— Кирилл, пойдём искупаемся? — её голос был почти ровным, но в нём, как натянутая струна, звенела последняя надежда.
Он не ответил. Даже не повернул головы. Лишь раздражённо махнул левой рукой в её сторону, как отмахиваются от назойливой мухи. Правая рука его продолжала мёртвой хваткой сжимать мышь. Глаза, скрытые тёмными очками, были прикованы к безжизненному свету экрана ноутбука, на котором плясали разноцветные столбики диаграмм. Палящее солнце превращало белый песок в раскалённую сковороду, бирюзовое море лениво облизывало берег, а где-то вдали кричали чайки. Идеальная открытка. Подпись: «Ад».
Анна стояла над ним, и тень от её тела падала на его согнутую спину. Два года. Два года она ждала этого отпуска, собирая его по крупицам из его редких обещаний. Она представляла, как они будут лежать вот так, рядом, держась за руки, говорить о всякой ерунде, смеяться и плавать до посинения. Вместо этого третий день подряд она загорала рядом с его деловым филиалом. Он даже зонт выбрал самый большой, не для комфорта, а чтобы солнце не давало бликов на монитор.
— Аня, не мешай, у меня важный звонок, — рявкнул он наконец, не отрываясь от экрана и прижимая плечом телефон к уху.
Это было всё. Последняя капля упала в переполненную чашу. Она молча смотрела на его затылок, на напряжённые плечи, на этот проклятый ноутбук, который казался живым организмом, присосавшимся к её мужу и выпивающим из него всю жизнь. Внутри неё что-то с хрустом сломалось. Безразличие, копившееся месяцами, сменилось холодной, ослепляющей яростью. Она сделала глубокий вдох, и воздух, раскалённый и солёный, обжёг ей лёгкие.
— Если твоя работа так важна, что ты даже в отпуске не можешь от неё оторваться, то можешь оставаться с ней навсегда! Я улетаю завтра первым рейсом, а ты можешь жениться на своём ноутбуке и обсуждать с ним квартальные отчёты!
Её крик разрезал ленивую пляжную негу. Несколько человек на соседних шезлонгах обернулись. Кирилл вздрогнул, как от удара. Он резко обернулся, его лицо под тёмными очками исказилось от злости и унижения. Он что-то буркнул в телефон и сбросил вызов.
— Ты что, с ума сошла? Орать на весь пляж! Ты хоть понимаешь, как…
— Я всё понимаю! — оборвала она его, и её голос, уже не кричащий, а режущий, как стекло, заставил его замолчать. — Я понимаю, что сижу на пляже рядом с чужим человеком, для которого я просто предмет интерьера. Красивое приложение к его успешной жизни. Купил жене билет на море — галочка поставлена. Можно дальше строить свою империю.
Он снял очки, и она увидела его глаза — холодные, злые и совершенно не понимающие. В них плескалось только уязвлённое самолюбие.
— Неблагодарная, — выцедил он сквозь зубы. — Я вкалываю как проклятый, чтобы ты могла валяться на этих пляжах, а ты…
Но Анна его уже не слушала. Она смотрела сквозь него, на линию горизонта, где море сливалось с небом.
— Наслаждайся своей работой. В одиночестве, — произнесла она с ледяным спокойствием.
Она развернулась и пошла прочь по раскалённому песку. Она не бежала. Она шла медленно, с прямой спиной, чувствуя на себе взгляды других отдыхающих и один, самый главный — его, полный ярости и растерянности. Она шла, и с каждым шагом ей становилось легче дышать, будто она сбрасывала с себя тяжёлую, дорогую, но абсолютно ненужную вещь. А он так и остался сидеть под своим огромным зонтом, посреди райского пейзажа, один на один со светящимся экраном, который вдруг показался ему не символом успеха, а собственным надгробием.
— Ты закончила представление? Весь пляж теперь обсуждает, какая у меня сумасшедшая жена.
Он ворвался в номер через несколько минут после неё. Дверь не хлопнула — он придержал её, но в самом этом аккуратном движении было больше сдержанной ярости, чем в самом громком ударе. Искусственная прохлада кондиционера не освежала, а замораживала, впиваясь в разгорячённую кожу. Анна не обернулась. Она стояла посреди комнаты, где на широкой кровати уже был раскрыт её чемодан, похожий на голодную пасть.
— Это не представление, Кирилл. Это финал, — ответила она, не поворачиваясь. Её движения были до странного спокойными. Она подошла к шкафу, достала стопку аккуратно сложенных сарафанов и футболок и начала методично, без единого лишнего движения, укладывать их в чемодан. Не швыряла, не комкала. Складывала так, будто собиралась не бежать, а планово переезжать. Эта холодная методичность бесила его больше, чем крики на пляже.
— Финал? Ты серьёзно? — он усмехнулся, но смех вышел скрипучим, как несмазанная петля. — Устроила мне публичную порку, а теперь решила поиграть в обиженную и независимую? Собираешь вещи? Гениально. А ничего, что этот отпуск, этот номер, этот вид на море, стоят как половина твоей годовой зарплаты, если бы ты вообще работала? Я эти деньги не нарисовал.
Он подошёл ближе, встал у изножья кровати, используя её как барьер между ними. Он всё ещё пытался говорить с позиции силы, с позиции человека, который за всё платит, а значит, заказывает музыку. Анна выпрямилась и наконец посмотрела на него. Её взгляд был чистым и пустым, как вымытое дождём стекло.
— Цену ты знаешь прекрасно. Ты всё измеряешь в ценах. А вот ценность — нет. В чём ценность этого отпуска, Кирилл? Чтобы я две недели в одиночестве смотрела на твой затылок? Я могла это делать и в Москве, бесплатно.
— Одиночество? — он вскинул брови. — Я сижу в трёх метрах от тебя! Я привёз тебя на один из лучших курортов мира! Что тебе ещё нужно? Чтобы я бросил всё, и компания, которая кормит нас обоих, пошла ко дну, пока ты плещешься в водичке?
Она взяла из шкафа косметичку и положила её в боковой карман чемодана.
— Мне не нужен лучший курорт мира. Мне нужен был муж. Хотя бы на неделю. Ты обещал, Кирилл. Ты смотрел мне в глаза и обещал, что ноутбук останется в сейфе. Но он стал твоим продолжением, твоей второй головой, и, похоже, более любимой, чем я.
Его лицо напряглось. Он обошёл кровать, сокращая дистанцию. Он ненавидел, когда ему напоминали о его обещаниях. Это было ударом по его самоконтролю, по его образу человека слова. — Не передёргивай. Это не просто ноутбук, это ответственность. За людей, за проекты, за деньги. За ту самую «красивую жизнь», которой ты так охотно пользуешься. Или ты забыла, на чьей карте лежит сумма с пятью нулями на твои платья и рестораны?
Он навис над ней, ожидая, что этот прямой удар по её зависимости заставит её отступить, сдаться. Но Анна лишь криво усмехнулась.
— Красивая жизнь… Ты так часто повторяешь это словосочетание, будто пытаешься убедить в этом самого себя. А знаешь, что самое смешное? В этой вашей «красивой жизни» нет самой жизни. Есть только погоня за ней. Погоня за следующим контрактом, следующей сделкой, следующим нулём на счёте. А я в этой погоне — просто красивая мебель в твоём дорогом интерьере. Сегодня здесь, на море. Завтра — на приёме. Послезавтра — дома, жду, пока ты закончишь очередной «важный звонок».
Она аккуратно застегнула молнию на внутреннем отделении чемодана. Звук пронёсся по комнате, как щелчок взводимого курка. Кирилл смотрел на её руки, на это спокойное, уверенное движение, и впервые за долгое время почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Его привычный мир, построенный на логике цифр и власти денег, давал трещину под натиском её ледяного спокойствия. Он понял, что это не истерика. Это приговор.
— Мебель не рассуждает, — произнёс он с новой, обжигающе-холодной интонацией. Аргумент про деньги не сработал, и теперь он перешёл к оружию другого калибра. — Она просто стоит там, где её поставили, и украшает собой пространство. Я думал, ты это усвоила.
Анна, укладывавшая в чемодан пару лёгких туфель, замерла на мгновение. Она медленно выпрямилась, держа туфли в руках, будто взвешивая их.
— Так вот кто я в твоей системе координат? Мебель? Дорогой дизайнерский диван, который нужно периодически вывозить на проветривание к морю, чтобы не запылился?
— Это функциональный подход, — отчеканил он, и в его голосе зазвучали стальные нотки, которые она так часто слышала в его телефонных разговорах с подчинёнными. — Я обеспечиваю ресурс. Ты создаёшь атмосферу. Это был наш негласный договор. Ты получала всё, что хотела, а я получал дом, в который не стыдно вернуться, и женщину, которую не стыдно показать. Всё работало. Но тебе вдруг захотелось «чувств» и «внимания». Программное обеспечение устарело, требуются новые, бессмысленные функции.
Он говорил так, будто обсуждал не их жизнь, а неудачный бизнес-проект. Его слова больше не были злыми, они были презрительными. Это было хуже. Злость подразумевала эмоции, неравнодушие. Презрение означало, что она для него — нечто низшее, не заслуживающее даже полноценной злости.
— Мои чувства — бессмысленная функция? — она положила туфли в чемодан, аккуратно завернув их в мешочек. — А какие тогда функции у тебя, Кирилл, кроме зарабатывания денег? Ты помнишь? Ты сам — ещё человек или уже просто ходячий банковский счёт с набором базовых потребностей?
— Я — человек, который смотрит на мир реально! — он повысил голос, сделав шаг к ней. — А не через розовые очки инфантильной девочки, которая думает, что в мире взрослых можно жить, держась за ручку и читая стихи на закате. Этот мир жесток, и в нём выживает тот, кто работает, а не тот, кто мечтает! Твои мечты о «настоящей семье» и «близости» — это красивые картинки из дешёвых романов. Они не имеют ничего общего с реальностью!
Его слова били наотмашь, целясь в самое сокровенное. Он обесценивал всё, что для неё было важно, выставляя это инфантильной глупостью. Он пытался заставить её почувствовать себя ничтожной и глупой, оторванной от «настоящей» жизни, которую он, и только он, понимал. Анна молча подошла к тумбочке и взяла свой паспорт и телефон.
— Ты не прав. Ты не смотришь на мир реально. Ты вообще на него не смотришь. Ты смотришь в монитор. Твой мир — это цифры, графики и биржевые сводки. Он безопасный, потому что он неживой. Ты боишься настоящей жизни, Кирилл. Боишься настоящих чувств, потому что их нельзя просчитать, нельзя вбить в таблицу Excel и спрогнозировать результат. Любое проявление эмоций — моих или чужих — для тебя системная ошибка, угроза твоему упорядоченному мирку.
Она повернулась к нему, и её лицо было абсолютно спокойным.
— Ты не титан, держащий мир на плечах. Ты просто испуганный человек, который построил вокруг себя крепость из денег и работы, чтобы никто не увидел, какая внутри пустота. Ты даже сюда притащил с собой кусок своей крепостной стены, — она кивнула на его сумку с ноутбуком, стоявшую у стола.
Он оскалился. Её спокойствие, её точный, безжалостный анализ выводили его из себя. Он хотел видеть её раздавленной, а она стояла перед ним как судья.
— Пустота? Ты называешь пустотой то, что позволяет тебе не думать ни о чём? Ты хоть день прожила в моей шкуре? Когда от твоего одного решения зависят десятки людей и миллионы? Ты просыпаешься и думаешь, какой купальник сегодня надеть, а я просыпаюсь и думаю, как не потерять всё, что строил годами! Твои «чувства» — это роскошь, которую я тебе оплачиваю!
Она ничего не ответила. Она просто подошла к чемодану и медленно, с едва слышным шорохом, застегнула основную молнию. Этот звук прозвучал в холодном, звенящем воздухе номера как окончательный вердикт. Разговор был окончен. Все слова были сказаны. И самые страшные из них оказались его.
Звук застёгнутой молнии прорезал тишину в номере, как скальпель. Он был тихим, но окончательным. Кирилл смотрел на этот закрытый чемодан и вдруг понял, что все его слова, вся его выстроенная логика, его давление и презрение — всё это было просто шумом, который разбился о её ледяное, непроницаемое спокойствие. Он ожидал слёз, истерики, может быть, даже мольбы. Но получил лишь методичную, холодную процедуру сборов, завершившуюся этим щелчком молнии. Он проиграл, но ещё не осознавал масштабов своего поражения.
Анна выпрямилась, бросила последний взгляд на упакованный чемодан. Она не пошла к двери. Вместо этого, она медленно, почти лениво, двинулась к письменному столу, где стояла его сумка. Его цитадель. Его алтарь. Внутри него всё сжалось в тугой, холодный узел.
— Не трогай, — сказал он глухо. Это не был приказ, скорее, инстинктивное предупреждение, как шипение животного, которое чувствует угрозу для самого ценного.
Она проигнорировала его. Её пальцы, не дрогнув, расстегнули молнию на его сумке и извлекли оттуда ноутбук. Он был тёплый, будто живой. Она держала его двумя руками, с какой-то странной, почти материнской осторожностью. Взвесила на ладонях. Этот кусок металла и пластика весил больше, чем все годы их совместной жизни. В нём были его ночи, его нервы, его амбиции. В нём было всё то, на что он променял её.
Кирилл сделал шаг вперёд, но замер. Он не знал, что делать. Кричать? Вырвать его из её рук? Он смотрел, как она, с тем же невозмутимым выражением лица, развернулась и пошла в ванную комнату. Он последовал за ней, как заворожённый, чувствуя, что сейчас произойдёт нечто непоправимое.
В ванной было светло и прохладно. Кафель блестел. Анна подошла к унитазу и подняла крышку. Кирилл застыл в дверном проёме. Его мозг отказывался верить в то, что он видел. Это было слишком абсурдно, слишком унизительно, слишком жестоко. Это было не похоже на неё.
— Аня, не надо, — его голос сорвался. В нём уже не было ни злости, ни презрения. Только животный страх.
Она посмотрела на него через плечо. В её глазах не было ничего. Ни ненависти, ни злорадства. Пустота. Затем она снова повернулась к унитазу. Она не швырнула ноутбук. Она сделала хуже. Она аккуратно, двумя руками, опустила его в воду. Экран был ещё включен, и его свет, преломляясь через воду, бросил на её лицо мертвенно-голубые блики. Раздалось тихое шипение, едва слышное, как вздох умирающего. Несколько пузырьков воздуха поднялись на поверхность. Экран моргнул в последний раз и погас.
Из груди Кирилла вырвался странный, сдавленный звук — не крик, не стон, а немой вопль ужаса и бессилия. Он смотрел на утопленный символ всей своей жизни, на осквернённый алтарь, которому он поклонялся. Это было не просто уничтожение вещи. Это было ритуальное убийство его бога, совершённое с холодным, бесстрастным изяществом.
Анна отпустила ноутбук и выпрямилась. Она спокойно подошла к раковине, открыла кран и вымыла руки, будто смывая невидимую грязь. Затем она взяла маленькое белое полотенце и тщательно, палец за пальцем, вытерла их.
Она прошла мимо него, застывшего в дверях, как статуя. Он даже не шелохнулся. Она взяла свой чемодан, свою сумку. Уже у самой двери она остановилась и, не оборачиваясь, произнесла свою последнюю фразу. Голос её был ровным и спокойным.
— Ты говорил о бессмысленных функциях. Вот я и удалила одну. Самую главную.
Дверь за ней закрылась с тихим щелчком. А он так и остался стоять, глядя в пустоту коридора, не в силах оторвать взгляд от входа в ванную, где в фаянсовой чаше, в мутной воде, покоилось всё, что он на самом деле любил…
