— Татьяна Сергеевна? — Женский голос, решительный, без намёка на улыбку, прозвучал у двери.
Таня посмотрела в глазок. На пороге стояла незнакомка — лет тридцать с небольшим, в светлой куртке, накрашенная, с ярко-розовой помадой. Рядом с ней — мальчик лет пяти. Маленький, худой, с потухшим взглядом. Он молчал, прижимая к груди мягкого зайца.
— Да, это я, — настороженно откликнулась Таня, приоткрывая дверь. — Чем могу помочь?
Женщина, не спрашивая разрешения, буквально втолкнула мальчика в прихожую.
— Вот. Это сын вашего мужа. Забирайте. Мне он не нужен. Пусть живёт с вами.
— Простите, что вы сказали? — Татьяна почувствовала, как в ушах зашумело.
Мальчик поднял на неё глаза. Такие… серые, как у Игоря.
— У меня нет времени объяснять. Игорь же ваш муж? Вот и пусть разбирается. Я уезжаю. Всё. Считайте, что меня больше нет. — Женщина выпрямилась, кинула на Татьяну быстрый взгляд и резко развернулась.
— Подождите! — Таня схватилась за дверную ручку. — Вы не можете просто так оставить ребенка !
— Могу. И уже оставила, — бросила та через плечо и быстро пошла по лестнице вниз, стуча каблуками.
Татьяна стояла, вжимая пальцы в дерево. Мальчик тихо дышал рядом. Ни слова. Только сжал своего зайца крепче.
— Как тебя зовут? — наконец спросила она.
— Сева, — ответил он почти шёпотом.
— А сколько тебе лет?
— Пять и три месяца, — отрапортовал мальчик. Голос — тихий, но взгляд… этот взгляд она уже где-то видела.
И тут до неё дошло.
У Игоря есть такой взгляд, когда он виноват. Когда знает, что врёт.
Игорь пришёл с работы как ни в чём не бывало. В комнате запахло его привычным одеколоном, на губах играла лёгкая, дежурная улыбка.
— Танюш привет. Что у нас на ужин? — поцеловал её в висок, не заметив мальчика, притаившегося в углу зала.
— На ужин? — Татьяна взяла его за руку и повела в комнату. — Сначала — десерт.
— Таня, ты чего? — насторожился он. И тут увидел ребёнка.
Сначала он замер. Потом сел.
— Это… это не то, что ты думаешь…
— Я думаю, что женщина оставила мне твоего сына. Вот буквально. Открываю дверь — а там он. Сева. Пять лет. Тебе это ничего не напоминает?
Игорь закрыл глаза.
— Черт… Я думал, она его никогда не родит. Я правда думал, что она… сделает аборт. Это была ошибка. Один раз. На корпоративе.
— Один раз? — Татьяна фыркнула.
— Я даже не знал точно, мой ли он. Не проверяли. Я… я потом перестал с ней общаться. Всё оборвал. Она сама исчезла. А теперь вот…
Он обмяк на диване.
— Таня,что теперь? Ты выгонишь меня?
— Не сейчас. У меня в зале сидит мальчик, которому только что сказали, что он никому не нужен. И я не позволю себе быть следующей, кто скажет ему это снова.
Вечером, когда Игорь ушёл спать на диван, Татьяна постелила Севе на раскладушке. Мальчик лежал тихо, не шевелясь.
— Сева, тебе страшно?
— Нет. Я привык. Мамы всё время не было дома. И бабушка всё время ругалась. А потом мама сказала, что ей больше не до меня… и вот… привезла меня к вам.
— Ты любишь маму?
— Не знаю. — Он пожал плечами. — Я больше люблю своего зайца.
Татьяна отвернулась. Что-то внутри скребло. Не ревность, нет. Боль. За него.За маленького мальчика.
Она подошла, поправила одеяло.
— Спи. Завтра будет лучше.
— А вы… вы тоже уйдёте, оставите меня?
Она замерла.
— Нет, Сева. Я останусь.
Утро началось с тишины. Ни мультиков, ни детского смеха, ни грохота машинок по полу. Сева сидел на кухне, с ложкой в руке, и механически мешал манную кашу, которую Татьяна сварила с комочками — давно не готовила детям, да и никогда не умела.
— Сева, ты не любишь кашу? — спросила она мягко.
— Люблю, — ответил Сева, не отрывая глаз от тарелки. — Только бабушка всегда ругалась, если я ел долго.
— А я не ругаюсь. У нас не ругаются. Мы тут свои. — Она села рядом и достала из хлебницы булочку. — Хочешь с вареньем?
Сева кивнул. Осторожно взял половинку, понюхал — и впервые за всё время улыбнулся. Самую малость. Но улыбнулся.
— Таня… — зашел в кухню Игорь, с помятым видом. — Мы можем поговорить?
Она повернулась к нему.
— Поговорим вечером. Сейчас у меня завтрак с Севой. У нас теперь новый ритуал.
Он понял: пока что ,ему здесь не рады. И ушёл, опустив голову.
— Таня, ты с ума сошла? — закричала по телефону её мать, когда та, не выдержав, поделилась новостью. — В доме чужой ребёнок, сын любовницы твоего мужа — и ты его оставила? Ты в своем уме, дочка?
— У меня сердце не камень . И у Севы есть маленькая душа, которую предали дважды. А я не хочу быть третьей.
— Но ты сама себе сейчас жизнь рушишь!
— Мама, если бы ты его видела…
Через неделю Сева уже знал, где лежат ложки, как зовут кота у соседки и что у Татьяны в шкафу есть тайник с шоколадом. Он не плакал, не капризничал, не просил игрушек. Только каждое утро осторожно спрашивал:
— Я сегодня здесь остаюсь?
Однажды Татьяна не выдержала:
— Сева, а если бы я сказала, что тебя отдам?
— Я бы не обиделся. Вы добрая. Просто… мне бы тогда опять пришлось с зайцем жить и разговаривать.
И показал своего зайца, у которого с одной лапки торчали нитки.
Татьяна села рядом и впервые за долгое время заплакала.
Игорь старался. Водил Севу в парк , катал на каруселях, покупал конструкторы, даже начал рассказывать сказки на ночь, но Сева к нему относился осторожно, как к человеку на испытательном сроке.
— Ты знаешь, что я твой папа? — однажды спросил он.
— Знаю. Мама сказала, что ты был плохой. Но тут ты… вроде не очень плохой.
Игорь отвёл взгляд.
Татьяна услышала разговор с кухни и пошла вытирать слёзы. Он теперь не только сын Игоря. Он теперь её боль. И, как ни странно, её свет.
— Я боюсь ,что мы не справимся, Таня, — однажды сказал Игорь. — У нас же нет даже опеки официальной. Мы никто ему.
— Но он есть у нас. Вот что важно. Остальное — оформим.
— А ты меня простишь?
— Не знаю. Но жить без совести я бы себе точно не простила.
Через месяц пришла повестка. Женщина, бросившая ребёнка, вернулась. И теперь требовала его обратно.
«Была в шоке, сорвалась, не знала, что делаю», — говорила она в бумагах.
«Наломала дров, осознала, примите мать обратно».
Суд назначили на конец месяца.
— Таня… я не отдам его. Слышишь? — сказал Игорь, сжав кулаки.
— Это не нам решать. Если у неё адвокаты, деньги и бумаги — мы никто.
Сева узнал, что его родная мать вернулась и хочет его забрать назад. И теперь он стал каждую ночь спать у Татьяны в ногах.
— А вы меня не отдадите? — спросил он однажды в темноте. — Я… я буду хорошим.Я буду ещё больше слушаться.Только не отдавайте меня.
— Сева… — она обняла его. — Ты уже самый лучший. Мы тебя никому не отдадим. Никогда. Ты наш.
Суд был тягучим. Женщина выглядела прилично. Волосы собраны, руки сложены, играет роль покаявшейся. Говорит, что у неё теперь новый муж, новая жизнь, всё будет иначе.
Но когда судья спросила Севу, с кем он хочет остаться, он крепко вцепился в Татьянину руку и прошептал:
— Только с ней. Я её люблю.
Это был первый раз, когда он так сказал.
Суд удовлетворил просьбу отца и его супруги на временную опеку до выяснения условий жизни матери. Та, уходя из зала, бросила в спину Игорю:
— Ты ещё пожалеешь. Он будет тебе обузой.
Игорь пожал плечами:
— Он уже не только мой. Он ещё и Татьянин.
Прошло полгода.
Сева пошёл в садик. Рисовал. Много. И на всех рисунках была женщина с каштановыми волосами, мужчина с усами (почему-то, хотя у Игоря их не было) и мальчик с зайцем.
— Это моя семья, — гордо говорил он воспитательнице. — Меня сначала никто не хотел, а потом нашли. Это как сказка. Только настоящая.
А в Татьяниной душе всё чаще звучало слово, которого она раньше боялась.
Любовь.
К Игорю — медленная, осторожная.
К Севе — уже безмерная.
Теперь это был её сын.
По сердцу, не по крови.
А кровь — пусть будет просто словом .
Через год Татьяна уже не помнила, как жила без Севы.
Как было до , без его «зайца», до маминых разговоров по телефону, до пятен варенья на обоях, до ночей, когда он просыпался от старых страхов и полз в её кровать.
Теперь Сева знал: он нужен. Не как временный гость, не как ошибка прошлого.
Он — сын.
И неважно, что чужая женщина родила его. Настоящей мамой стала другая.
— Таня, — однажды сказал Игорь, глядя, как Сева рисует акварелью зайца на закате. — Я не верю, что мы смогли всё преодолеть. Что мы стали большой,дружной семьёй… Я иногда думаю, что мы это не заслужили.
— Мы просто не испугались.
— А ты когда-нибудь простишь меня? До конца?
Татьяна молчала. А потом подошла и обняла его.
— Я уже простила. Просто иногда ещё болит.
Процедура оформления опеки шла долго. Сначала временная. Потом проверка условий.
Потом — допросы, бумаги, справки, суд.
И в один прекрасный день в почтовом ящике лежало письмо. Простое, белое.
«Разрешено полное усыновление».
— Мам, это значит, что я теперь совсем твой? — спросил Сева, когда она прочитала.
— Ты был моим с первого дня, когда пришёл. Просто теперь это на бумаге. А сердце моё — без подписи.
На семейном фото в рамке стояли трое.
Мама, папа и Сева. Сева держал зайца, у которого теперь была аккуратно пришитая лапка.
Татьяна часто смотрела на это фото по вечерам.
И думала:
Иногда жизнь проходит не по плану. Просто звонок в дверь. И ты либо откроешь — либо нет , и никогда не узнаешь, какое чудо тебя там ждет .
А чудо — это не обязательно чудо.
Иногда это просто мальчик с серыми глазами, который боится, что его снова не выберут.
Но если выбрали — то уже никогда не отпустите.
