — потянул ее Герасим за рукав, увлекая на сено. И Дарьино сердце забилось остро и сладко — что-то задумал, видать, ее милый.
В сентябре 1866 года Михаил Игнатьевич Казаринов, получивший бессрочный отпуск в унтер-офицерском чине, прибыл в родное село, где ждала его жена Дарья. Они не виделись долгих тринадцать лет!
За это время изменился Михаил — возмужал, поседел. Мало прежнего осталось от того веселого двадцатичетырехлетнего парня, что, прощаясь с молодой женой, уезжал в дальнюю дорогу, не зная, вернется ли обратно.
Изменилась и сама Дарья — округлилась, раздобрела. Не было теперь в ней прежней угловатости и стыдливости, и Михайле пришлось это по душе. Хотя и понимал, в чем тут дело. Однако за былые провинности поколачивать не стал — тяжело бабе без мужика в хозяйстве, что поделаешь.
Супруги зажили вместе — не без притирки. Первые месяцы будто вновь знакомились, а затем, кажись, и сладилось у них. Только недолго семейная жизнь продлилась: как пришло неверное майское тепло, полез Михаил купаться в реку.
И, видно, простудился, захворал тяжело. Надеялся отлежаться, но не получилось — 10 мая заболел, а 21 уж преставился.
— Неспроста это, — тут же зашептались соседи. — Извела его Дарья, гадюка подколодная.
И, видно, неспроста мололи на селе языки. Ведь не успел Михайло испустить дух, как Дарью увидели у дома мещанина Смирнова, человека грамотного и во всякий дом вхожего.
— Заступись перед священником, пусть велит мужа скорее схоронить. Сто рублей заплачу, — сулила она ему.
Смирнов, обеспокоенный такой настойчивостью, завел расспросы. И, не выдержав, Дарья разрыдалась. Мол, отравлен Михайла. А за это преступление на ней вина и на Герасиме Сидорове.
Вскоре и сам Сидоров явился к Смирнову:
— Мало сто? Полтораста дам, — обещался он, но Смирнов, поняв, чем пахнет дело, остерегся вступать в сговор. И сам направился к мировому судье, а затем и к священнику, который вернулся из отлучки.
Судили-рядили и решили Дарью задержать и допросить. Привели в избу, приспособленную под арестантскую, и призвали к ответу.
На допросе Дарья не отпиралась. Рассказала, что была у них с Герасимом Сидоровым, у которого она жила в работницах, любовь. А тут — как на грех! — вернулся Михайло со службы, порушив прежнее житье-бытье. Некуда было деваться Дарье, пошла к мужу жить. Но на сердце-то не он, а Герасим.
Да и Сидоров отпускать ее был не намерен. На свиданиях тайных уговаривал: изведем, мол, Михайлу, и заживем как раньше. Зимой еще дал Дарье небольшую бутылочку с зельем красного цвета и научил — добавлять мужу в еду и питье, но не все разом, а помаленьку.
Знала Даша — яд подействует, ведь до того, как случилась история с Михайлой, Герасим уже дважды бывал под судом — в первый раз по подозрению в том, что отравил детей соседки, а второй — потому как обвинили его в удушении жены.
И, хотя оба раза за недостатком улик Герасим бывал оправдан, Дарья догадывалась, что жесток ее милый и ведает, как от ненужных людей избавиться.
Как поплавал Михайло в реке, простудился, так Герасим и сказал Дарье — пора. Сначала налила немного — с наперсток — в капусту, которой накормила мужа.
Потом два раза давала зелье в квасе. Но, видя, что все хуже и хуже становится Михайле, вдруг испугалась. Разбила флакончик, вымела осколки и бросилась к Герасиму. На виду у всей улицы заколотила в ворота. Однако тот выгнал ее прочь.
— Зачем пришла?! — бросил.
— Опоздал теперь меня гнать-то, — кричала тогда Дарья, не видя, как, будто невзначай, подходят ближе любопытные соседки, — мужа нет, так ты меня гонишь…тогда бы гнал, когда хозяин был жив… что мне, то и тебе будет!
После бегала Дарья к Смирнову, а, поняв, что с ним дело не сладится, бросилась к соседке. Разрыдалась у нее и покаялась:
— Что делать? Самой ли идти сдаваться? — мучилась она.
Словом, к тому времени, как Дарью задержали, о том, что она поила мужа ядом, знали многие. Они и дали показания.
6 марта 1868 года во Владимирском окружном суде собрались присяжные заседатели, чтобы определить, виновна ли Дарья в том, что покушалась на отравление мужа.
От более тяжкого обвинения ее спасало заключение медицинского департамента, сделанное по результатам освидетельствования покойного: посовещавшись, врачи признали, что Казаринов не был отравлен, а покинул бренный мир от «простуды желудка», приключившейся после купания в холодное майское время.
Впрочем, следует отметить, что медицина в 1860-х годах могла считаться явлением относительным. И, конечно, определить, что за зелье было дано Михаилу Игнатьевичу и как оно повлияло на его здоровье, с большей или меньшей степенью достоверности было практически невозможно.
Оттого, вероятно, пылкие речи присяжного поверенного Замятина в защиту Дарьи повлияли на присяжных. Ее признали виновной в покушении на отравление мужа «недействительными средствами», но, поскольку Михаил скончался по другой причине, наказанию подвергать не стали.
Герасима Сидорова, ранее судимого за отравление детей крестьянки Степановой и удушение своей жены, но отпущенного «в сильном подозрении», вновь объявили невиновным. И в третий раз он ушел от ответственности.
