Когда Лера бросила эти слова в лицо Кириллу, она не заметила, как он отшатнулся. Не от громкости — она не кричала. От неожиданности. За три года брака он привык к её спокойному, даже слегка отстранённому тону. А сейчас перед ним стояла незнакомка с побелевшими от напряжения губами и сжатыми кулаками.
— Что молчишь? — Лера сделала шаг вперёд. — Ты хоть понимаешь, что твоя мать творит?
Кирилл машинально отступил к окну, сжимая в руке телефон с недавним сообщением от матери: «Сынок, я снова заняла у Верочки. Переведи ей, пожалуйста, восемнадцать тысяч. Как обычно».
— Послушай, — начал он осторожно, — мама просто не умеет…
— Не умеет что? — перебила Лера. — Жить по средствам? Или уважать чужие границы? Мы ведь всё обсудили в прошлый раз. Ты обещал поговорить с ней.
— Я говорил, — он потёр переносицу, чувствуя подступающую головную боль.
— И?
— Она сказала, что поняла. Но…
Лера резко отвернулась и подошла к окну. За стеклом серый октябрьский день медленно перетекал в ранние сумерки. Её отражение в тёмном стекле казалось размытым, нечётким, как и всё в их жизни последнее время.
— Знаешь, — произнесла она, не оборачиваясь, — я устала. Мы оба работаем, копим на квартиру, отказываем себе во всём. А твоя мать тратит наши деньги на ерунду и считает это нормальным.
Кирилл молчал. Что он мог сказать? Что мама всегда была такой — импульсивной, щедрой, не думающей о завтрашнем дне? Что она выросла в деревне, где соседи делились последним, и это вошло в привычку? Что после смерти отца она осталась одна в свои пятьдесят пять, и эти внезапные траты — её способ заполнить пустоту?
Лера всё это знала. И всё равно не понимала.
— Восемнадцать тысяч, — проговорила она, будто пробуя цифру на вкус. — Ты представляешь, сколько это для нас? Почти половина моей зарплаты. Или новый холодильник, о котором мы мечтали.
— Я знаю, — Кирилл подошёл и осторожно положил руку ей на плечо. — Но это же мама.
Лера резко обернулась:
— А я кто?
Этот вопрос повис в воздухе, тяжёлый и неуютный, как туман за окном. В тишине отчётливо слышалось тиканье часов — подарок Леры на их первую годовщину. «Чтобы мы ценили каждую минуту вместе», — сказала она тогда. Сейчас эти минуты утекали сквозь пальцы, унося с собой что-то важное.
— Я устроюсь на подработку, — наконец произнёс Кирилл. — Буду брать дополнительные смены.
— Дело не в деньгах, — тихо ответила Лера. — Дело в выборе.
Она отвернулась и вышла из комнаты. Хлопнула дверь ванной, зашумела вода. Кирилл остался один, с телефоном в руке и непрочитанным сообщением от матери.
«Как обычно».
Первое, что заметила Лера, проснувшись, — пустая половина кровати. Второе — запах свежесваренного кофе, доносящийся с кухни. Обычно Кирилл не готовил завтрак по средам — в этот день он уезжал на работу раньше неё.
Она нашла его на кухне. Он сидел за столом, сосредоточенно глядя в экран ноутбука.
— Доброе утро, — сказала Лера, останавливаясь в дверях.
— Привет, — Кирилл поднял глаза и слабо улыбнулся. — Я сварил кофе.
— Спасибо, — она подошла к плите, налила себе чашку. — Ты сегодня не на работе?
— Взял отгул, — он помедлил. — Нам нужно поговорить.
Лера кивнула и села напротив. Между ними стояла ваза с увядающими астрами — последний букет, который он принёс ей две недели назад. Она хотела выбросить цветы, но всё забывала.
— Я перевёл маме деньги, — начал Кирилл, глядя ей в глаза. — Со своей карты.
Лера сделала глоток кофе и промолчала. Горячая жидкость обожгла горло, но это было даже кстати — отвлекало от тянущей боли где-то под рёбрами.
— Но я также… — он развернул ноутбук экраном к ней, — открыл новый счёт. Только для нас двоих. Никаких совместных карт с мамой, никаких переводов без обсуждения.
На экране светилась страница банковского приложения с новым открытым счётом.
— Я поговорил с ней вчера вечером, — продолжил он. — По-настоящему поговорил. Объяснил, что мы больше не можем… что я больше не могу давать ей деньги просто так.
— И что она сказала? — тихо спросила Лера.
Кирилл вздохнул:
— Сначала обиделась. Потом плакала. Потом… согласилась, что так продолжаться не может.
— Ты ей веришь?
— Не знаю, — честно ответил он. — Но я пообещал себе, что больше не поддамся. Даже если она будет давить на жалость или припоминать, как поднимала меня одна.
Лера задумчиво водила пальцем по краю чашки.
— Я люблю твою маму, Кирилл. Правда. Но она манипулирует тобой. И делает это годами.
— Знаю, — он потёр лицо руками. — Просто мне всегда казалось, что я должен… что хороший сын должен…
— Хороший сын не обязан разрушать свою семью ради прихотей матери, — мягко сказала Лера. — И хорошая мать этого не требует.
Они помолчали. За окном накрапывал мелкий дождь, барабаня по карнизу неровную дробь. Кирилл смотрел на жену — осунувшуюся, с тенями под глазами, но всё равно красивую. Когда они познакомились пять лет назад на корпоративе общих друзей, его поразили не столько её внешние данные (хотя и они были впечатляющими), сколько внутренний стержень. Сейчас этот стержень удерживал их обоих от падения в пропасть.
— Я хочу, чтобы ты знала, — произнёс он наконец. — Я выбираю нас. Тебя. Нашу семью.
Лера медленно кивнула:
— Хорошо. Но мне нужны не слова, Кирилл. Мне нужны действия.
— Я понимаю.
Она допила кофе и поставила чашку на стол:
— Мне пора собираться на работу.
— Конечно, — он поднялся. — Я отвезу тебя.
— Не нужно, — Лера покачала головой. — Сегодня мне хочется пройтись.
Когда она вышла из квартиры, Кирилл остался сидеть за столом, глядя на увядающие астры в вазе. Он знал, что должен их выбросить. Но почему-то не мог заставить себя это сделать.
Анна Петровна Ковалёва всегда считала себя хорошей матерью. Она подняла сына одна, после того как муж сбежал с продавщицей из соседнего магазина, когда Кириллу было всего семь. Работала на двух работах, экономила на себе, чтобы мальчик ни в чём не нуждался. И когда он вырос и стал зарабатывать, разве не заслужила она немного благодарности?
Вот только благодарность в понимании Анны Петровны имела вполне конкретное денежное выражение.
— Слишком гордая она, твоя Лерка, — говорила Анна соседке Верочке, заваривая чай на крохотной кухне своей квартиры. — Носик воротит, когда я у Кирюши денег прошу. А ведь я не для себя — то племяннице на свадьбу, то на лекарства, то на ремонт.
Верочка, полная женщина с добродушным лицом, согласно кивала. Она знала, что большая часть «лекарств» и «ремонтов» на самом деле уходила на новые наряды и безделушки, которыми Анна Петровна любила себя побаловать. Но кто она такая, чтобы осуждать? У всех свои слабости.
— Вчера звонит мне, представляешь? — продолжала Анна, разливая чай по чашкам. — Говорит, больше денег не даст. Что я должна научиться жить на пенсию. А я ему: «Я тебя растила, недоедала, недосыпала, а ты мне теперь куска хлеба жалеешь?»
— И что он? — спросила Верочка, принимая чашку.
— Молчал, — Анна поджала губы. — А потом сказал, что любит меня, но больше так не может. Что они с Лерой копят на квартиру, что у них свои планы.
— Ну, это понятно, — осторожно заметила Верочка. — Молодые же, им семью строить надо.
Анна Петровна резко поставила чашку на стол:
— А я им что, чужая? Я ему мать родная! Единственная! А эта… — она запнулась, подбирая слово, — эта выскочка с хорошим образованием и папиными деньгами решает, как моему сыну со мной общаться?
— Анечка, ну зачем ты так? — Верочка вздохнула. — Лера вроде девушка хорошая. И работает не меньше Кирилла.
— Ой, знаю я этих карьеристок, — отмахнулась Анна. — Сначала мужа от матери отваживают, потом детей заводить не хотят — карьера, видите ли! А я внуков дождусь когда-нибудь? Мне уже пятьдесят восемь!
Верочка промолчала. Что тут скажешь? Анна Петровна видела мир по-своему и переубедить её было невозможно.
— Я вот что думаю, — продолжала Анна, понизив голос, будто кто-то мог их подслушать. — Поеду-ка я к ним в гости. Без предупреждения. Поговорю с этой Лерочкой по душам, глаза в глаза. Пусть поймёт, что я никуда не денусь из жизни своего сына.
— Анечка, может, не надо? — встревожилась Верочка. — Только хуже сделаешь.
— Надо, Верочка, надо, — твёрдо сказала Анна Петровна. — Иногда нужно расставить все точки над «и». А то распустились совсем — мать родную на порог не пускают!
— Да кто не пускает-то? — удивилась Верочка. — Ты же сама говорила, что Кирилл тебя каждые выходные навещает.
— Так он один приезжает! Без неё! — Анна многозначительно подняла палец. — Вот о чём я и говорю. Она его настраивает против меня.
Верочка покачала головой, но спорить не стала. Когда Анна Петровна что-то решала, переубедить её было невозможно. Оставалось только надеяться, что эта «душевная беседа» не обернётся катастрофой для всех участников.
Лера вернулась с работы позже обычного. В издательстве, где она работала редактором, намечался выпуск новой книжной серии, и ей пришлось задержаться, согласовывая правки с авторами. Она устала, хотела есть и мечтала о горячей ванне.
Открыв дверь квартиры, она сразу поняла: что-то не так. В воздухе витал запах незнакомых духов, из кухни доносились голоса. Один из них определённо принадлежал Кириллу, а второй…
Лера замерла в прихожей, сжимая в руках сумку. Этого не может быть. Только не сегодня.
— Лерочка! — раздался громкий голос из кухни. — Это ты, дорогая? Проходи скорее, я пирожков напекла!
Медленно сняв пальто и обувь, Лера прошла на кухню. За их маленьким столом, расставив локти и заняв почти всё пространство, сидела Анна Петровна. Перед ней стояла большая тарелка с пирожками, чайник и три чашки. Кирилл, с напряжённым лицом, примостился на краешке стула.
— Здравствуйте, Анна Петровна, — сказала Лера, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Какой сюрприз.
— Вот решила вас навестить! — радостно объявила свекровь, словно не замечая холодного приёма. — А то вы ко мне всё не едете и не едете. Думаю, гора к Магомету не идёт, значит, Магомет к горе пойдёт!
Кирилл бросил на жену виноватый взгляд:
— Мама приехала час назад. Без предупреждения.
— Да что предупреждать-то? — всплеснула руками Анна Петровна. — Я же не чужая! Мать родная! Присаживайся, Лерочка, чай остывает. И пирожки попробуй — с капустой, как ты любишь.
— Я не люблю с капустой, — тихо сказала Лера. — Я люблю с яблоками.
— Да? — удивилась свекровь. — А мне казалось… Ну, неважно! Садись, поговорим. Давно не виделись.
Лера посмотрела на Кирилла, ожидая поддержки, но тот сидел, опустив глаза, и молчал. Сдался. Снова.
— Я очень устала, Анна Петровна, — сказала она. — Давайте перенесём разговор на другой день. Когда я буду готова к визитам.
В кухне повисла тишина. Анна Петровна медленно отставила чашку и выпрямилась на стуле:
— Вот как? Я, значит, теперь «визит»? В доме собственного сына я «визит»?
— Это наш общий дом, — заметила Лера. — Мой и Кирилла.
— Ах, вот оно что! — Анна Петровна всплеснула руками. — Значит, я тут чужая! А я-то думала…
— Мама, — наконец подал голос Кирилл. — Никто не говорит, что ты чужая. Просто нужно предупреждать о приезде.
— Чтобы вы успели подготовиться? Или придумать отговорку? — Анна Петровна сощурилась. — Кирюша, а ты не замечаешь, что с тех пор, как женился, совсем от матери отдалился? Раньше каждый день звонил, а теперь что? Раз в неделю приедешь на час, и всё! И деньги перестал давать!
— Мама, мы же говорили об этом, — Кирилл потёр висок. — У нас сейчас сложный период…
— У всех сложный период! — перебила его мать. — У меня тоже сложный период! Пенсия маленькая, лекарства дорогие, квартплата растёт!
Лера почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения:
— Анна Петровна, при всём уважении, вы получаете пенсию больше, чем средняя по стране. Ваша квартира полностью оплачена, и у вас нет ипотеки. А что касается лекарств… — она запнулась. — Кирилл каждый месяц покупает вам всё необходимое.
— Да что ты знаешь о моих расходах? — вскинулась свекровь. — Ты думаешь, легко в моём возрасте одной жить? А я ведь могла бы снова замуж выйти, после того как ваш отец нас бросил! Но не пошла, ради сына осталась одна. Жизнь свою ему отдала!
Кирилл вздрогнул, и Лера заметила, как он сжал кулаки под столом. Это была больная тема — уход отца и постоянные напоминания матери о её жертве.
— Никто не спорит с тем, что вы хорошая мать, — дипломатично сказала Лера. — Но Кирилл уже взрослый. У него своя семья. И мы должны сами решать, как распоряжаться нашими деньгами.
— А, так вот в чём дело! — Анна Петровна победно улыбнулась. — Деньги! Всё о деньгах! Тебе жалко, что сын матери помогает?
— Мне жалко, что вы используете его чувство вины, чтобы манипулировать им, — спокойно ответила Лера.
В кухне повисла звенящая тишина. Кирилл переводил взгляд с матери на жену и обратно, не зная, что сказать. Анна Петровна побледнела, потом покраснела, потом снова побледнела.
— Вот, значит, как ты обо мне думаешь, — наконец произнесла она дрожащим голосом. — Кирюша, ты слышал? Твоя жена считает, что твоя родная мать — манипулятор!
— Я этого не говорила, — вздохнула Лера. — Я сказала…
— Я всё прекрасно слышала! — Анна Петровна резко встала, чуть не опрокинув стул. — И знаете что? Я, пожалуй, пойду. Не буду мешать вашему семейному счастью. Кирюша, проводишь мать?
Кирилл поднялся, бросив на Леру извиняющийся взгляд:
— Конечно, мама. Давай я вызову такси.
— Не надо такси, — отрезала Анна Петровна. — Сама доеду. Не впервой одной справляться.
Она демонстративно прошла мимо Леры, даже не взглянув на неё. В прихожей громко зашуршала одежда, застучали каблуки. Хлопнула входная дверь.
Кирилл и Лера остались одни на кухне, среди остывших пирожков и недопитого чая.
— Ты мог бы меня поддержать, — тихо сказала Лера.
Кирилл опустился на стул и обхватил голову руками:
— Я знаю. Прости.
— Это был твой шанс, Кирилл. Поставить границы. Показать, что мы — семья.
— Я не могу кричать на собственную мать! — он поднял на неё измученные глаза. — Она же… она всё-таки…
— Я не прошу кричать, — устало сказала Лера. — Я прошу быть мужчиной. Защищать нашу семью. В том числе и от твоей матери, если нужно.
Она повернулась и вышла из кухни. Через минуту в ванной зашумела вода. Кирилл остался сидеть, глядя в пространство. На душе было тяжело и муторно. Он любил мать. Любил жену. И не знал, как сделать так, чтобы не предать ни одну из них.
Следующие две недели прошли в напряжённом молчании. Лера и Кирилл общались только по необходимости — о бытовых мелочах, рабочих моментах, планах на выходные. Но главную тему обходили стороной.
Анна Петровна не звонила и не писала. Это было необычно — обычно после скандалов она первая шла на примирение, звонила сыну со слезами и жалобами на здоровье. Но не в этот раз.
— Может, ей правда плохо? — спросил Кирилл однажды вечером, когда они с Лерой ужинали перед телевизором.
— Если бы ей было плохо, она бы уже сто раз позвонила и сообщила об этом, — ответила Лера, не отрывая глаз от экрана.
— Но она молчит уже две недели.
— И это повод для беспокойства? — Лера повернулась к нему. — Может, она наконец поняла, что нужно уважать наше пространство.
Кирилл промолчал. В глубине души он знал, что Лера права. Но тревога не отпускала. Всю жизнь мама внушала ему, что он — её единственная опора, её смысл жизни. И теперь, когда связь оборвалась, он чувствовал себя предателем.
Вечером того же дня, когда Лера уже легла спать, он тихо вышел на балкон и набрал знакомый номер. Трубку сняли после первого гудка, словно ждали звонка.
— Алло, — голос матери звучал слабо и надтреснуто. — Кирюша, это ты?
— Да, мам, — он прислонился к холодной стене. — Как ты?
— Как я могу быть? — в голосе появились знакомые нотки обиды. — Сын не звонит, не приезжает. Сижу одна, никому не нужная.
Кирилл закрыл глаза. Вот оно. Начинается.
— Мам, ты же знаешь, что это не так.
— Знаю? — она горько усмехнулась. — А по-моему, всё именно так. Твоя Лера добилась своего — оторвала тебя от матери.
— Лера тут ни при чём, — твёрдо сказал он. — Это было моё решение — установить границы.
— Границы? — голос матери повысился. — Какие ещё границы между матерью и сыном? Я тебя родила, вырастила, а теперь ты говоришь о каких-то границах?
Кирилл вздохнул. Этот разговор повторялся снова и снова, как заевшая пластинка.
— Мама, я люблю тебя. Но у меня есть своя жизнь. Своя семья.
— А я тебе кто? Чужая? — в трубке послышались всхлипы. — Знаешь, я вчера в поликлинику ходила. Давление меряла. Врач сказал, что у меня гипертонический криз может случиться в любой момент. От переживаний.
Кирилл напрягся. Вот оно что. Давление, врачи, болезни — излюбленная тактика матери, когда другие аргументы не работали.
— Тебе нужны лекарства? — спросил он.
— Лекарства? — она фыркнула. — Мне нужен сын рядом! Мне нужно знать, что я не одна в этом мире! Что есть кому позаботиться обо мне, если что…
— Мам, я забочусь о тебе, — устало сказал Кирилл. — Но я не могу быть рядом круглосуточно. У меня работа, жена…
— Вот! — торжествующе воскликнула Анна Петровна. — Опять она! Всегда она на первом месте!
— Она моя жена, мама.
— А я твоя мать! Я тебя под сердцем носила!
Кирилл почувствовал, как внутри поднимается раздражение. Этот аргумент он слышал тысячу раз.
— Мама, давай не будем сейчас…
— Знаешь что, — перебила его Анна Петровна, и голос её вдруг стал холодным и решительным. — Я всё поняла. Ты выбрал её. Что ж, это твой выбор. Только не приходи потом, когда она тебя бросит. Я ведь вижу, какая она. Холодная, расчётливая. Сейчас ты ей нужен, а потом найдёт кого побогаче и уйдёт.
— Мама! — Кирилл повысил голос. — Не смей так говорить о Лере!
— Ого! — в трубке повисла пауза. — Смотрю, научился голос на мать повышать. Что ж, поздравляю. Стал настоящим мужчиной.
Кирилл сжал зубы, чувствуя, как тяжело колотится сердце.
— Я не хочу с тобой ссориться, — сказал он тихо. — Но и слушать, как ты оскорбляешь мою жену, не буду.
— Ладно, — неожиданно спокойно ответила Анна Петровна. — Раз так, то и говорить нам больше не о чем.
Связь оборвалась. Кирилл постоял ещё минуту на балконе, глядя на мерцающие вдали огни города, затем вернулся в квартиру. Лера не спала — сидела на кровати, обхватив колени руками.
— Ты звонил ей, — это был не вопрос, а утверждение.
Кирилл кивнул и сел рядом:
— Да. И, кажется, сделал только хуже.
— Что случилось?
Он рассказал. Лера слушала, не перебивая, только глаза становились всё печальнее.
— Знаешь, — сказала она, когда он закончил, — иногда я думаю, что мы никогда не выберемся из этого замкнутого круга.
— Выберемся, — Кирилл взял её за руку. — Должны выбраться.
Но в его голосе не было уверенности.
Телефонный звонок разбудил их в три часа ночи. Кирилл нащупал телефон на тумбочке, увидел незнакомый номер и нахмурился.
— Алло?
— Кирилл Сергеевич? — голос был официальным, без эмоций. — Это дежурный врач городской больницы. Вашу мать, Ковалёву Анну Петровну, доставили к нам с гипертоническим кризом. Состояние стабильное, но тяжёлое. Она просила вас уведомить.
Кирилл почувствовал, как холодеет внутри:
— Я… Спасибо. Я сейчас приеду.
Он положил трубку и посмотрел на Леру. Она уже сидела, включив ночник, и в его свете её лицо казалось осунувшимся и усталым.
— Мама в больнице, — сказал он. — Гипертонический криз.
Лера молча кивнула и встала с кровати:
— Я поеду с тобой.
— Не нужно, — он покачал головой. — Это может затянуться. А у тебя завтра важный день на работе.
— Уверен?
— Да, — он потёр лицо руками. — Я справлюсь. Правда.
Лера снова кивнула и помогла ему собраться. Когда он уже был в дверях, она вдруг обняла его — крепко, отчаянно, будто прощаясь.
— Звони, если что-то понадобится, — сказала она. — В любое время.
Кирилл поцеловал её в макушку и вышел.
В больнице пахло хлоркой и старостью. Кирилл шёл по пустому коридору, слушая, как гулко отдаются шаги от стен. Дежурная медсестра проводила его в палату и тихо прикрыла за ним дверь.
Мама лежала под капельницей, маленькая и какая-то сжавшаяся на фоне белых простыней. Увидев сына, она слабо улыбнулась:
— Пришёл всё-таки.
Кирилл сел рядом и взял её за руку:
— Конечно пришёл. Как ты?
— Жива пока, — она вздохнула. — Врачи говорят, что повезло. Соседка вовремя скорую вызвала.
— Что случилось?
— Да как обычно, — она поморщилась. — Давление подскочило, в глазах потемнело. Думала, само пройдёт. А потом… не помню. Очнулась уже здесь.
Кирилл сжал её руку:
— Мама, почему ты не позвонила мне раньше?
— А зачем? — она отвернулась к стене. — Чтобы услышать, что я опять манипулирую? Что использую болезнь, чтобы привлечь внимание?
— Я никогда так не говорил.
— Но думал, — она усмехнулась. — Я же вижу. Вы оба так думаете.
Кирилл промолчал. Что он мог сказать? Что отчасти она права? Что каждый раз, когда она жаловалась на здоровье, в его голове мелькала мысль: «Снова за своё»? Что ему стыдно за эти мысли, но он ничего не может с ними поделать?
— Мам, — наконец произнёс он. — Нам нужно что-то менять. Так больше не может продолжаться.
— И что ты предлагаешь? — она повернулась к нему, и в её глазах мелькнуло что-то жёсткое. — Сдать меня в дом престарелых? Или просто забыть, что у тебя есть мать?
— Я предлагаю честность, — твёрдо сказал Кирилл. — Без манипуляций, без скандалов, без драм. Просто… нормальные отношения.
Анна Петровна долго смотрела на него, потом медленно кивнула:
— Знаешь, сынок, в чём твоя проблема? Ты думаешь, что всё можно решить разговорами. Что если красиво расставить слова, то жизнь сразу наладится. Но жизнь — она не такая. Она грязная, неудобная, с острыми углами. И люди такие же.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что я — твоя мать. Со всеми недостатками, со всеми ошибками. И либо ты принимаешь меня такой, какая я есть, либо… — она запнулась. — Либо мы перестаём мучить друг друга.
Кирилл почувствовал, как что-то сжимается внутри:
— Ты ставишь мне ультиматум?
— Я предлагаю честность, — она повторила его слова с лёгкой насмешкой. — Без масок и притворства.
Они замолчали. За окном начинало светать — бледное зимнее солнце медленно поднималось над крышами домов. Кирилл смотрел на мать и видел в ней не только властную женщину, привыкшую добиваться своего любой ценой, но и одинокую, стареющую, испуганную. И от этого становилось только тяжелее.
— Я люблю тебя, мама, — сказал он тихо. — Но я не могу больше жить в этом треугольнике. Это разрушает меня. Разрушает мой брак. Разрушает всё.
— Значит, выбираешь её, — Анна Петровна кивнула, словно получила подтверждение давней догадки. — Что ж, это твоё право.
— Я не выбираю между вами! — Кирилл повысил голос, но тут же осёкся, вспомнив, что они в больнице. — Я просто хочу, чтобы мы все могли…
— Жить долго и счастливо? — перебила его мать. — Не бывает так, сынок. Всегда приходится выбирать. И ты сделал свой выбор.
Она закрыла глаза, показывая, что разговор окончен. Кирилл посидел ещё немного, глядя на её осунувшееся лицо, потом тихо встал и вышел из палаты.
Когда Кирилл вернулся домой, было уже утро. Лера сидела на кухне с чашкой остывшего кофе и смотрела в окно.
— Как она? — спросила, не оборачиваясь.
— Стабильно, — Кирилл сел напротив. — Врачи говорят, что через пару дней выпишут.
Лера кивнула и наконец посмотрела на него:
— А ты как?
Он помолчал, подбирая слова:
— Знаешь, мне кажется, я всю жизнь пытался быть хорошим для всех. Хорошим сыном, хорошим мужем. И в итоге не стал хорошим ни для кого.
— Это не так, — мягко сказала Лера. — Ты прекрасный человек, Кирилл. Просто попал в невозможную ситуацию.
— Возможно, — он устало потёр глаза. — Но дальше так продолжаться не может. Я должен что-то решать.
— И что ты решил?
Кирилл посмотрел на жену — измученную, с тенями под глазами, но всё равно красивую. Подумал о матери в больничной палате — одинокой, упрямой, несчастной. И вдруг понял, что решение давно уже созрело внутри. Оставалось только озвучить его.
— Я думаю, нам нужно переехать, — сказал он. — В другой город. Начать с чистого листа.
Лера удивлённо моргнула:
— Ты серьёзно?
— Абсолютно, — он кивнул. — Я могу перевестись в филиал компании. Ты найдёшь работу — с твоей квалификацией это не проблема. Снимем квартиру, потом купим свою.
— А как же твоя мама?
— Я буду помогать ей деньгами, — твёрдо сказал Кирилл. — Регулярно. Конкретной суммой, которую мы обсудим с тобой. Буду звонить, приезжать на праздники. Но жить рядом… я больше не могу.
Лера долго смотрела на него, потом медленно кивнула:
— Если ты уверен, что это правильное решение…
— Не уверен, — честно ответил Кирилл. — Но другого пути я не вижу.
Они помолчали. За окном начинался новый день — холодный, ясный, с пронзительно-синим небом.
— Знаешь, что самое страшное? — вдруг сказал Кирилл. — Что я чувствую облегчение. От мысли, что мы уедем. Что я больше не буду разрываться между вами. Что не буду видеть, как вы обе несчастны из-за меня. Это ужасно, да?
Лера покачала головой:
— Это честно. А честность — это всегда хорошо. Даже когда больно.
Она встала, обошла стол и обняла его сзади, прижавшись щекой к его макушке:
— Мы справимся, слышишь? Вместе.
Кирилл накрыл её руки своими и закрыл глаза. Впереди была неизвестность, тяжёлые разговоры и, возможно, ещё больше боли. Но сейчас, в этот момент, он чувствовал странное спокойствие. Как будто после долгих лет метаний наконец нашёл верное направление.
Три месяца спустя Кирилл стоял у окна их новой квартиры в Нижнем Новгороде и смотрел на Волгу, сверкающую в лучах весеннего солнца. Позади был тяжёлый разговор с матерью, слёзы, обвинения, клятвенные обещания звонить каждый день и приезжать при первой возможности. Впереди — новая работа, новые знакомства, новая жизнь.
Лера подошла и обняла его за плечи:
— О чём думаешь?
— О том, что мы все получили по заслугам, — ответил он, не оборачиваясь. — Мама — одиночество, которого так боялась. Я — вечное чувство вины. Ты — мужа, который так и не стал настоящей опорой.
— Глупости, — Лера покачала головой. — Никто не получил по заслугам. Просто жизнь сложилась так, а не иначе. И ты сделал всё, что мог.
— Правда? — он повернулся к ней. — Иногда мне кажется, что я просто сбежал от проблемы, вместо того чтобы решить её.
— Некоторые проблемы нельзя решить, — тихо сказала Лера. — Можно только научиться жить с ними. Или без них.
Она помолчала, потом добавила:
— Знаешь, о чём я часто думаю? Что мы все трое — заложники любви. Твоя мать любит тебя так сильно, что не может отпустить. Ты любишь её так сильно, что не можешь оборвать эту нездоровую связь. Я люблю тебя так сильно, что готова терпеть всё это. Замкнутый круг.
Кирилл обнял жену, прижал к себе:
— Замкнутый круг, который мы разорвали.
— Разорвали? — она грустно усмехнулась. — Или просто растянули на большее расстояние?
Он не ответил. За окном чернела весенняя Волга, впереди была новая жизнь, а где-то далеко, в маленькой квартире на окраине Москвы, сидела одинокая женщина и смотрела на телефон, ожидая звонка от сына.
Деньгами в их семье теперь действительно распоряжалась Лера. И мать Кирилла больше не получала ни рубля сверх той суммы, которую они определили. Но счастливее от этого не стал никто.
Такова была цена свободы. Цена выбора. Цена взросления.
Цена, которую всем им пришлось заплатить.
