— Вер, привет! У меня тут новость – бомба! Ты сейчас упадешь! И приготовься раскошеливаться, сестренка, дело государственной важности! — голос Антона, всегда излишне громкий и самоуверенный, ворвался в тишину просторной, залитой полуденным светом квартиры-студии, которую Вера одновременно использовала и как жилье, и как рабочее пространство.
Вера даже не подняла головы от огромного графического планшета, на котором замысловатыми, точными линиями сплетался будущий интерьер какого-то фешенебельного загородного дома.
Вокруг нее, на широком столе из светлого дерева, царил тот самый творческий беспорядок, который для постороннего глаза выглядел бы верхом хаоса, но для нее был привычной, идеально организованной рабочей средой: стопки эскизов с правками, сделанными красным карандашом, каталоги с образцами эксклюзивных тканей и редких пород дерева, несколько уже остывших кружек с недопитым кофе и разбросанные повсюду стилусы разных калибров.
Ее пальцы быстро порхали по сенсорной панели, внося очередные коррективы в сложный чертеж.
— Антон, если это не новость о том, что ты наконец-то нашел работу и съезжаешь от родителей, то она может подождать минут двадцать, — не оборачиваясь, отозвалась Вера, ее голос звучал ровно, но с едва уловимой ноткой усталости. Дедлайн по этому проекту горел ярче новогодней елки, а заказчик, весьма состоятельный и капризный господин, уже дважды намекал на возможные неустойки.
Антон, ничуть не смутившись ее тоном, уже прошествовал в центр комнаты, бесцеремонно плюхнувшись в одно из дизайнерских кресел жемчужно-серого цвета, предназначенных для особо важных клиентов.
Он картинно закинул ногу на ногу, демонстрируя новые, кричаще-яркие кроссовки известного бренда, которые явно стоили как половина средней месячной зарплаты. Улыбка не сходила с его холеного, слегка одутловатого, но все еще по-мальчишески обаятельного лица.
— Ну что ты сразу про работу, сестренка? Будто других радостей в жизни нет! — он театрально взмахнул рукой, едва не смахнув со стеклянного кофейного столика тяжелый арт-альбом. — А новость у меня действительно грандиозная! Ты же знаешь, я плохого не предложу. Особенно, когда дело касается инвестиций в мое светлое будущее и, так сказать, укрепление личного бренда!
Вера тяжело вздохнула и, наконец, оторвалась от планшета. Она медленно сняла тонкие очки в строгой оправе, которые носила для работы за компьютером, и устало потерла переносицу.
Ее взгляд, обычно живой, цепкий и проницательный, сейчас был тяжелым, как будто она не спала несколько ночей кряду, что, впрочем, было недалеко от истины. Она посмотрела на брата, который вольготно развалился в ее кресле, всем своим видом излучая самодовольство и ожидание восторгов.
— Антон, давай ближе к делу, — ее голос стал чуть тверже. — У меня каждая минута на счету. Какая еще «инвестиция»? Ты опять в какую-то финансовую пирамиду вляпался или решил открыть «сверхприбыльный» бизнес по продаже воздуха?
— Ну что ты так сразу, Вер! Никаких пирамид! Все гораздо прозаичнее и… романтичнее! — Антон подмигнул ей, словно делясь великой тайной. — В общем, слушай сюда и не падай. Мне срочно, просто вот кровь из носу, как говорится, нужна сотка. Всего-навсего сто тысяч рублей.
Мы тут с Анжелкой… ты ее, конечно, не знаешь, она девушка не твоего круга, модель, ноги от ушей, фигура – огонь, ну просто богиня воплоти… так вот, мы с ней на Мальдивы намылились! Представляешь? Маль-ди-вы! Горящий тур, скидка просто сумасшедшая! Такая возможность, можно сказать, раз в жизни выпадает! Он произнес это с такой легкостью, будто просил не сто тысяч, а стакан воды.
На его лице сияла такая искренняя и обезоруживающая улыбка, что любой другой, возможно, и растаял бы. Но Вера слишком хорошо знала эту улыбку и то, что обычно за ней следовало.
Она несколько секунд молча смотрела на брата, переваривая услышанное. Сто тысяч. На Мальдивы. С очередной моделью по имени Анжелика. В то время как она сама последний раз была в полноценном отпуске года три назад, и то, это была поездка на профессиональную выставку в Милан, где она с утра до ночи бегала по павильонам, выискивая новые идеи и поставщиков.
— Сто тысяч, — медленно повторила она, и в ее голосе уже не было усталости, а появились стальные нотки. — На Мальдивы. С Анжеликой. Антон, ты сейчас серьезно это говоришь или решил разыграть меня? У тебя какое-то новое хобби – проверять мою нервную систему на прочность?
— Ну какие розыгрыши, сестренка! Все чистая правда! — Антон даже слегка обиженно надул губы, что на его тридцатилетнем лице выглядело особенно нелепо. — Это же шанс! Понимаешь, для меня это очень важно – произвести на Анжелку впечатление. Она девушка с запросами, избалованная вниманием, ее абы куда не позовешь. А Мальдивы – это уровень!
Это, можно сказать, заявка на серьезные отношения! К тому же, ты же знаешь, мне нужно развеяться, вдохновиться… Я же творческая личность, мне смена обстановки как воздух необходима! А у тебя что, денег нет? Да ладно, не смеши мои тапочки! Ты же у нас акула столичного дизайна, гребешь бабло лопатой, я же вижу, какие у тебя проекты, какие клиенты! Для тебя эта сотка – так, пыль, карманные расходы!
Вера откинулась на спинку своего рабочего кресла, скрестив руки на груди. Ее взгляд стал жестким, внимательным, изучающим. Она смотрела на своего младшего брата, этого вечного Питера Пэна, который никак не хотел взрослеть, и чувствовала, как внутри начинает закипать глухое раздражение, копившееся годами. Каждый его аргумент был гвоздем, вбиваемым в крышку ее терпения.
Вера медленно провела ладонью по гладкой, прохладной поверхности столешницы, словно собираясь с мыслями или, наоборот, пытаясь унять поднимающуюся волну негодования. Ее взгляд, острый и цепкий, не отрывался от расслабленной позы брата, от его беззаботного, почти детского выражения лица, которое так диссонировало с его тридцатью годами и озвученной просьбой.
Где-то глубоко внутри шевельнулось привычное чувство – смесь жалости к этому непутевому, так и не нашедшему себя в жизни родственнику, и глухого раздражения от его беспросветной инфантильности. Но сегодня это раздражение было иным, более острым, готовым прорваться наружу.
— Значит, карманные расходы, говоришь? Пыль? — Голос Веры был обманчиво спокоен, но в нем уже слышались низкие, вибрирующие нотки, предвещавшие бурю. — Интересно, Антон, а ты когда-нибудь задумывался, откуда берется эта «пыль»? Она что, материализуется из воздуха, как твои гениальные идеи, которые почему-то никогда не приносят ни копейки дохода?
Или, может, падает с неба прямо на мой дизайнерский стол, пока я сутками сижу вот здесь, — она выразительно обвела рукой свое рабочее место, — вычерчивая эти линии, подбирая эти фактуры, согласовывая каждую мелочь с клиентами, которые, в отличие от некоторых, платят за результат, а не за красивые глаза и обещания «произвести впечатление»?
Улыбка на лице Антона слегка дрогнула, но он еще пытался сохранить хорошую мину при плохой игре. Он чуть выпрямился в кресле, сменив вальяжную позу на более собранную, но все еще излучая уверенность в успехе своей миссии.
— Вер, ну что ты начинаешь? Я же не со зла. Просто… ну ты же сестра. Старшая. Успешная. Для кого же еще стараться, как не для родного брата, который, между прочим, тоже не пальцем деланный. У меня, знаешь ли, потенциал огромный, просто обстоятельства пока не складываются.
Он многозначительно посмотрел в потолок, словно там, среди дизайнерских светильников, и скрывались те самые неблагоприятные обстоятельства.
— А Анжелка… это серьезно. Она может стать моей музой, моим трамплином! Ты же понимаешь, в нашем деле, в богеме, связи решают все! А она… она вхожа в такие круги!
Вера резко поднялась. Ее фигура, обычно гибкая и изящная, сейчас казалась высеченной из камня. Она подошла к огромному панорамному окну, за которым простирался весенний, но еще серый и неуютный город. С высоты ее этажа он выглядел как сложная, запутанная схема, полная суеты и борьбы за место под солнцем. Той самой борьбы, которую Антон так старательно избегал всю свою сознательную жизнь.
— Твоя «богема», Антон, это такие же бездельники, как и ты, которые ищут, на чью бы шею присесть поудобнее, — отрезала она, не поворачиваясь. Ее голос приобрел металлическую твердость. — Твои «музы» меняются с такой же скоростью, с какой ты генерируешь идеи «быстрого обогащения». И каждая новая пассия требует все более дорогих «инвестиций» в твой «личный бренд». А кто платит по счетам? Я!
Она резко развернулась. В ее глазах плескался холодный огонь.
— Так вот, братишка, слушай меня внимательно, потому что повторять я не буду. — Она сделала шаг к нему, и Антон инстинктивно вжался в кресло, его самоуверенность начала испаряться, как утренний туман.
— Вер, я всё понимаю, просто…
— Хочешь красиво жить, братишка, так иди и зарабатывай на это, а я тебе больше ни копейки не дам на твои гулянки!
Эта фраза, произнесенная негромко, но с абсолютной непреклонностью, повисла в воздухе. Антон смотрел на сестру во все глаза, словно не веря своим ушам. Его лицо вытянулось, рот приоткрылся в немом изумлении.
— Ты… ты что, серьезно? — наконец выдавил он, и в его голосе уже не было прежней наглости, только растерянность и подступающая обида. — Вера, ты… тебе что, жалко? Для родного брата? Я же не на наркотики прошу, я на… на развитие! На личную жизнь!
— Жалко? — Вера криво усмехнулась. — Мне не жалко денег, Антон. Мне жалко себя, свои силы, свое время, которые я трачу на то, чтобы ты мог «развиваться» и строить «личную жизнь» за мой счет. Тебе тридцать лет, лбу здоровому! У тебя руки-ноги целы.
Что мешает тебе пойти и заработать на свои Мальдивы самому? Что мешает тебе хотя бы попытаться обеспечить себя, а не висеть камнем на шее у родителей и у меня?
Антон вскочил с кресла, его лицо побагровело. Обида быстро перерастала в гнев.
— Да что ты понимаешь вообще! — закричал он, размахивая руками. — Ты думаешь, так легко найти себя? Я творческая личность, у меня тонкая душевная организация! Я не могу, как ты, сидеть с утра до ночи за своими чертежами! Мне нужен полет, вдохновение!
А ты… ты просто черствая, как сухарь! Ты просто завидуешь! Завидуешь, что у меня есть личная жизнь, что меня любят женщины, а ты сидишь тут одна, как сыч, со своими деньгами!
Вера слушала эту тираду, и уголки ее губ презрительно изогнулись. Она видела эту картину уже не раз: когда его припирали к стенке фактами, он всегда переходил на личности, пытаясь уязвить, вызвать чувство вины.
— Завидую? — спокойно переспросила она, глядя ему прямо в глаза. — Чему завидовать, Антон? Твоей «любви» на неделю, купленной за мои деньги? Твоей «тонкой душевной организации», которая позволяет тебе жить за чужой счет и не испытывать при этом ни малейших угрызений совести?
Или твоему «полету», который всегда заканчивается очередным падением на мой кошелек? Нет, милый, этому я не завидую. Я презираю это.
Слово «презираю», брошенное Верой с ледяным спокойствием, ударило Антона сильнее, чем любой крик. На мгновение он замер, краска медленно отхлынула от его лица, оставив нездоровые багровые пятна на скулах. Он смотрел на сестру так, будто видел ее впервые – не привычную «Верочку-выручалочку», а чужого, жесткого человека, способного на безжалостную прямоту.
Его растерянность быстро сменилась новой волной гнева, теперь уже более глубокого, обиженного, почти детского.
— Презираешь? — выдохнул он, и голос его зашипел, как змея. — Да кто ты такая, чтобы меня судить и презирать, Вера? Ты всегда такой была, всегда! Свысока на всех смотрела, будто одна ты знаешь, как правильно жить, а остальные – так, недоумки, балласт.
Думаешь, я забыл, как ты еще в школе нос задирала, вечно с книжками своими, вечно «некогда»? Как родителям докладывала про каждую мою шалость, выставляя себя образцовой дочерью, а меня – непутевым оболтусом?
Он сделал шаг к ней, вторгаясь в ее личное пространство, его глаза горели недобрым огнем. Вера не отступила, ее взгляд оставался таким же прямым и холодным.
— Ты просто не умеешь жить, Вера! Не умеешь радоваться простым вещам! Закопала себя в этих своих чертежах, в этих бесконечных проектах, в этой своей квартире, где даже дышать страшно, чтобы не нарушить твой идеальный «порядок»!
Думаешь, эти твои деньги, которыми ты так кичишься, сделали тебя счастливой? Да посмотри на себя! Одинокая, вечно недовольная, злая, как цепной пес! Только и умеешь, что командовать да упрекать! Тебе просто завидно, что я умею жить легко, умею наслаждаться моментом, что меня любят, а ты… кому ты нужна со своим характером и своими миллионами?
Обвинения Антона сыпались градом, каждое слово было пропитано ядом и застарелой обидой. Он говорил о ее одиночестве, о ее якобы неумении радоваться жизни, пытаясь задеть самые больные струны, перевернуть ситуацию так, будто не он паразит, а она – несчастная и озлобленная неудачница, вымещающая на нем свою неудовлетворенность.
Вера слушала его молча, лишь чуть заметная усмешка тронула ее губы, когда он закончил свою пламенную тираду. Она дала ему выговориться, выплеснуть все, что накопилось.
— «Жить легко» и «наслаждаться моментом» за чужой счет – это, по-твоему, и есть высшее счастье, Антон? — ее голос был ровным, но каждое слово било точно в цель. — Я, по крайней мере, ни у кого на шее не сидела и не сижу. Мой «идеальный порядок», как ты выразился, это результат моего труда, а не подарок судьбы. И да, мои деньги не с неба упали.
Они заработаны бессонными ночами, когда я вгрызалась в каждый проект, пока ты «искал себя» на бесконечных вечеринках и в объятиях очередных «муз», которые, как ни странно, всегда испарялись, как только у тебя заканчивались деньги – мои деньги.
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
— Ты говоришь, я не умею радоваться жизни? А ты хоть раз в своей жизни что-нибудь довел до конца, Антон? Хоть одну идею воплотил, не бросив на полпути, как только потребовались усилия или ответственность? Вспомни свой «гениальный» стартап по доставке фермерских продуктов. Кто вложил в него первоначальный капитал? Я.
Кто потом разгребал твои долги перед поставщиками, когда ты решил, что «бизнес – это не твое», и просто исчез на неделю, оставив меня отдуваться перед разъяренными поставщиками? А твое «серьезное увлечение» антиквариатом, когда ты накупил на блошином рынке какого-то хлама, уверяя, что это «скрытые сокровища»?
Кто потом тихо пристраивал эти «сокровища» хоть за какие-то деньги, чтобы покрыть часть убытков, пока ты уже загорелся новой «перспективной темой» – стать диджеем? Я даже оплатила тебе курсы, купила оборудование! И где оно теперь, Антон? Продал за бесценок, чтобы хватило на пару недель «красивой жизни» с какой-то очередной пустышкой?
Каждое ее воспоминание было как удар хлыста. Антон морщился, отводил взгляд, но Вера продолжала, ее голос набирал силу, но не срывался на крик – это была холодная, выверенная ярость человека, чье терпение лопнуло окончательно.
— Ты обвиняешь меня в одиночестве? А ты когда-нибудь задумывался, почему вокруг тебя нет настоящих друзей, а только прихлебатели, готовые петь тебе дифирамбы, пока у тебя есть чем их угостить?
Почему твои «серьезные отношения» длятся от силы пару месяцев, пока очередная «богиня» не понимает, что за красивой оберткой скрывается абсолютная пустота? Ты говоришь, что я завидую? Да чему тут завидовать, Антон? Твоей безответственности? Твоему умению пускать пыль в глаза и жить в долг? Твоей неспособности повзрослеть?
Она подошла почти вплотную, и он, наконец, посмотрел ей в глаза. В них не было злости, только безмерная усталость и глубокое, выстраданное разочарование.
— Дело не в ста тысячах, Антон. Дело в тебе. В том, что ты так и не понял, что жизнь – это не бесконечный праздник за чужой счет. Это ответственность. Это труд. Это умение не только брать, но и отдавать. А ты только берешь. И тебе всегда мало.
Слова Веры, холодные и точные, как скальпель хирурга, вскрыли тот нарыв лжи и самообмана, в котором Антон привык существовать. Он стоял перед ней, совершенно обезоруженный, лишенный своих обычных уловок и манипуляций.
Маска самоуверенного прожигателя жизни сползла, обнажив растерянное, почти испуганное лицо взрослого ребенка, которому впервые отказали в очередной игрушке и, более того, указали на его истинное место. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то похожее на отчаяние, но оно тут же утонуло в новой волне привычного, спасительного гнева.
— Значит, все? Приговор окончательный и обжалованию не подлежит? — прошипел он, сжимая кулаки. Его голос дрогнул, но не от раскаяния, а от бессильной ярости. — Решила окончательно меня списать со счетов, да, Вера?
Вычеркнуть из своей идеальной, вылизанной жизни, как ненужную деталь, портящую общую картину? Ну что ж, это твое право. Только не думай, что я буду ползать у твоих ног и вымаливать прощение или подачки!
Вера смотрела на него без всякого выражения. Ее лицо было спокойным, почти непроницаемым, но за этим спокойствием скрывалась огромная внутренняя работа, решение, которое зрело давно и теперь окончательно оформилось. Это был не просто отказ в деньгах, это был отказ в прежней модели их отношений, отказ от роли вечной спасительницы и спонсора его безответственности.
— Дело не в «списании со счетов», Антон, — медленно произнесла она, и в ее голосе не было ни злорадства, ни торжества победителя, только констатация факта. — Дело в том, что я больше не буду участвовать в этом.
Не буду поощрять твою лень и твой эгоизм. Ты взрослый мужчина, и тебе давно пора научиться отвечать за себя и свою жизнь самостоятельно. Я давала тебе шансы. Много шансов. Оплачивала твои «начинания», закрывала глаза на твои провалы, выручала из долгов, надеясь, что ты когда-нибудь повзрослеешь, возьмешься за ум. Но, видимо, эта надежда была напрасной.
Она отошла к своему рабочему столу, взяла с него небольшую, но увесистую бронзовую статуэтку – награду за какой-то престижный дизайнерский конкурс – и принялась машинально вертеть ее в руках.
— Знаешь, Антон, я действительно много работаю. Очень много. Иногда мне кажется, что я вообще ничего другого не делаю. И каждый заработанный мною рубль – это не просто деньги. Это часть моей жизни, моего времени, моих нервов.
И я больше не хочу, чтобы эти части моей жизни уходили на то, чтобы ты мог «красиво жить» и «производить впечатление» на очередных кукол с пустыми глазами. Это не справедливо. В первую очередь, по отношению ко мне.
Антон слушал ее, и на его лице отражалась целая гамма эмоций: обида, злость, неверие и, где-то очень глубоко, страх. Страх перед неизвестностью, перед необходимостью что-то менять, перед тем, что привычный, удобный мир, где всегда можно было рассчитывать на поддержку сестры, рушится на его глазах.
— Значит, это твое последнее слово? — он сделал еще одну, последнюю попытку, в его голосе проскользнули просительные нотки, которые он тут же постарался скрыть за напускной бравадой. — Никаких Мальдив? Никакой помощи? Даже если я пообещаю, что это в самый-самый последний раз? Честное пионерское!
Вера даже не улыбнулась его жалкой попытке пошутить. Она поставила статуэтку на место, ее движение было резким и окончательным.
— Никаких Мальдив, Антон. Никаких «последних разов». Ни ста тысяч, ни одной копейки. — Она посмотрела ему прямо в глаза, и ее взгляд был тверд, как сталь.
— Более того, пока ты не начнешь сам себя обеспечивать, пока не найдешь работу и не докажешь – не мне, а в первую очередь себе – что способен на что-то большее, чем просто прожигать жизнь за чужой счет, можешь сюда не приходить. Дверь моей квартиры и моего кошелька для тебя закрыта.
Это был ультиматум. Жесткий, бескомпромиссный, не оставляющий никаких лазеек. Антон понял это. Понял, что на этот раз все серьезно, что привычные манипуляции и давление на жалость больше не сработают. Его лицо исказилось злобой.
— Ну и сиди тут одна, в своей золотой клетке, со своими деньгами! — выкрикнул он, его голос сорвался на фальцет. — Думаешь, ты мне так нужна? Обойдусь! Найду других спонсоров, мир не без добрых людей! А ты… ты еще пожалеешь о своей черствости, Вера!
Пожалеешь, когда останешься совсем одна, и некому будет даже стакан воды подать! Вот тогда вспомнишь своего брата, да поздно будет! Я тебе этого никогда не прощу, слышишь? Никогда!
Он развернулся и, не глядя больше на сестру, быстрыми, злыми шагами направился к выходу. Он не хлопнул дверью, как можно было бы ожидать от его театральной натуры, – возможно, это было ниже его «аристократического» достоинства, или он просто был слишком ошеломлен и опустошен, чтобы тратить силы на такие эффекты. Он просто вышел, оставив за собой шлейф невысказанных угроз и горькой обиды.
Вера осталась одна посреди своей просторной, залитой светом студии. Она не вздохнула устало, как это было бы в дешевом романе. Она не почувствовала ни облегчения, ни радости от одержанной победы. Вместо этого на нее навалилась тяжесть. Тяжесть принятого решения, тяжесть окончательного разрыва с единственным родным братом, каким бы он ни был.
Она медленно подошла к окну, глядя на суетливый город внизу. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в холодные, свинцовые тона. Она знала, что этот скандал был неизбежен, что этот гнойник должен был когда-нибудь прорваться. Но от этого осознания не становилось легче.
Впереди была неизвестность, и она понимала, что в этой борьбе за право на собственную жизнь и уважение к своему труду она, возможно, действительно осталась одна. Но отступать она не собиралась. Цена за чужое «красиво жить» оказалась слишком высока. И она больше не была готова ее платить…
