«Грызёшь капустные листья?! Опять?!». Пощечина, нанесенная рукой матери, была слишком сильной для двухлетнего ребенка. Девочка застонала, заскулила, завыла. Она хотела кушать, хотела ласки, хотела тепла.
«Ну, что за дефективный ребенок! Ты ведь нарочно это делаешь, нарочно?». Глаза матери уставились в глазки Иры. Девочка плакала, ничего не понимая.
«Ну, хорошо же! Я найду на тебя управу».
Марина вытащила из ящика стола пеньковую веревку…
Дочь Ирочку поэтесса Марина Цветаева родила 13 апреля 1917 года. Время было голодное, страшное. В марте Николай II отрекся от престола, Февральская революция победила. Но народ, разбуженный диким воздухом свободы, все никак не мог успокоиться. В деревнях, в городах начались грабежи, насилие. Власть ушла, а новая власть так и не пришла.
У Марины уже была дочь от ее супруга, офицера и литератора Сергея Эфрона. Ариадну, которой на момент рождения Иры было пять лет, Марина обожала, считала ее человеком гениальным (именно человеком, а не ребенком).
При всей любви к Ариадне, Марина была невероятно строгой и требовательной матерью. От старшей дочери требовалось соответствовать преставлением матери об идеальном ребенке.
Ариадна или, по-домашнему, Аля, должна была, во-первых, искренне любить свою мать, восхищаться ею; во-вторых, уметь красиво выражать эту любовь как словами, так и поступками; наконец, девочка, как дочь гениальной поэтессы, (каковой себя считала Цветаева), должна, обязана была быть гениальным, выдающимся человеком.
Сохранилось множество писем Али к матери, и Марины — к старшей дочери. В конце своих посланий Марина непременно добавляла: «Восхищайся мной!», «Люби меня!». И ни разу не написала: «Люблю тебя».
Семилетняя Аля обращалась к матери строго на Вы, клятвенно заверяла ее в любви и в каждом письме по несколько раз писала: «Марина, я люблю Вас!».
Але повезло в том смысле, что она соответствовала требованиям матери. Девочка была талантливая, умная, здоровая, очень живая. Для Марины, всю жизнь мечтавшей о «Рыцаре в сияющих доспехах», впервые такой рыцарь появился. Рыцарь неизменно обожающий, готовый на любой «подвиг».
Вот письмо Али:
«Висят иконы Иисуса и Богородицы. Всё время в глазах и душе Ваш милый образ. Ваша шубка на меху, синие варежки».
Але приходилось постоянно доказывать свою любовь к матери, иной раз — в весьма суровой форме. Много позднее Ариадна вспоминала о методах воспитания Цветаевой:
«Я записывала что-то в тетрадке и вдруг услыхала голос Марины: «Аля, Аля, иди скорей сюда! Я иду к ней и вижу — на кухонной тряпке лежит мокрый червяк. А я больше всего боюсь червяков. Она сказала: «Аля, если ты меня любишь, ты должна поднять этого червя».
Ариадна подняла червя, доказала матери, что любит ее.
В отличие от талантливой, сильной, веселой Али, Ира была совсем иным ребенком. Девочка была слабой, болезненной, ей самой необходимы были материнское тепло, ласка, забота. Но Марина ничего этого дать дочери не могла, да и не хотела. Ей самой было нужно обожание.
«Бездарность» и «глупость» Иры выводили Цветаеву из себя. Дочка, которой едва исполнилось два года, казалась ей дефективной. И эта дефективность Иры болезненно била по самолюбию Марины — как же так, у такой гениальной женщины, как она, родился такой ребенок!
В своем дневнике от 1919 года (Ире два года!) Марина пишет:
«Во вторник в 11 утра она (заведующая) заедет за мной на лошади, я передам ей узел с Ириниными гадостями (этот дефективный ребенок не просится, — Vous voyez ca d’ici! — Хорошее приобретение!
— Я даже хотела сжечь! -) — передам ей пакет с гадостями и прикачу на санках к Але, увижу ее сияющие (от одной меня) голубые глаза и тетрадку. — Не привезти ли ей туда шарманку? Боюсь одного — Алиных слез, когда ее сломают, — а сломают непременно!
«Ириниными гадостями» Марина Ивановна называла пеленки двухлетней девочки, питавшейся капустными листьями и из-за этого страдавшего диареей.
Письмо было написано Цветаевой в Кунцевский детский приют, куда Марина Ивановна сдала дочерей — говорила, что не имеет возможности их кормить, хотя воспоминания знакомых поэтессы это опровергают.
В Кунцево Цветаева привезла дочерей под видом их крестной, в таком же статусе и навещала девочек. Стыдно было признаться, что мать — и сдала детей в приют.
Привозила вкусности — сахар, но только и исключительно Але. Ира, как не тянула ручонки, не получала ничего:
«А что ж Вы маленькую-то не угостите?» (Спрашивает заведующая) Делаю вид, что не слышу.— Господи! — Отнимать у Али! — Почему Аля заболела, а не Ирина?!!
17 декабря 1919 года Марине сообщили из приюта: Ирина кричит от голода, от тоски. В ответ на это поэтесса записала в дневнике страшные по своей сути слова:
«Ирина, которая при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю ее гнусность».
Но в чем причина того, что Ира при матери и пикнуть не смела? Все просто и страшно: девочка боялась Марину, потому что та ее била.
Однажды подруга Цветаевой, заскочив к ней в гости, поразилась тому, что маленькая Ира была привязана к креслу за ножку. Женщина спросила, почему Марина так поступает со своим ребенком. Поэтесса ответила: это для того, чтобы Ира, ползая по полу, не грызла капусту.
Цветаевой было свойственно относиться к совсем маленьким детям, как к взрослым людям. «Гнусность» Иры — крики, испачканные пеленки, — поэтесса воспринимала чуть ли не как оскорбление, желание огорчить мать.
От своих дочерей Марина ждала, что те будут восхищать ее своим умом, своей красотой, будут преклоняться перед ее талантом и служить ей, как сказочные рыцари.
15 февраля 1920 года Ира Эфрон, дочь Марины Цветаевой, умерла в Кунцевском детском приюте от голода в возрасте трех лет. Художница Магда Нахман, пораженная смертью девочки, написала своей подруге Юлии Оболенской:
“…Умерла в приюте Сережина дочь — Ирина — слышала ты? Михаил Соломонович под арестом — это на днях Вера писала. Лиля хотела взять Ирину сюда и теперь винит себя в ее смерти. Ужасно жалко ребенка — за два года земной жизни ничего кроме голода, холода и побоев…”
Лиля Эфрон — тетя Иры и Ариадны. Эта молодая женщина хотела забрать Иру себе, очень любила девочку. Марина не позволила. Как так! Дочь самой Цветаевой — да в чужих руках? Это что же, получается, Марина — плохая мать?! Не бывать этому.
Через несколько лет, вспоминая о смерти дочери, Цветаева написала:
«Ирина! — Я теперь мало думаю о ней, я никогда не любила ее в настоящем, всегда в мечте — любила я ее, когда приезжала к Лиле и видела ее толстой и здоровой, любила ее этой осенью, когда Надя (няня) привезла ее из деревни, любовалась ее чудесными волосами.
Но острота новизны проходила, любовь остывала, меня раздражала ее тупость, (голова точно пробкой заткнута!) ее грязь, ее жадность, я как-то не верила, что она вырастет — хотя совсем не думала о ее смерти — просто, это было существо без будущего.»
Защитники Марины Цветаевой пытаются оправдать поэтессу ее несомненным талантом, страшным временем, голодным годом. Если Алю вырастили няни еще до революции, то Иру поэтессе приходилось растить самой, а она была совершенно беспомощна в быту — не умела ни стирать, ни готовить. И злилась, что ей приходится это делать.
Марине было крайне тяжело, это верно, но вот только никто не заставлял ее писать в дневнике о дочери столь чудовищные вещи.
В 1925 году Марина Цветаева родила последнего ребенка — сына Георгия Эфрона, или, как она его называла, «Мура».
Отношения матери с Муром были принципиально иные, чем с дочерьми. Здесь уже Марина выступала в роли жреца, поклоняющегося божеству — любимому, талантливому, красивому Муру. При этом, сын зачастую относился к матери презрительно, стихи ее называл ерундой, к поэтическому наследию Марины уважения не испытывал.
Муру были нужны деньги, вкусная еда, комфорт. И всего этого он требовал от матери…
Закончилось все страшно: Марина покончила с собой в Елабуге в 1941 году, Георгий погиб в 44-ом на фронте. Лишь Ариадне удалось выйти живой из того страшного водоворота, в который превратилась жизнь этой семьи.
