Авдотья всхлипнула, когда барышня больно хлестнула ее по щеке: знай, мол, свое место. Да еще и накричала. И все — из-за сущей мелочи.
Лицо под ладонями горело, слезы жгли глаза, и Дуня их не скрывала. Забившись в уголок, она горько плакала от обиды. Оставаться в доме она теперь не могла, но и где искать ей кров не представляла.
В квартире профессора Императорской Академии художеств Ивана Петровича Мартоса вечно царили шум и суета. В большой комнате, которая служила и мастерской и столовой, а в редкие дни праздников даже бальной залой, собиралось за ужином большое семейство.
В малой гостиной играли в лото и раскладывали пасьянсы. В нескольких спальнях обитало многочисленное потомство Ивана Петровича, да ютились на антресолях нищие родственницы и дети друзей, которым щедрый скульптор давал кров….
Сам выходец из дружной казачьей семьи, за большой талант отправленный учиться в Петербург, Мартос иной жизни и не представлял. Раз уж судьба была к нему благосклонна, так отчего бы не поделиться ее милостями с ближними?
В молодые годы, с успехом окончив академию и став преподавателем ваяния, Иван Петрович женился, взяв за себя красавицу Матрену, девушку из обедневшей дворянской семьи. Мотря подарила ему четырех сыновей и семь дочерей. Да случилась беда.
То ли беременности и роды подкосили здоровье, то ли свое дело сделал сырой петербургский климат, а только Матрена тяжело захворала. «Ничего не поделать, чахотка!» — постановили врачи.
В январе 1807 года Мартос остался один. Сам растил детей, ставил их на ноги. Сыновей пустил по творческой линии, благо талантами не были обделены. Дочерей мечтал отдать замуж за художников.
Девицы уже были на выданье, оттого «для компании» в дом была взята Дунечка Спиридонова, которая после смерти родителей — разорившихся дворян, — осталась без куска хлеба и без крыши над головой.
Дочки Ивана Петровича понимали бедственное положение Дуняши, приглашенной не столько для дела, сколько из жалости. Знали: пойти ей некуда. Оттого и верховодили безответной Авдотьей, посмеиваясь над ней да гоняя по пустякам.
Дуня все терпела, не смея пожаловаться вечно занятому благодетелю. Однако, когда одна из хозяек, выйдя из себя, забылась до того, что дала Дуняше пощечину, она не выдержала. Разрыдавшись — отчаянно и громко — бросилась собирать свои нехитрые пожитки.
На шум вышел Иван Петрович, по случаю работавший в мастерской. И, разузнав у растревоженных домашних, в чем дело, отправился к себе в комнату. Облекся в официальный вицмундир, надел ордена и пошел в покои барышень.
Не обращая внимания на дочерей, подошел прямо к горько плачущей в уголке сироте и, смущенно прокашлявшись, объявил:
— Милостивая государыня, Авдотья Афанасьевна, имею честь просить вашей руки!
— Чего изволите? — вздрогнув, вскочила с места Дуня, не понимая, что это нашло на Ивана Петровича.
— Авдотья Афанасьевна, имею честь просить вашей руки… — повторил он. И добавил: — Не откажите мне в счастье назваться вашим мужем и будьте мне женой…
— Да разве же смею! Как же это можно? — испугалась Дунечка. На доброго старика, разменявшего седьмой десяток, она и не смотрела, иначе как на чудаковатого, но благодушного покровителя, пригревшего ее из милости.
— Можно, коли вы согласитесь; от вас зависит мое счастье… — твердо сказал Мартос. И, не дожидаясь ответа, обратился к потрясенным дочерям: — Не смогли уважать бедную сироту, нанесли ей неслыханную обиду, которую я один только могу смыть…Так теперь вы будете уважать Авдотью Афанасьевну как мать!
Ивана Петровича и Авдотью обвенчали. И через положенный срок Дуняша подарила мужу дочь, а затем и сына.
— Как неприлично! — тихо шептались в академии. Ведь Мартосу уже было за шестьдесят, куда уж такие подвиги! Тем более, что разница в возрасте между детьми от первого и второго браков доходила до тридцати лет.
Однако оскорбить профессора никто не хотел. Молчали и дочери, не сумевшие полюбить свою мачеху, но не готовые пойти против отца.
Двадцать лет прожила Дуняша с Иваном Петровичем. Может, и без большой любви, но в согласии. Благодарная за то, что из нищей приживалки стала хозяйкой. В 1835 году она похоронила своего почтенного мужа и, по сохранившимся сведениям, замуж больше не выходила.
