— Это что такое?
Голос Сергея был низким, глухим, как удар молота по наковальне. Он не кричал. Пока. Он стоял посреди гостиной, и от него исходила такая волна сжатой ярости, что воздух в комнате, казалось, загустел. Катя вздрогнула и оторвала взгляд от беззаботной комедии, идущей по телевизору. Перед ней, на мягких диванных подушках, лежал его телефон, экраном вверх. Она непонимающе моргнула, пытаясь совместить весёлую музыку из динамиков и каменное лицо мужа.
На светящемся экране была открыта страница её брата в социальной сети. Свежая, только что выложенная фотография. Витя, её любимый младший брат, сиял самодовольной улыбкой, небрежно прислонившись к глянцевому чёрному боку совершенно нового, блестящего автомобиля. Подпись под фото гласила: «Мечты сбываются! Принимаю поздравления!».
— Серёж, ну что ты начинаешь… Это просто…
— Просто? — он сделал шаг к дивану, и Катя инстинктивно вжалась в спинку. Его глаза, обычно тёплые, сейчас были похожи на два тёмных колодца без дна. — Он год не отдаёт мне почти миллион. Год! Он месяцами не берёт от меня трубку, как последний трус. А тебе, сестричке, он, конечно, отвечает. И что он тебе говорит? Что дела плохо идут? Что денег нет совсем, надо потерпеть?
Он не спрашивал. Он утверждал. Катя молчала, понимая, что любое слово будет использовано против неё. Да, именно это Витя и говорил. Он жаловался, просил войти в положение, обещал, что вот-вот всё наладится. А она верила. Или хотела верить. И передавала эти слова мужу, сглаживая углы, уговаривая его ещё немного подождать.
— Ты сидишь и защищаешь его. Покрываешь. А он на мои деньги, на деньги, которые я горбом своим зарабатывал, пока он «бизнес строил», покупает себе игрушки! Он смеётся над нами, Катя! Надо мной, потому что я лох, который дал ему денег, и над тобой, потому что ты лохушка, которая верит в его сказки.
Его голос начал набирать силу, в нём зазвучали металлические нотки. Он не ходил по комнате, не размахивал руками. Он стоял на месте, как вкопанный, и каждое его слово било точно в цель. Весёлая комедия на экране казалась теперь издевательством.
— Я пахал на севере, чтобы мы ипотеку закрыли раньше. Чтобы у нас была подушка безопасности. Это не просто цифры на счёте. Это моё время. Моя спина. Мои нервы. А твой братик взял моё время и мою жизнь, просадил их, а теперь покупает себе машину и выставляет это на всеобщее обозрение! Он даже не пытается это скрыть! Он просто плюёт мне в лицо!
Катя открыла рот, чтобы сказать, что Витя обещал всё вернуть, что он наверняка взял машину в кредит, что это недоразумение… Но слова застряли в горле. Она посмотрела на фотографию, на сытую, довольную улыбку брата, и впервые почувствовала не жалость к нему, а стыд.
Сергей увидел это в её глазах. И это не смягчило его, а, наоборот, подстегнуло. Он наклонился, его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от её.
— Так вот. Моя доброта кончилась.
— Но…
— Если твой братик не вернёт мне деньги в течение недели, Катя, то я просто заберу у него машину, которую он купил за мой счёт! Мне надоели его постоянные «завтраки», мне нужны деньги! Мои деньги!
— Я понимаю… Просто…
— И не смей меня останавливать или защищать его. Он сделал свой выбор, когда купил эту тачку вместо того, чтобы отдать долг. Теперь мой выбор.
Он выпрямился. Катя ожидала, что он сейчас уйдёт, хлопнет дверью, поедет куда-нибудь, чтобы остыть. Но Сергей не ушёл. Он молча обошёл диван, сел в кресло напротив и в упор посмотрел на неё. Потом взял пульт и выключил звук у телевизора. Безмолвные, дёргающиеся фигурки на экране продолжали кривляться в полной тишине. И эта тишина была страшнее любого крика. Она означала, что разговор не окончен. Он только начался.
Прошло три часа. Или четыре. Катя потеряла счёт времени. Беззвучный телевизор давно погас, оставив в комнате только тусклый свет торшера, который выхватывал из полумрака сердитый профиль Сергея в кресле и её собственное сжавшееся на диване тело. Они не разговаривали. Каждый звук — щелчок закипающего чайника на кухне, скрип паркета под ногами, когда кто-то из них вставал, чтобы сходить в ванную, — отдавался в ушах пушечным выстрелом. Это было не молчание обиды, после которого можно обняться и помириться. Это было молчание двух армий, окопавшихся на своих позициях и ждущих, кто нанесёт следующий удар.
Сергей не читал, не смотрел в телефон. Он просто сидел, глядя в одну точку перед собой. Его спокойствие пугало Катю гораздо больше, чем крик. В этой неподвижности чувствовалась окончательность принятого решения. Он не сорвался, не ушёл. Он остался, превратив их общую квартиру в камеру пыток, где главным инструментом было напряжённое ожидание.
Катя больше не могла этого выносить. Её инстинкт самосохранения, её желание спасти остатки их семьи, их брака, требовали действия. Она не могла просто сидеть и ждать, пока неделя пройдёт и Сергей исполнит свою угрозу. Она должна была что-то сделать. Должна была достучаться до брата. Она взяла свой телефон. Руки слегка онемели от напряжения. Сергей медленно повернул голову и посмотрел на неё. Он не сказал ни слова, но в его взгляде читалось всё: «Давай. Позвони ему. Услышь сама».
Её палец завис над иконкой вызова с фотографией улыбающегося Вити. Она несколько раз глубоко вдохнула, собираясь с силами, и нажала. Гудки пошли сразу. Её сердце забилось где-то в горле. Один. Второй. На третий он ответил.
— Катюш, привет! Что-то срочное? А то мы тут отмечаем, — голос брата был весёлым, расслабленным, на фоне слышалась музыка и смех.
— Витя, — она старалась говорить тихо, чтобы Сергей не слышал подробностей, хотя прекрасно понимала, что он и так всё знает. — Вить, тут такое дело… Сергей видел твою машину.
На том конце провода на секунду повисла пауза. Музыка стала тише — видимо, Витя отошёл в сторону.
— И что? — его тон сразу стал жёстким, оборонительным. — Я себе машину не могу купить? Я что, должен в рубище ходить, пока долг не отдам?
— Нет, но ты пойми… Это почти миллион. Сергей в бешенстве. Он дал тебе неделю, Витя. Неделю, чтобы вернуть деньги. Он сказал, что заберёт машину.
Прозвучал короткий, злой смешок.
— Заберёт он. Как он её заберёт? Она на меня оформлена. Он что, с битой придёт, как в девяностых? Кать, не смеши меня. Он просто тебя пугает. Он всегда меня не любил, ты же знаешь. Считает меня каким-то разгильдяем. А я, между прочим, дело пытался поднять! Не получилось — да, бывает. Но мы же семья. Семья должна друг другу помогать, а не счётчики включать.
Катя закрыла глаза. Эти слова — «мы же семья» — были его главным оружием, его щитом и мечом. Он пользовался ими всегда, когда ему что-то было нужно.
— Серёжа не такой, — прошептала она. — Он пахал ради этих денег. Он просто хочет вернуть своё. Пожалуйста, Вить, поговори с ним. Объясни всё.
— А что я ему объясню? Что он жлоб? Он и так это знает. Катя, ты вообще на чьей стороне? Он твой муж, а я твой брат. Кровь родная. И ты сейчас сидишь и слушаешь, как он меня грязью поливает? Вместо того чтобы поставить его на место? Сказать ему, что родственники — это святое? Он тебя просто накручивает, а ты и ведешься.
От его наглости у неё перехватило дыхание. Он не просто не чувствовал себя виноватым — он делал виноватой её.
— Я… я просто хочу, чтобы вы помирились.
— Да отдам я ему эти деньги! — рявкнул Витя в трубку, и его весёлое настроение окончательно испарилось. — Когда смогу, тогда и отдам! А будет выпендриваться, вообще ничего не увидит! Скажи ему это! Всё, Кать, давай, мне некогда твои семейные проблемы выслушивать.
Короткие гудки. Он бросил трубку.
Катя медленно опустила телефон. Она сидела, глядя в тёмный экран, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Холодное, тяжёлое понимание накрыло её с головой. Он не собирался ничего отдавать. Он не считал это долгом. Он считал это своей привилегией. А она, его сестра, была лишь удобным инструментом, мостом между ним и деньгами её мужа. И сейчас этот мост рушился. Она подняла глаза на Сергея. Он всё так же спокойно сидел в кресле. Он не улыбался, не злорадствовал. Он просто смотрел на неё. И в этом его спокойном, знающем взгляде было больше приговора, чем в самых яростных криках. Он всё знал с самого начала. А она только что убедилась в этом сама.
Они перестали разговаривать. Совсем. Понедельник сменился вторником, вторник — средой. Неделя, отмеренная Сергеем, медленно истончалась, как тающий на солнце кусок льда, и с каждым днём напряжение в квартире становилось не просто невыносимым — оно обретало физические свойства. Оно оседало инеем на чашках, делало воздух вязким и затрудняло дыхание. Это не была обиженная тишина, которую можно нарушить робким «прости». Это было осознанное, методичное возведение стены.
Утром Сергей вставал, молча шёл в ванную, затем на кухню, наливал кофе — одну чашку, для себя — и пил его, стоя у окна. Он больше не готовил завтрак на двоих. Он двигался по квартире не как муж, а как временный постоялец, который старается не мешать соседям. Когда Катя заходила на кухню, он, не говоря ни слова, ополаскивал свою чашку и уходил в комнату одеваться. Он не смотрел на неё. Не в её сторону, а сквозь неё, будто она была элементом интерьера, который перестал его интересовать.
Вечерами было ещё хуже. Он приходил с работы, бросал ключи на полку в прихожей и проходил в гостиную. Он больше не спрашивал, как прошёл её день. Он включал ноутбук и погружался в работу или просто бездумно листал какие-то сайты. Катя пыталась прорвать эту блокаду. В первый вечер она приготовила его любимую лазанью, поставила перед ним тарелку.
— Я приготовила ужин, — сказала она так бодро, как только смогла.
Он медленно поднял на неё глаза. Взгляд был абсолютно пустым.
— Спасибо.
Он молча съел свою порцию, отнёс тарелку в раковину, сполоснул и вернулся к своему ноутбуку. Он не похвалил. Не раскритиковал. Он просто потребил пищу, как заправляют машину бензином. И эта вежливая отстранённость была унизительнее любой ссоры. Катя сидела за столом над своей остывающей лазаньей и чувствовала себя прислугой в собственном доме.
Её брат периодически присылал сообщения. Короткие, обнадёживающие и абсолютно лживые. «Катюш, всё в процессе, не парься». «На днях должна прийти крупная сумма, всё сразу отдам». «Сергей ещё злится? Скажи ему, чтоб не кипятился». Катя читала эти смс, и в ней боролись два чувства: слабая, почти угасшая надежда и холодное, липкое понимание, что её просто водят за нос. Витя не решал проблему. Он просто тянул время, уверенный, что сестра, как всегда, всё уладит.
К четвергу Катя перестала пытаться. Она больше не готовила ему ужин, не задавала вопросов. Она приняла его правила игры. Они жили в одной квартире, спали в одной кровати, оставляя между собой пространство, достаточное для ещё одного человека, и были друг для друга более чужими, чем случайные прохожие на улице. Она вдруг поняла, что он не просто злится. Злость — это горячее, живое чувство, которое проходит. А это было что-то другое. Это было вычеркивание. Он не наказывал её. Он её ампутировал. Он методично удалял её из своей жизни, оставаясь при этом в одном с ней пространстве. И это было страшно. Страшнее любых угроз. Он не дал ей шанса ни оправдаться, ни попросить прощения. Он просто решил, что её больше нет.
В пятницу вечером, когда до конца отведённого срока оставались всего два дня, Сергей вернулся с работы и, не раздеваясь, прошёл на балкон. Катя услышала, как он что-то там передвигает. Через несколько минут он вернулся, неся в руках небольшой, но тяжёлый брезентовый чехол. Он молча положил его у входной двери, рядом со своей обувью. Катя знала, что в этом чехле. Набор инструментов, который он всегда возил в багажнике. Он принёс его домой. Он готовился. Он не блефовал. И ждать оставалось совсем недолго.
Воскресенье тянулось, как расплавленный свинец. Каждый час падал в копилку ожидания тяжёлой, полновесной монетой. В восемь часов вечера, когда сумерки уже окончательно поглотили двор за окном, в квартире раздался пронзительный, почти неприличный в этой мёртвой тишине звонок в дверь. Он прозвучал как треск ломающегося льда, как выстрел стартового пистолета. Катя вздрогнула всем телом. Сергей, сидевший в кресле с ноутбуком на коленях, даже не поднял головы, но его пальцы замерли над клавиатурой. Он ждал.
Катя на негнущихся ногах пошла в прихожую. Она посмотрела в глазок. На лестничной площадке, с широкой, обезоруживающей улыбкой, стоял Витя. Он был одет в новую модную куртку и держал в руках бумажный пакет из дорогой кофейни. Он пришёл не с деньгами. Он пришёл с латте.
Она открыла дверь.
— Приветик, сестрёнка! Не ждали? — весело бросил он, входя в квартиру и ставя пакет на тумбочку. Он разулся, явив миру безупречно белые кроссовки, и прошёл в гостиную, как хозяин. — Сергей дома? Отлично. Я как раз к вам обоим.
Сергей закрыл ноутбук. Медленно, с едва слышным щелчком. Он поднял глаза на свояка. В его взгляде не было ни злости, ни ненависти. Только холодное, отстранённое любопытство энтомолога, разглядывающего особенно неприятное насекомое.
— Слушайте, я всё понимаю, — начал Витя без предисловий, принимая деловой и слегка покровительственный тон. — Неделя прошла, нервы на пределе. Я пришёл не с пустыми руками. Я пришёл с конструктивным предложением.
Он сделал паузу, ожидая реакции. Реакции не последовало.
— В общем, так. Всю сумму сразу я сейчас отдать не могу, это нереально. Но я тут всё посчитал. Я готов выплачивать вам по тридцать тысяч в месяц. Да, это займёт примерно два с половиной года, но зато стабильно, без срывов. Это ведь лучше, чем ничего, правильно? Я же не скрываюсь, я пришёл к вам сам, как порядочный человек.
Он закончил свою речь и посмотрел на Сергея, явно ожидая одобрения своей сознательности. В этот момент Катя, увидевшая в этом предложении крохотный, иллюзорный шанс спасти тонущий корабль, шагнула вперёд.
— Серёжа, пожалуйста, — её голос был тихим, умоляющим. — Это же выход. Витя старается. Он будет отдавать. Давай согласимся? Давай просто закончим это всё…
И тут Сергей впервые за несколько дней по-настоящему посмотрел на неё. Он окинул её взглядом с ног до головы, потом перевёл его на Витю, который самодовольно кивал, поддерживая сестру, а затем снова на Катю. И заговорил. Спокойно, ровно, без единой фальшивой ноты.
— Я тебя услышал, Витя. Хорошее предложение. Очень щедрое.
Витя расплылся в улыбке. Катя с надеждой выдохнула.
— Но дело в том, — продолжил Сергей, обращаясь уже исключительно к жене, — что мне больше не нужны эти деньги. Я думал о них всю неделю. О деньгах, о машине, о тебе. И я понял одну простую вещь.
Он встал с кресла.
— Дело ведь не в миллионе. И не в этой блестящей жестянке, которую купил твой брат. Дело в том, что когда я рисковал, работал, вкладывался в нас, в нашу семью, ты была рядом. А когда рискнул твой брат, прогорел и украл у нас, ты тоже оказалась рядом с ним. Ты пыталась усидеть на двух стульях, но один из них был мой, а второй — его. И ты всё время пыталась придвинуть его стул поближе, а мой отодвинуть.
Он сделал шаг к ней. Она отступила.
— Эта неделя была не для него. Она была для тебя, Катя. Это был твой выбор. И ты его сделала. Прямо сейчас. Ты снова выбрала его. Его «конструктивное предложение», его жалкие подачки. Ты попросила меня войти в его положение. А ты хоть раз за этот год попыталась войти в моё?
Он говорил негромко, но каждое слово падало в тишину комнаты, как камень в глубокий колодец. Витя перестал улыбаться. Он начал понимать, что разговор идёт совсем не о деньгах.
— Так что машину я забирать не буду. Пусть катается. Подавится он ей или нет — мне уже всё равно. Забирать у вас обоих больше нечего. Ты, — он кивнул на Витю, — ноль без палочки, паразит. А ты, — он в упор посмотрел в глаза Кате, — женщина, которая этого паразита защищает. Значит, ты такая же.
Он развернулся, молча прошёл в прихожую, взял свой ноутбук, спортивную сумку с вещами, которые, видимо, собрал заранее, и тот самый брезентовый чехол с инструментами. Он обулся, не присев.
— Я поживу пока у друга. Потом решим, что делать с квартирой.
Он не посмотрел на неё. Он просто открыл дверь и вышел. Замок щёлкнул оглушительно. Катя осталась стоять посреди гостиной. Рядом с ней растерянно переминался с ноги на ногу её брат. Семья не просто раскололась. Её не стало. Её только что аннулировали спокойным, вежливым голосом. И это было куда страшнее и окончательнее, чем любой скандал…
