— Если я такая плохая, то что же ты со мной живёшь? Иди, ищи себе хорошую женщину, как твоя мамочка, чтобы целовала тебя в одно место постоянно! От меня ты всё равно такого не дождёшься никогда!
Крик сорвался с её губ, острый и окончательный, как щелчок замка на тюремной камере. Он ударился о стены их небольшой гостиной и упал в образовавшуюся пустоту. Последние полчаса Вадим методично, с упорством дятла, долбил ей мозг, пересказывая очередную мудрость своей матери. Он говорил о том, что Марина его не ценит, что она не создаёт уют, что его мама сразу видела — им рано, они не готовы. Каждое слово было маленьким, отравленным гвоздём, который он с наслаждением вбивал в крышку гроба их брака. И вот, она не выдержала.
Вадим стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и смотрел на неё с ленивым, почти скучающим превосходством. Его губы скривились в знакомой, раздражающей ухмылке — так смотрят на капризного, неразумного ребёнка. Он ждал, что сейчас последует продолжение: слёзы, упрёки, битьё посуды. Он был готов к этому, у него были заготовлены ответы и снисходительное молчание.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь, Марина? — процедил он, не меняя позы.
Её грудь тяжело вздымалась, но крик выжег из неё всю ярость. Внезапно внутри стало холодно и тихо. Как будто огромная волна, грозившая её потопить, отхлынула, оставив после себя идеально ровный, мокрый песок и звенящую пустоту. Она посмотрела на него, на его самодовольное лицо, на его уверенность в собственной правоте, и поняла, что больше не чувствует ничего. Ни любви, ни обиды, ни злости. Только усталость и ясное, как стекло, решение.
— Более чем, — ответила она уже спокойно.
Она не стала повторять свою тираду или указывать ему на дверь. Это было бы слишком банально, слишком похоже на сотни других скандалов. Вместо этого она развернулась и молча прошла мимо него в гостиную. Её движения стали плавными и выверенными, словно она была хирургом, приступающим к сложной, но необходимой операции.
Её целью стала низкая тумба под телевизором. Там, на глянцевой чёрной поверхности, покоилась его святыня. Его игровая приставка. Она небрежно смахнула с неё пыль рукавом и аккуратно, двумя руками, взялась за гладкий пластиковый корпус. Она почувствовала его вес, его тепло от работающего блока питания. Вадим наблюдал за ней, его ухмылка стала чуть менее уверенной. Он не понимал, что она задумала.
Марина так же молча отсоединила провода — HDMI, питание — и с катушкой проводов в одной руке и самой приставкой в другой направилась в коридор. Она не посмотрела на него, когда проходила мимо. В коридоре она опустилась на корточки и бережно, словно хрупкую реликвию, поставила приставку на коврик у самой входной двери. Провода аккуратно свернула и положила рядом.
Затем она выпрямилась и вернулась в комнату. Её лицо было абсолютно непроницаемым. Следующим объектом стала его ортопедическая подушка, лежавшая на их общей кровати. Та самая, которую подарила ему мама на прошлый день рождения, сопроводив подарок лекцией о здоровом сне и правильном положении шейных позвонков. Марина взяла её за атласный кант. Подушка была прохладной и упругой, она хранила слабый запах его шампуня. Она отнесла её в коридор и положила прямо на приставку, создавая абсурдный, гротескный натюрморт.
Вадим перестал улыбаться. Он отлепился от косяка и выпрямился, его взгляд стал жёстким. Он всё ещё не верил, но тревога уже начала шевелиться где-то в глубине его живота. Это было неправильно. Её действия были слишком спокойными, слишком целенаправленными. Это не было похоже на импульсивный женский скандал. Это было похоже на расчётливое, холодное выселение.
Её следующим пунктом назначения стал шкаф-купе в прихожей. Она с лёгким, привычным усилием сдвинула зеркальную дверь. Внутри, на отдельной полке, в идеальном порядке, словно музейные экспонаты, стояла его коллекция кроссовок. Марина не стала перебирать. Она взяла ту самую пару — белые, лимитированная серия, которые он заказывал через какого-то мутного перекупщика и потом протирал специальной салфеткой после каждой прогулки. Идеально чистая подошва, ни единой складки на коже. Она взяла их так, как берут за уши нашкодившего котёнка, и вынесла в коридор. Один кроссовок она поставила слева от подушки, другой — справа. Композиция приобретала законченный, сюрреалистичный вид.
Вадим молча наблюдал за этим перформансом. Его лицо из самодовольного превратилось в напряжённую маску. Это уже не было похоже на шутку или попытку привлечь внимание. В её методичных, лишённых эмоций действиях было что-то пугающее, окончательное. Когда она, не удостоив его взглядом, снова направилась в комнату, он не выдержал.
— Что ты делаешь?
Её спина не дрогнула. Она подошла к его рабочему столу в углу, где лежал тонкий, серебристый ноутбук. Его рабочий инструмент и портал в другой, более интересный мир, где не было места для быта и скучных разговоров. Она аккуратно закрыла крышку и, подхватив мышку, начала сматывать провод зарядного устройства.
— Помогаю тебе, — ответила она, не оборачиваясь. Голос её был ровным, лишённым всякой интонации, будто она зачитывала инструкцию. — Чтобы ты не забыл самое ценное, когда будешь уходить.
Он сделал шаг ей навстречу, его кулаки непроизвольно сжались.
— Прекрати это немедленно. Ты меня слышишь? Поставь на место.
Марина развернулась, держа в одной руке ноутбук, а в другой — смотанный в аккуратное кольцо провод. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме холодной, отстранённой вежливости.
— Нет, Вадим. Не поставлю.
С этими словами она снова прошла мимо него в коридор. Он не посмел её остановить. Было в её спокойствии что-то такое, что сковывало его волю. Она положила ноутбук на ортопедическую подушку, а провод питания повесила на ручку двери, как новогоднее украшение. Затем она выпрямилась, отряхнула руки, словно завершив грязную работу, и вернулась, остановившись в паре метров от него.
— Кстати, я ей уже позвонила.
Вадим непонимающе моргнул.
— Кому?
На её губах впервые за весь вечер появилась тень улыбки. Но улыбка эта была страшнее любого крика.
— Маме твоей. Сказала, что её мальчик скоро будет дома. Она очень обрадовалась. Ждёт тебя с пирожками.
Воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым и вязким. До Вадима дошло. Дошло не просто умом, а всем телом. Он почувствовал, как кровь ударила ему в лицо, опаляя щёки стыдом и яростью. Это не было угрозой. Это не было шантажом. Это был факт. Его уже ждали. Его, взрослого мужчину, выставили за дверь, как провинившегося подростка, и уже доложили об этом маме. Унижение было настолько концентрированным, что на мгновение у него перехватило дыхание. Весь его мир, где он был центром вселенной, правящим и решающим, рассыпался в пыль от одной её спокойной фразы.
— Ты… Ты действительно думаешь, что это остроумно?
Слово «остроумно» он выплюнул, как косточку от кислой сливы. Унижение было физическим. Оно не гневом кипело в груди, а горело под кожей, ползло по венам ледяным огнём. Его мир, такой понятный и удобный, где он был значимым, а она — его немного нервным, но в целом управляемым приложением, треснул и осыпался прямо у его ног. И сделала это не разъярённая фурия, а спокойная, чужая женщина, которая методично выставляла его вещи за дверь, предварительно договорившись с его мамой. Этот бытовой, приземлённый характер её бунта был в тысячу раз оскорбительнее любого скандала.
Он перестал смотреть на импровизированную инсталляцию у двери и перевёл взгляд на неё. Теперь, когда первоначальный шок прошёл, его захлестнула холодная, звенящая ярость. Раз она выбрала это поле боя, он будет сражаться. И его оружие будет куда более жестоким, чем её безмолвные перформансы.
— Ты решила поиграть во взрослую и независимую? Решила, что можешь вот так просто выставить меня? — он сделал шаг вперёд, вторгаясь в её личное пространство, но она даже не отступила. — Да кто ты без меня? Ну, давай, подумаем вместе. Кто ты?
Он обвёл комнату насмешливым взглядом, словно оценивая её жалкое имущество.
— Твоя великая карьера? Перекладывать бессмысленные бумажки в душном офисе с девяти до шести? Получать свои три копейки и чувствовать себя важной, потому что начальник похвалил за вовремя сданный отчёт? Марина, это не жизнь, это существование. Ты просто функция, винтик в чужом механизме. Ты приходишь домой, и что ты приносишь с собой? Только запах офисной пыли и усталость.
Марина молчала. Она не перебивала. Не оправдывалась. Она просто смотрела на него, и её лицо было похоже на гладкую поверхность озера перед грозой — ни единой ряби, но в глубине уже собирается буря. Её спокойствие подстёгивало его, выводило из себя ещё больше.
— А твои подруги? — он усмехнулся. — Посмотри на них. Твоя Светка, которая в тридцать пять живёт с мамой и тремя котами. Или Ирка, с её вечно ноющим мужем-алкоголиком. Вот твоё окружение. Такая же серость, такой же тупик. Вы собираетесь раз в месяц, пьёте дешёвое вино и жалуетесь друг другу на жизнь, потому что больше вам поговорить не о чем. Это твой потолок, Марина. Ты думала, я этого не вижу? Я всё видел. Я просто жалел тебя.
Каждое слово было тщательно подобрано, откалибровано, чтобы попасть точно в цель, в её самые застарелые комплексы и страхи. Он видел, как она всегда немного стеснялась своей работы рядом с его «творческими проектами». Он знал, как она переживала за своих подруг, и теперь он выворачивал её сочувствие наизнанку, представляя его как признак её собственной никчёмности.
Он подошёл почти вплотную. Его голос стал тише, ядовитее, превратившись в шипение.
— А на себя ты в зеркало давно смотрела? Нет, не в то, что в прихожей, когда ресницы красишь, а по-настоящему. В глаза себе смотрела? Куда всё делось, Марин? Где та девушка, с которой я знакомился? В которой был огонь, была какая-то чертовщинка. Куда она исчезла? Осталась только правильная, скучная тётка, у которой на уме только ужин вовремя приготовить и спросить, почему я задержался. Ты сама себя убила своим бытом, своей правильностью. И теперь злишься на меня, потому что я ещё живой, потому что я хочу жить, а не существовать в твоём болотце.
Он выдохся, закончив свою тираду. Щёки его горели, в груди было пусто и гулко. Он стоял перед ней, вложив в эту атаку всю свою злость, всё своё унижение. Он ждал её реакции — слёз, крика, чего угодно, что подтвердило бы его правоту, его силу. Он был уверен, что сломал её. Что сейчас она рухнет, и он сможет снисходительно её простить, вернув себе контроль.
Марина позволила тишине повиснуть в воздухе. Она дала ей пропитать стены, впитаться в обивку дивана, осесть пылью на его гневных словах. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на пойманное в банку насекомое — без ненависти, но с холодным, отстранённым любопытством. Он ждал слёз, мольбы, отчаяния. Он получил лёгкую, едва заметную усмешку, тронувшую лишь уголки её губ.
— Закончил? — её голос был тихим, почти будничным, лишённым всякой драмы. — Это всё? Вся твоя жестокость? Вся твоя правда?
Он сбился с толку. Эта реакция не вписывалась ни в один из его сценариев. Он ожидал чего угодно, но не этого ледяного, препарирующего спокойствия.
— Скучная работа, плохие подруги, уставшая внешность, — она медленно перечисляла его обвинения, загибая пальцы, словно зачитывала список покупок. — Довольно стандартный набор, Вадим. Так говорят мужчины, когда им больше нечего сказать, когда они чувствуют, что теряют почву под ногами. Ты думаешь, ты ранил меня? Нет. Ты просто подтвердил всё то, что я поняла уже очень давно.
Она сделала шаг вперёд, и теперь уже он инстинктивно отступил. Её спокойствие давило, оно было куда страшнее любого крика.
— Дело ведь не во мне, Вадим. Дело в том, что тебе не нужна жена. Тебе в принципе не нужен взрослый, отдельный человек рядом. Тебе нужна вечная, восторженная зрительница. Тебе нужна мама номер два, которая будет ахать от твоих «творческих проектов», хвалить за победу в компьютерной игре и с умилением смотреть, как ты собираешься с друзьями, чтобы «выпустить пар». Только мама может любить своё дитя безусловно, даже когда оно ведёт себя как инфантильный эгоист. Я — не твоя мама. И никогда ею не буду.
Его лицо начало медленно менять цвет, переходя от гневного румянца к мертвенной бледности. Она говорила тихо, но каждое её слово было хирургическим скальпелем, вскрывающим его суть, которую он так тщательно прятал за маской «свободного художника».
— Моя «скучная» работа, как ты выразился, оплачивала эту квартиру, пока ты полгода искал вдохновение. Мои «никудышные» подруги привозили мне суп, когда я болела, потому что ты был слишком занят очередным турниром. Моя «уставшая» внешность — это результат того, что я тащила на себе наш быт, пока ты «жил полной жизнью». Ты не «живой», Вадим, ты просто не вырос. Ты паразит, который ищет самый тёплый и питательный организм, чтобы к нему присосаться. Сначала это была мама. Потом ты решил, что я подойду на эту роль. Но ты ошибся. Я хочу жить с мужчиной, а не усыновлять сорокалетнего мальчика.
Она замолчала, давая ему осознать сказанное. А затем нанесла последний, финальный удар.
— Ты не её бросил, когда женился на мне. Ты просто поменял нянечку. Теперь моя смена окончена. Возвращайся на базу. Она ждёт. С пирожками.
С этими словами Марина развернулась и прошла мимо него, оцепеневшего и раздавленного. Она подошла к комоду, на котором стояли разные безделушки. Её рука потянулась не к вазе, не к шкатулке. Она взяла небольшую фотографию в простой серебристой рамке. На ней был запечатлён мальчик лет семи в дурацком матросском костюмчике, с гордым и немного наивным выражением лица. Вадим.
Она вернулась в коридор. Он не двигался, просто смотрел, как она приближается к его вещам, к этому алтарю их прощания. Она небрежно смахнула с ортопедической подушки его дорогие кроссовки и водрузила на самое видное место эту фотографию. Маленький, самодовольный мальчик в матроске, смотрящий с вершины горы из его же собственного барахла. Это было абсолютное, концентрированное унижение. Финальный штрих в её жестоком произведении искусства.
Он посмотрел на фотографию, потом на неё. В его глазах не было больше злости, только пустота. Он был уничтожен. Молча, не сказав больше ни слова, он шагнул к двери. Неуклюже подхватил приставку, ноутбук, засунул подушку под мышку. Кроссовки он просто пнул ногой в сторону лестничной клетки. Он не стал собирать всё. Он просто взял то, что мог унести за один раз. Взял самое ценное.
Дверь за ним закрылась почти бесшумно, без хлопка. Щёлкнул замок.
Марина не смотрела ему вслед. Она просто стояла посреди коридора и слушала тишину. Затем медленно, словно пробуждаясь ото сна, она вошла в гостиную и глубоко, полной грудью, вдохнула воздух своей квартиры…
