Полдень субботы. За окном терпкий осенний воздух, пряный запах увядающей листвы. Лена аккуратно замачивает огромную гору рубашек мужа в тазу, хотя стиральная машинка «Бош» стоит буквально в метре от неё. Новая, в хромированном корпусе — свадебный подарок от её родителей.
— Машинка всё портит, выкручивает ткань. Рубашки потом как половая тряпка, — в сотый раз повторяет Нина Петровна, расхаживая по тесной кухне. — Мой Валерочка заслуживает лучшего. Ты ведь понимаешь это, Леночка?
Лена молча кивает. В свои двадцать семь она уже научилась глотать подобные замечания, как горькое лекарство — быстро, не морщась. Четыре месяца брака с Валерой превратились в нескончаемый урок смирения перед его матерью.
— И джинсы не забудь прогладить. Все швы, особенно карманы.
— Но Валера сам говорил, что джинсы можно не гладить…
Нина Петровна поджимает тонкие губы, окрашенные помадой цвета спелой вишни.
— Он просто не хочет тебя нагружать. Мужчины такие… добрые. Прощают женские недоработки. Но я-то знаю, как надо.
Лена трёт мыльной щёткой воротник рубашки до красноты на пальцах. В голове тихо звенит от усталости — ночная смена в клинике закончилась всего пять часов назад. Но Нина Петровна считает, что настоящая жена должна успевать всё.
— Моя бабушка, царствие ей небесное, говорила: «Труд женщину красит, а семью укрепляет». Вот я Валеру одна подняла и никогда не жаловалась, — свекровь поправляет идеально уложенные седые волосы. — Ты только не обижайся, Леночка. Я же для вашего блага стараюсь. Хочу, чтобы ты стала идеальной женой для моего сына.
Лена поднимает взгляд от таза с бельём. В глазах свекрови — ни тени сомнения, только непоколебимая уверенность в собственной правоте. Перед внутренним взором проносятся картинки возможного скандала, слёзы, обиды, Валера, разрывающийся между матерью и женой…
— Да, Нина Петровна, — отвечает она тихо.
Вечером, когда Валера возвращается с работы, квартира наполняется запахом жареного мяса и свежевыглаженного белья. Нина Петровна, довольная, восседает во главе стола.
— Вот, сын, посмотри, какая у тебя жена хозяйственная под моим руководством становится. А то ведь после своего медицинского даже яичницу толком пожарить не умела.
Валера устало улыбается и целует Лену в макушку.
— Мама, не преувеличивай. Лена и до замужества отлично готовила.
— Ну-ну, — хмыкает свекровь. — Матери виднее. Я, между прочим, тебя растила, знаю, что для тебя лучше.
За ужином Нина Петровна, как обычно, рассказывает о своём героическом материнстве — как недосыпала, недоедала, тянула сына одна после смерти мужа. Лена знает эти истории наизусть, каждую паузу, каждый драматический вздох.
— Валера, получается у тебя отец умер, когда ты совсем маленький был? — спрашивает Лена, накладывая свекрови еще порцию картофеля.
Странная тень пробегает по лицу Нины Петровны. Она резко меняет тему:
— А что это у нас пирог до сих пор не подан? Леночка, ты забыла?
Позже, когда посуда вымыта, а Нина Петровна устраивается перед телевизором с вязанием, Лена замечает эту маленькую тревожную деталь — как быстро свекровь уклонилась от разговора об отце Валеры. Не впервые.
— Ты когда-нибудь видел фотографии своего отца? — спрашивает Лена мужа поздно вечером, когда они остаются наедине в спальне.
Валера хмурится, откладывая книгу.
— Странный вопрос. У мамы где-то был альбом… Но она не любит о нём говорить. Говорит, что он был хорошим человеком, но рано умер. Я его совсем не помню — мне и года не было.
— А свидетельство о смерти? Могилу?
— Леночка, к чему эти вопросы? — Валера трёт переносицу. — Мама только говорила, что его кремировали. Мы не часто это обсуждали.
Лена кивает и ничего больше не спрашивает. Но внутренний врачебный инстинкт, привычка анализировать симптомы и находить скрытые причины болезни, уже включился на полную мощность.
Проходит неделя. Лена берёт отгул на работе и едет в районный архив, затем в ЗАГС. Везде получает вежливые отказы — информация конфиденциальная, только по запросу близких родственников с документами. В медицинской базе данных тоже ничего найти не удаётся — слишком много лет прошло.
Заниматься стиркой по субботам становится уже традицией. Нина Петровна сидит рядом, перебирая гречку — «в магазинной всегда попадается мусор».
— А знаешь, Леночка, я вчера встретила свою старую знакомую, Тамару Сергеевну. Помнишь, я рассказывала? Она в детской поликлинике всю жизнь проработала. Так вот она говорит, что иногда вы, молодые врачи, совсем не тем советам следуете. В наше время…
Детская поликлиника. Что-то щёлкает в голове у Лены.
— А в какой поликлинике работала ваша знакомая?
— В тридцать второй, на Комсомольском проспекте. Там же, где Валерочка в детстве наблюдался.
Вечером, дождавшись, когда Валера уйдёт на встречу с друзьями, а свекровь заснёт под звуки телевизора, Лена открывает ноутбук. Тридцать вторая поликлиника… Несколько запросов, звонков бывшим однокурсникам. Один из них теперь работает в системе электронного документооборота медицинских учреждений.
— Мне просто нужно узнать историю одного пациента. Это важно, возможно наследственное заболевание, — объясняет она шёпотом по телефону.
Спустя три дня у Лены в руках распечатки. Валера действительно был прикреплён к этой поликлинике. Но первая запись датирована не рождением, а возрастом два года и семь месяцев. И врач отмечает: «Ребёнок из дома ребёнка №5, усыновлён биологической матерью».
Дальше — глубже. Ещё неделя поисков, звонков, просьб. В архиве дома ребёнка сохранились записи: Валерий был оставлен матерью сразу после рождения, от ребёнка отказались. Отец в свидетельстве о рождении не указан. А спустя почти три года мать вернулась за ним. Редкий случай восстановления в родительских правах.
Лена сидит с распечатками на кухне поздно вечером. Нина Петровна, эта женщина, которая постоянно попрекает её недостаточной преданностью семье, сама когда-то отказалась от собственного сына. А потом забрала его и выстроила целую легенду о своём героическом одиночном материнстве.
Суббота. Снова таз с бельём. Руки в мыльной воде.
— Леночка, ну что же ты так медленно? Уже час возишься с этими рубашками. В моё время мы за полчаса управлялись с горой белья в два раза больше.
Лена поднимает взгляд. Глаза свекрови полны привычного превосходства.
— А ещё джинсы Валеры из машинки достала и не погладила. Я проверила.
— Нина Петровна, — голос Лены звучит неожиданно спокойно. — Скажите, а почему вы Валере никогда не рассказывали, что отказались от него после рождения?
Лицо свекрови мгновенно белеет. Рука с недочищенной картофелиной застывает в воздухе.
— Что за глупости ты говоришь?
Лена вытирает руки полотенцем, достаёт из кармана фартука сложенные листы бумаги.
— Вот выписки из дома ребёнка номер пять. Валера провёл там почти три года, прежде чем вы его забрали.
— Ты… ты копалась в архивах? — шепчет Нина Петровна. — Это незаконно. Это…
— Это правда, — Лена разворачивает документы. — Никакого умершего мужа не было. Вы родили, отказались, а потом передумали. Что случилось? Совесть замучила? Или жизнь наладилась?
Нина Петровна хватается за сердце.
— Ты не понимаешь… Мне было девятнадцать. Родители выгнали из дома. Отец ребёнка сбежал. Я не могла… у меня ничего не было.
— А потом?
— Потом я встретила хорошего человека. Он помог мне встать на ноги, обещал принять ребёнка. Мы даже поженились… но через год он ушёл. А я уже не могла представить жизнь без Валеры.
Лена внимательно смотрит на внезапно постаревшую женщину перед собой.
— Я не осуждаю вас за тот выбор, Нина Петровна. Но я осуждаю вас за ложь. За то, что вы построили свой образ идеальной матери на вымышленной истории. И особенно за то, как вы обращаетесь со мной, постоянно намекая, что я недостаточно хороша для вашего сына.
— Ты… ты не посмеешь рассказать ему, — голос свекрови дрожит. — Это разобьёт ему сердце.
— Думали, я вечно молчать буду? — Лена качает головой. — Нет, Нина Петровна. Я люблю Валеру и не хочу причинять ему боль. Но выбор за вами: либо вы прекращаете свои бесконечные придирки и поучения, либо эти документы окажутся на столе Валеры.
Они долго смотрят друг на друга. В глазах Нины Петровны — страх, ярость, отчаяние.
— Чего ты хочешь?
— Просто уважения, — отвечает Лена. — И чтобы моя семья жила спокойно. Без ваших вечных уроков и требований. Я буду стирать в машинке, гладить то, что считаю нужным, и готовить так, как умею. А вы перестанете меня контролировать.
Через месяц Нина Петровна сообщает, что решила переехать в их дачный домик в пригороде.
— Здесь воздух чище, — объясняет она сыну. — Да и вам с Леночкой нужно личное пространство. Я же вижу, как вы любите друг друга.
Валера удивлён, но рад. Он не замечает, как изменились отношения между матерью и женой — теперь Нина Петровна только улыбается и кивает, когда Лена что-то делает по-своему.
А спустя два месяца, когда Лена сообщает о своей беременности, свекровь не произносит ни слова о том, как правильно вынашивать ребёнка. Она просто обнимает невестку и шепчет:
— Спасибо тебе.
И в этом «спасибо» — действительно звучит что-то похожее на благодарность и уважение.
Сидя в гостиной их теперь просторной квартиры, Лена поглаживает едва заметный животик. Страшная тайна останется с ней. Не из жалости к свекрови, а из любви к мужу. Иногда молчание — это не проявление слабости, а акт милосердия. А иногда — просто превосходное оружие.
Тихий вечер наполнен умиротворением. Лена улыбается, глядя на мужа, расставляющего книги на полке.
— О чём задумалась? — спрашивает он.
— О том, что правда всегда где-то рядом. Нужно только уметь искать.
Валера целует её в лоб, не понимая истинного смысла этих слов. А Лена наслаждается тишиной — настоящей тишиной, не давящим молчанием, а спокойствием, которое наступает, когда каждый занимает своё место в этом сложном мире семейных отношений.
