— Ты с ума сошёл? — голос Анны звенел, как туго натянутая струна. — Повтори. Медленно. Чтобы я точно поняла, что ты сказал.
Максим отвёл взгляд в сторону. Он сидел напротив, на краешке дивана, нервно крутя в пальцах серебряную зажигалку. Та щёлкала, как счётчик чьей-то глупости.
— Я сказал, — начал он, тяжело сглотнув, — ты могла бы… ну… родить нам с Ириной ребёнка. Только родить. Без материнства. Без привязанности. Мы хорошо заплатим. Очень хорошо. Это будет как… как договор. Всё по закону.
Анна молчала. Так молчат перед тем, как разнести всё в клочья. Но она не кричала. Только встала, подошла к окну и открыла его. Августовский воздух ворвался в комнату, распахнув лёгкие шторы.
— Ты совсем… — она не договорила. — Это Ирина придумала?
— Нет! — отозвался он резко. — Это моя идея. Ей очень тяжело. У неё были две неудачные попытки ЭКО. Врачи говорят, что она может не выносить. А я… Я хочу ребёнка. И она тоже.
— А я тут при чём? — медленно обернулась Анна, и в её глазах не было ни страха, ни ярости — только чистая, ледяная ясность.
— Потому что ты молода. Здорова. И… — он замялся, — потому что ты мне не чужая.
— Ах, вот оно как, — усмехнулась она. — Интересно, Максим, ты вообще понимаешь, что говоришь? Мы с тобой любовники. Мы спим друг с другом, когда удобно тебе. А теперь ты решил, что я — это какая-то инкубаторная машина для твоего семейного счастья?
Он вскочил.
— Нет! Это не так! Я тебя уважаю. Я… — он закусил губу. — Ты же сама говорила, что не хочешь семью. Не хочешь детей. Это идеальное решение. Один раз. И потом — жизнь как раньше.
Анна подошла ближе. Настолько, что он почувствовал запах её духов — жасмин и дым.
— А ты, Максим, умеешь красиво упаковать любую подлость.
— Аня, я серьёзно. Мы подпишем все бумаги. Деньги — любые. Хоть квартира. Хоть миллион.
Она засмеялась. Но смех был горьким, как простуженное утро.
— Думаешь, ребёнок — это как покупка машины? Взял, оформил, поставил на учёт?
Он опустил голову. И вдруг совсем тихо, будто мальчик, признался:
— Мне страшно. Мне сорок, Ань. Я успешный, у меня всё есть.А детей нет. Ирина — моя жена. Я не могу просто уйти. Но и жить без ребёнка… это как с пустотой внутри.
Анна впервые села. Не рухнула, а именно села — грациозно, но устало. Как актриса после репетиции слишком правдивой роли.
— А если я соглашусь, — прошептала она. — Ты думаешь, я потом забуду? Что отдала? Что… вырвала из себя и вручила тебе?
Максим не ответил. Он знал, что в такие моменты мужчины молчат. И боятся
Поздним вечером, лёжа на кровати, Анна долго смотрела в потолок. Белые разводы штукатурки напоминали детские рисунки. Где-то в глубине души, там, где она давно никого не пускала, завозилась мысль:
«А если… а если я правда соглашусь? Ради чего? Ради денег? Ради него? Или ради… своей власти? Чтобы однажды он сам не знал, кому принадлежит этот ребёнок?»
Телефон завибрировал.
Максим прислал сообщение : «Не злись. Просто подумай. Это не безумие. Это шанс. Для всех нас.»
Анна выключила экран и закрыла глаза. В животе закололо — не болью, нет — предчувствием чего-то неотвратимого. Как будто где-то уже пошёл обратный отсчёт.
Прошла неделя. Семь суток. Сто восемьдесят четыре часа. Слишком много времени, чтобы всё забыть. И слишком мало, чтобы разобраться в себе.
Анна не отвечала на сообщения Максима. Она ходила на работу — в своей рекламной фирме она считалась креативным мотором, генератором нестандартных идей. Она улыбалась, шутила, даже флиртовала с новым дизайнером. Но всё это — как будто не она. Как будто актриса играла Анну, а сама она сидела где-то глубоко внутри, наблюдая за спектаклем.
Каждый вечер она возвращалась домой, бросала ключи на полку, разувалась и стояла в коридоре. А потом медленно шла в ванную, включала воду и смотрела на себя в зеркало.
— Ты правда об этом думаешь? — спрашивала она отражение.
— А что такого, если да?
— Ты ведь не рождена быть матерью. Ты сама говорила.
— Но кто это решает? Я? Или жизнь?
На восьмой день Максим пришёл сам. Не звонил. Не писал. Просто открыл дверь своим старым ключом, которым пользовался раньше, когда она ещё считала их отношения —- любовью.
Анна сидела на кухне в старом свитере и пила чёрный чай без сахара.
— Ты не имел права, — не оборачиваясь, сказала она — приходить вот так ко мне.
— Прости. Но я не выдержал. Я с ума схожу. Молчание хуже всего.
Он стоял в дверях, как мальчишка,
— Я согласна, — произнесла она тихо.
Максим не сразу понял. Он подошёл ближе.
— Что ты сказала?
— Я согласна. На твою… сделку. Я выношу. Рожу. И отдаю. Всё по-честному.
Он резко выдохнул, словно плыл под водой и только сейчас добрался до поверхности.
— Аня… Господи, я не знаю, что сказать. Спасибо. Ты не пожалеешь. Я… мы будем рядом. Всё сделаем правильно. И…
— Ты мне не нужен рядом, — перебила она спокойно. — Я хочу видеть только нотариуса. И врача. Все остальные детали — не твои заботы. Я делаю это не для вас. Не ради денег. Не потому, что люблю. Просто хочу посмотреть, что станет со мной после этого.
— Анна…
— И да. Если хотя бы раз Ирина скажет мне хоть слово — хоть косое, хоть ядовитое — я всё отменю. Схожу в клинику. Сделаю аборт. Ты меня знаешь.
Максим кивнул. Он и правда знал. Анна — не из тех, кто шутит. Не из тех, кто потом передумает.
— Ты что, совсем с ума сошла? — кричала её подруга Ксюша, когда Анна всё ей рассказала. — Он женат! Он тебе не муж! Это его жена просит тебя родить им ребёнка, а он просто… просто предоставил тебя, как товар!
— Он не просил. Он предложил, — холодно ответила Анна. — И я согласилась. Добровольно. Никто не тащил.
— Зачем, Ань? Зачем тебе это?
— Чтобы понять, есть ли у меня душа.
— Чего?..
— Я много лет жила, ничего не чувствуя. Просто плыла по течению, крутилась, спала с женатыми, работала. Не страдала, не любила, не мечтала. Я думала, что у меня пусто внутри. А вдруг — нет?
Ксюша смотрела на неё, как на сумасшедшую. И, может, в чём-то была права.
Максим выполнил всё, о чём говорил .Подключил лучшую клинику. . Акушеров. Подготовил контракт: суррогатное материнство, отказ от прав, оплата, страховка.
Анна подписала, не дрогнув. Только в поликлинике, когда ей делали УЗИ, и врач сказал:
— Эмбрион прижился. Всё хорошо. Поздравляю.
…У неё впервые кольнуло внутри.
Поздравляю. С чем? С тем, что теперь во мне — чужое счастье? Или с тем, что я тело для чужого плана?
Максим привёз ей розы. Красные, как вина.
— Ты просто ангел, — сказал он, глядя на неё с благоговением.
— Нет, Максим. Я — женщина. И пока что — мать. Но не надолго.
Он опустил глаза.
— А если… вдруг ты передумаешь?
Она улыбнулась холодно:
— Ты же сам сказал: всё по закону.
— Доброе утро, Анна, — с улыбкой поздоровалась врач Ульянова, заглянув в кабинет, где Анна ждала очередной осмотр. — Как себя чувствуем?
— Нормально. Без эксцессов, — сухо ответила Анна.
Она всё чаще говорила коротко, сдержанно. Будто боялась, что каждое произнесённое слово свяжет её с ребёнком.
— Сердечко бьётся. Всё развивается правильно, — произнесла врач, рассматривая монитор. — Мальчик.
— Да?
— Да. Хотите фото?
Анна колебалась. Полсекунды. Потом покачала головой.
— Не нужно
— Ты к нему никак не относишься? — в голосе Ксюши, которая пришла с пирогом и апельсинами, звучал страх. — Ну вот… на пример ты ведь чувствуешь, как он шевелится?
— Чувствую. Но стараюсь не думать. Я тело. Я — форма.
— Ты это сама себе внушаешь.
Анна молчала. Она действительно не позволяла себе думать. Даже ночью, когда просыпалась от толчков изнутри, просто клала руку на живот — машинально, неосознанно — как будто кто-то пинается в сумке.
Максим стал появляться реже. Навещал, но как будто издалека. Он боялся лишнего прикосновения. Анна ощущала, что он ждёт только финала — как курьер, оформивший заказ. Всё, что между ними— пыль.
Однажды он привёл Ирину.
— Здравствуй, — произнесла та с натянутой улыбкой. — Я… хотела поблагодарить.
Анна оценивающе посмотрела на женщину. Ирина была стройной, ухоженной, в дорогом бежевом пальто и серых перчатках. Безупречная. Слишком безупречная.
— Поблагодарить? За что?
— За то, что ты делаешь. Это… это великое. Благородное.
Анна вдруг почувствовала странное раздражение. Слово «благородное» прилипло к горлу, как горькая карамель.
— Не надо пафоса. Это сделка. Всё по бумагам.
Ирина кивнула.
— Конечно. Прости. Я просто волнуюсь. Мы с Максимом… мы мечтали об этом.
— Ты ведь понимаешь, что он будет похож на меня?
Ирина вздрогнула.
— Да. Понимаю.
— И может быть, он будет левшой. Или спать с ногами на подушке, как я. Или терпеть не может мандарины. А ты будешь смотреть на него и видеть меня.
— Я готова, — спокойно ответила Ирина. — Главное — он будет моим сыном.
Анна вдруг почувствовала, как у неё внутри вспыхнуло что-то яркое, щемящее.
Моим.
Она резко поднялась.
— Всё. Мне пора. У меня ещё дела.
Максим помог Ирине подняться. Анна даже не провожала их до двери.
На шестом месяце она впервые заплакала.
Поздно ночью. Лежала в постели, уткнувшись лицом в подушку, и вдруг разрыдалась. Без слов. Без мыслей. Как будто внутри прорвало что-то. Не о любви. Не о Максиме. А о себе.
— Я его чувствую. Я к нему привыкла. Он мой. Пусть ненадолго. Пусть по чужому сценарию. Но он — внутри меня. . Он — дыхание моё.
С тех пор всё пошло иначе.
Она стала гладить живот. Разговаривать с малышом шепотом, когда никто не слышал. Рассказывать, какой шумный город, какие глупые соседи, какие вкусные персики летом.
Купила маленькие носочки. Пряча от всех. Просто чтобы почувствовать: это — живое.
Максиму она ,про это ,не говорила.
— Мы подбираем имя, — сказал он как-то по телефону. — Тебе интересно?
— Нет.
— Хочешь предложить что-то?
— Нет.
— Всё хорошо?
— Пока да.
— Слушай, ты как то странно говоришь. Холодно. Дистанция… стала ещё больше.
— Ты же сам этого хотел, Максим. Чужие тела. Без эмоций. Вот и получай.
Он хотел сказать ещё что-то, но Анна уже положила трубку.
А потом, в конце седьмого месяца, ей приснился сон.
Будто она держит ребёнка на руках. Смеётся. А он тянет к ней ручки и говорит:
— Мама.
И она просыпается в слезах. И больше не может заснуть.
— Ты уверена, что хочешь рожать без обезболивания? — спросила врач, листая карту.
Анна кивнула.
— Да , хочу чувствовать всё.
— Это не обязательно, вы же…
— Хочу, — перебила она.
Боль, думала она, — это как честность. Если уже решилась пройти через это — тогда без скидок, без облегчений. Чтобы потом никто, ни Ирина, ни Максим, не могли сказать: «Тебе было легко.»
Нет. Не легко. Больно. До хруста костей, до крови. До страха, который забивается в подреберье, как дрожащий зверёк.
Он родился в пасмурное утро.
Мальчик. 3,1 кг. Громко закричал, прежде чем акушерка успела его обтереть. Он был тёплым. Маленьким. Сжатым, как кулак жизни.
— Дайте мне его, — прошептала Анна. — Только на минуту.
Она прижала его к себе, осторожно, будто хрустальную чашу.
Он замолчал. Открыл глаза.
Анна смотрела в эти крошечные, мутноватые зрачки — и вдруг что-то разом оборвалось.
— Он мой!!!!
Всё было понятно. Без слов. Без врачей. Без бумаг.
— Анна, к вам пришли. Родители, — осторожно сообщила медсестра.
— Пусть подождут, — прошептала она, глядя на спящего малыша.
— Они очень волнуются…
— Пусть. Я ещё не готова.
Максим ворвался первым. Волнуется, несёт цветы, улыбается — как будто стал отцом.
— Где он? Где малыш?
Анна не встала. Просто подняла глаза.
— Он здесь.
— Дай посмотреть.
— Нет.
Он замер.
— Что значит — нет?
— Значит, нет. Он мой.
— Анна, — голос Максима стал резче. — У нас договор. Всё подписано. Ты обещала. Ты не можешь…так поступить.
— Я могу. И делаю.
— Ты шутишь?
— Нет. Я совершенно не шучу.
В дверь постучали. Появилась Ирина. Белая, как мел, губы сжаты.
— Где мой ребёнок? — тихо спросила она.
— Он не твой, — спокойно сказала Анна. — Не рождён тобой, не чувствован тобой. Ты — идея. Я — жизнь.
— Это подло! — закричала Ирина. — Ты знала! Ты всё знала! Ты же говорила, что не хочешь детей! Ты лгала!
Анна встала. Взяла малыша на руки.
— Нет. Это я лгала себе. А теперь больше не буду.
Максим стоял, не шевелясь. Он понял. Всё. И сразу.
Через два дня она выписалась из роддома. Одна. Без шариков. Без встречи. Без никого.
Она надела обычную серую куртку. Засунула малыша в комбинезон. Вышла на улицу, где их встретил ветер и шум города.
И вдруг поняла: всё.
Никаких бумаг. Никаких объяснений. Только она и он. Маленький человек.
Максим и Ирина, конечно, подали в суд. Пригласили адвокатов. Поднимали договор. Кричали.
Но суд признал: Анна биологическая мать. Никаких суррогатных прав. В роддоме — не правильно оформили договор.И ребёнок остался с Анной.
Прошёл год.
Мальчик рос. Улыбался. Гулил. Тянул руки к ней, называл «Ма-ма».
Ксюша приходила, носила фруктовые пюре и детские игрушки.
— Ну и что ты теперь думаешь?
Анна сидела на полу, гладила малыша по волосам.
— А что тут думать,я родила человека. Не товар. А настоящего человека. Он помог мне , он вылечил меня…
— От чего?
— От пустоты душевной.
Ксюша присела рядом.
— А Максим? Что он говорит ?
Анна улыбнулась. .
— Он больше не приходил и не писал. И правильно. Я оставила им их договор. Пусть им будет пусто.
Иногда ночью она вставала, шла к кроватке и смотрела, как дышит её сын.
— Ты не был планом. Не был ничьим капризом. Ты стал моей жизнью, когда я почти умерла, — шептала она ему в темноте. — Спасибо, что выбрал меня.
—Через два года после родов Анны, Максим стоял у окна своей квартиры — новой, просторной, в элитном жилом комплексе. Вид был на реку, но он не смотрел на воду. Он смотрел внутрь себя.
Ирина ушла. Месяцев через восемь после суда.
Сначала были слёзы, угрозы, манипуляции. Потом — молчание. Холод. Бездна.
Она не смогла простить не саму потерю, а то, что он разрешил Анне стать матерью. Не остановил. Не вырвал ребенка из рук, из сердца.
— Ты сделал её матерью, а меня — пустотой, — сказала Ирина в последний вечер, застёгивая чемодан.
— Мы оба проиграли.
Максим пытался снова устроить свою жизнь . Были женщины. Были поездки. Были попытки забыть.
Но всё заканчивалось на одном и том же месте — там, где внутри зияла чья-то маленькая рука.
Там, где звучал голос: «Папа…», которого он так и не услышал.
Он однажды видел Анну. Случайно. В парке.
Она сидела на скамейке. Сын — уже двухлетний мальчик — лепил куличики из песка и что-то бормотал себе под нос.
Анна смеялась. Не громко. Но по-настоящему.
Максим стоял в тени. Смотрел.
Он хотел подойти. Сказать:
— Прости. Разреши посмотреть. Познакомиться с сыном.
Но не подошёл.
Впервые в жизни он почувствовал, что не имеет права. Ни юридически. Ни по-человечески.
Он сам подарил ей это счастье. Она сама выбрала любовь.
А в его доме было тихо. Слишком чисто. Слишком холодно.
Цветы не приживались. Комнатные растения вяли, как будто не хотели жить в пространстве, где нет тепла.
Максим однажды в шутку сказал сам себе:
— У меня дома ничего не цветёт.
И понял: это не шутка.
Это приговор.
