Прелестная в своей юности шестнадцатилетняя Верочка Шевцова, худенькая черноглазая смугляночка с длинной косой, была сестрой товарища Репина по Академии художеств. В петербургской квартире Шевцовых на Васильевском острове молодого художника встречали с неизменным гостеприимством и он часто там проводил время.
В доме вкусно кормили, играли в настольные игры, музицировали, танцевали, горячо спорили и обсуждали новости. Глава семьи Алексей Иванович Шевцов был известным петербургским архитектором. У Шевцова, кроме сына Алексея, были две дочери — Софья и Вера. Репин с удовольствием рисовал обеих сестер.
Художник обратил внимание на младшую дочь архитектора. В восторженных глазах Веры было такое мечтательное ожидание, словно она ждала приглашения на танец. Барышня была хороша: милое детское лицо в ореоле каштановых волос, крутой лобик, тоненький и чуточку, самую чуточку, длинноватый носик, полнокровные губки…
Постепенно 27-летний Илья увлекся Верой, не желая себе признаться, что влюблен не столько в барышню, сколько в ее семейство — веселое, приветливое, хлебосольное.
Как только Вере исполнилось восемнадцать, он обручился с ней, а одиннадцатого февраля 1872 года она стала его женой.
Вместо свадебного путешествия Репин предложил молодой жене деловые поездки — сначала в Москву, на открытие «Славянского базара», а затем на этюды в Нижний Новгород, где художник продолжал искать мотивы и типажи для «Бурлаков на Волге».
Глубокой осенью того же года у Репиных родилась Вера-младшая. На следующий год после свадьбы и рождения ребенка Репины уехали за границу и провели там два года. За это время они побывали в Вене, Венеции, Флоренции, Риме, Неаполе, Париже и Лондоне.
После Веры-младшей на свет появились Надежда, Юрий и Татьяна. Еще в семье Репиных появился неродной ребенок: композитор Валентина Семеновна Серова в Париже была вечно занята концертами и репетициями и ее сын Валя почти все время проводил у Репиных. Илья учил мальчика рисовать и оплачивал его обучение. Серов на всю жизнь стал ему и любимым учеником, и близким другом.
Вскоре после свадьбы обнаружилось несоответствие характеров и темпераментов супругов. Жена художника была абсолютно не светской, тихой, молчаливой, застенчивой, но при этом очень упрямой. Илья же был импульсивным и отходчивым.
Репин почти каждый вечер собирал гостей — писателей, художников, а его жене, обремененной домашними хлопотами, не нравились эти сборища.
Вера любила тепло и не переносила сквозняки, а он спал с открытым окном даже зимой, пока мороз не достигал тридцати градусов, безгранично веря, что это полезно.
Для сна в спартанских условиях у хозяина дома были специальные спальные мешки на заячьем пуху и целый набор шапочек — и шотландская, и голландская, и «туркестанская ермолка», и даже женский спальный чепчик. Репин пытался и жену и детей уложить в спальники под открытые окна, что вызывал у домочадцев резкое неприятие.
Так часто бывает, когда молодые люди женятся по страсти — а когда эта страсть уходит, обнаруживают, что рядом живет чужой человек, с которым ничего не связывает.
Как пишет В.П.Зилоти, Вера все же старалась жить интересами своего мужа: «Вспоминаю, как-то раз, в Москве, мы с сестрой Сашей заехали к Репиным. Вера Алексеевна, сидя случайно со мной одной в столовой за столом, говорила мне, как она, после целого утомительного дня, уложив свою ватагу ребят, измученная, садится за этот стол помолчать и прийти в себя в тишине.
«И вот придет Илья, начнет рассказывать о своей работе в тот день над своими картинами — и усталость моя мгновенно исчезает. Ложусь спать счастливая, полная энергии на будущий день. Тогда я забываю и свое, надоевшее мне лицо, которое утром, когда я причесывалась, приводило меня, в зеркале, прямо в отчаяние своей некрасивостью».
А как она была мила! Она осталась для меня идеалом душевной женственности, идеалом подруги художника!»
С Верой Алексеевной супружеского счастья не вышло, и это стало очевидно по прошествии нескольких лет совместной жизни. Но куда от семьи денешься, если у вас дети?
Вера, весь день хлопотавшая с детьми, хотела внимания, а Илья Ефимович… Нет, он хорошо относился к Вере и честно старался объяснить ей: «Искусство я люблю больше добродетели, больше, чем близких, чем всякое счастье жизни. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница — неизлечимо»…
Одно время Репин был увлечен своей талантливой ученицей Верой Веревкиной, затем влюбился в молодую художницу Лизу Званцеву и писал ей длинные страстные письма, такие же, какие когда-то адресовал жене. В порывах вдохновения он не только картины мог писать, но и письма сочинял истинно поэтические…
«Как я вас люблю! Боже мой, боже, я никогда не воображал, что чувство мое к вам вырастет до такой страсти. Я начинаю бояться за себя… Право, еще никогда в моей жизни, никогда никого я не любил так непозволительно, с таким самозабвением…
Даже искусство отошло куда-то и Вы, Вы — всякую секунду у меня на уме и в сердце. Везде Ваш образ. Ваш чудный, восхитительный облик, ваша дивная фигура с божественно-тонкими, грациозными линиями и изящнейшими движениями!» — писал он Званцевой.
В свою очередь Вера Веревкина полагала, что в этом семейном раздоре была виновна сама супруга, о которой она писала: «Мне было глубоко жаль его жену — блеклую, какими бывают растения и женщины, оставленные в тени. Но моя старая привязанность к виновнику этой тени брала верх».
Репины честно пытались спасти свой брак и прожили вместе еще несколько лет. Вера оказалась ревнива и не беспочвенно. Как позже вспоминала одна из дочерей, в их доме атмосфера была настолько накалена, что «за обедом иногда тарелки летали».
Однажды в пылу ссоры Вера припомнила все его измены, и настоящие, и надуманные, а Илья жестко сказал в ответ, что женщина с «таким лицом» должна быть благодарна удачливым соперницам.
Тогда жена запустила в Репина тарелкой с супом и еле увернулась от летевшей ей в голову масленки. С ее губ сорвалось проклятье: «Дождешься… Один останешься. Стакан воды будет некому подать!»
До пресловутого «стакана воды» было далеко. Репин был молод, богат, знаменит, нравился женщинам и вдобавок являлся отцом трех дочерей и сына. Уж точно одинокой старости у него не должно быть…
Последней каплей в их отношениях стала единственная попытка Веры пофлиртовать с сыном художника Василия Перова. Это вызвало такой приступ ревности и злости Репина, что супруги в 1887 году разъехались после пятнадцати лет брака, поделив детей. Старшие остались с отцом, а младшие с матерью. Несмотря на разрыв, Репин продолжал содержать бывшую жену до ее кончины в 1919 году.
Дети держались с отцом холодно и пренебрегали решительно всем, что от него исходило, но кроме его денег, естественно. Репин много работал и зарабатывал в основном заказами — писал портреты.
Княгиня Мария Клавдиевна Тенишева, его старинная приятельница, однажды пришла в мастерскую с подругой Натальей Борисовной Нордман, сочинительницей декадентских романов и повестей.
Пока княгиня позировала для портрета, Илья Ефимович попросил Наталью развлечь их чтением стихов поэта Фофанова, которого он искренне почитал. Экзальтированная Нордман из упрямства стала читать печальные стихи с нарочитой пародийной издевкой басом, а иногда переходила на завывания.
Ей вдруг захотелось показать Репину, что она в отличие от многих совершенно не впечатлена его славой и ни малейшего пиетета к художнику не испытывает. Это страшно задело его, Репин в сердцах бросил кисти и попросил посетительниц удалиться.
Прошло несколько лет и судьба вновь свела его с Нордман. Наталья покорила его своей образованностью: она знала шесть иностранных языков и на все имела свое мнение, которое была готова отстаивать, разбиралась в искусстве, публиковала прозу в журналах под псевдонимом Северова и была одной из первых женщин, овладевшей искусством фотографии.
Репину все это было необычно, особенно в контрасте с Верой. Впрочем, он совершенно не разбирался в женщинах. Походы в театр, прогулки в парках, совместные ужины… Окружающие были поражены — более несхожих людей нельзя и представить. Возможно, именно таких ярких эмоций, как с Нордман, художнику и не хватало в первом браке.
Высокая, статная, румяная и цветущая 37-летняя Наталья совершенно очаровала 56-летнего Репина. К браку она не стремилась. Она не желала строить свое счастье на беде Веры, но отпустить художника не могла. Когда Репин отправился на юг, Наталья сопровождала его. В этой поездке она забеременела. Они мечтали о ребенке, но через два месяца после рождения их дочка умерла.
Тогда Репин приобрел для Натальи, нуждавшейся в сочувствии и утешении, землю в Куоккале. В 1899 году он купил два гектара поросшей кустарником и соснами земли с летней дачей.
Финское местечко Куоккала находилось недалеко от Петербурга, участки в нем стоили дорого: он заплатил десять тысяч рублей, очень большие деньги по тем временам. Любящий Репин хотел обеспечить возлюбленную комфортным жильем, которое преподнес ей в подарок.
Больше совместных детей у них не было, и этот дом стал для обоих чем-то вроде общего ребенка, каждый вложил в «Пенаты» частичку души. Они снесли старые постройки и возвели большой дом под стеклянной крышей, разбили пруд. Веранда превратилась в мастерскую.
По средам Репин с Нордман принимали гостей, множество знакомых и незнакомых людей, желавших видеть Илью Ефимовича. Заведенные Натальей знаменитые среды в «Пенатах» имели немало хорошего: они давали Репину возможность сосредоточенно работать во все другие дни, не тревожась, что нагрянут неожиданные гости.
На станции уже с утра поджидали извозчики и, не спрашивая, куда везти, ехали прямо к «Пенатам». У ворот гостей никто не встречал, зато по пути их следования были развешаны таблички: «Извозчикам платите при отъезде с дачи», «Самопомощь! Ударяйте в гонг, входите, раздевайтесь в передней и заходите!», «Не ждите прислуги, ее нет».
Репин потом разъяснял ошарашенным гостям: «Наталья Борисовна считает унизительным эксплуатировать чужой труд».
В коридоре встречало напутствие: «Идите прямо!» Наталья проповедовала вегетарианство и боролась за права животных. Гости попадали в столовую, посредине которой стоял огромный круглый стол, уставленный тарелками. Места за столом определялись по жребию.
Середина стола вращалась, и на ней ставились разные блюда. Потянув за одну из многочисленных ручек, можно было повернуть середину стола — и нужное блюдо оказывалось перед тобой.
Вот только гости все никак не могли к этому новшеству приспособиться: только занесут половник над супницей, желая налить себе суп, как чья-то проворная рука повернет стол, суп уедет, а пустой половник зависнет в воздухе самым дурацким образом. Приноровившись, гости могли обслужить себя сами, без помощи прислуги и даже без помощи соседа.
Специальное вегетарианское меню выдумала сама Наталья: картофель в разных видах с постным маслом, капустные котлеты с брусничной подливой, овощные супы, биточки из клюквы, травяные отвары, рисовые котлеты, огурцы, зелень, свежая капуста, фрукты.
Зато подавалось много вина, до которого Наталья Борисовна была большой охотницей. Виноградное вино она называла «солнечной энергией» и «жизненным эликсиром».
За обедом больше всех говорила хозяйка, обожавшая находиться в центре внимания. К примеру, она рассказывала, что недавно выпустила поваренную книгу для голодающих — с рецептами блюд из сена и подорожника с добавлением грецких орехов, миндаля и ванили. Гости не знали: плакать или смеяться…
Над Ильей Ефимовичем потешался весь Петербург. О Репине стали говорить не как о талантливом художнике, а исключительно в контексте: «Это тот, который сеном питается?»
Он вынужден был есть мясо либо в гостях в отсутствие Натальи Борисовны, либо в питерских ресторанах. Со временем под запрет попало не только мясо, но также рыба, молоко и яйца. Впрочем, и супруга его была далеко не безгрешна.
По воспоминаниям Марии Карловны Куприной-Иорданской, первой жены Куприна, в спальне у вегетарианки на туалетном столике стояли бутылка коньяка и блюдо с бутербродами с ветчиной.
«Когда в Куоккале жил А.М. Горький, мы с Александром Ивановичем сперва заезжали к нему обедать, и он говорил нам: «Ешьте больше, ешьте больше! У Репина ничего кроме сена не получите!» — из мемуаров Марии Куприной-Иорданской.
Репин любил вкусно поесть и сбегал из дома, чаще всего — в гости к Чуковскому, чтобы полакомиться бифштексом. Когда он бывал в Петербурге, он опять же непременно заходил в ресторан и заказывал все вкусное, запретное, а потом шутливо каялся супруге в грехопадении.
Натальи Борисовны всегда было слишком много. Она все делала нарочито напоказ, громко и публично. Нордман несомненно, любила своего мужа, но зачастую не замечала, что заставляет его испытывать неловкость перед знакомыми, а то и вовсе мешает работать.
Известный критик Стасов писал без обиняков о Нордман: «Вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи — ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке».
А Репин не раз писал ее портреты, причем показывал ее привлекательной — такой, какой он сам ее видел: «Ее окружала, за ней неслась везде повышенная жизнь. Ее веселые большие серые глаза встречались только с радостью, ее грациозная фигура всякий момент готова была блаженно танцевать, как только звуки плясовой музыки долетали до ее слуха…»
Экстравагантная Наталья считала, что порядочные люди должны обходиться без прислуги. Прислуга, разумеется, в доме была, грязные тарелки все-таки мыли служанки и готовили на тридцать человек тоже они. За каждого гостя работницам полагалось по десять копеек серебром сверх обычной платы.
После такого обеда гости шли в буфет на станции и сметали там все, поражаясь, как Илья Ефимович еще не протянул ноги при своем скудном рационе. Изощрявшимся в остротах газетчикам казалось, что Репин живет с сумасшедшей клоунессой, превращающей в глупости самые простые человеческие вещи.
«Эта женщина проглотила Репина целиком», — возмущался философ Василий Розанов.
Дети Репина тоже смущали гостей. Дочь Вера, бывшая актриса, угрюмая дама с седой косичкой, подолгу сидела в молчаливой прострации.
Сын Юрий, художник, то и дело заводил мрачные разговоры о том, как на самом деле выглядит тело человека, распятого на кресте. Никто из детей не принял новую жену отца.
Сам Илья Ефимович к старости в быту также отличался странностями. Скажем, имелась у него персональная чашка, которую категорически нельзя было мыть. В Петербург он приезжал исключительно ранним утром, поскольку билеты на трамвай в эти часы стоили намного дешевле. Он ходил в заляпанном красками халате и подолгу прятался от домашних в своей мастерской, оживлялся только с приходом гостей.
Вскоре Нордман восстала против мехов, облачилась с вызовом в холодное пальтишко, подбитое сосновыми опилками, потом увлеклась пластическими танцами босиком на снегу под граммофонную музыку, простудилась, стала кашлять кровью. Врачи выявили у нее туберкулез, да еще на фоне алкоголизма.
Илья Ефимович возил Наталью на итальянские и швейцарские курорты, но болезнь не отступала. В «Пенатах» на столиках появились пилюли и микстуры, запахло хворью.
Из их жизни ушло веселье, гостей стало меньше, те, кто к ним приезжал, сидели за столом с постными минами. У него было достаточно денег, он мог бы поместить ее в лучший в мире туберкулезный санаторий, но Наталье это не нужно. В конце концов он от всего этого устал — и Наталья это почувствовала. Она просто исчезла в один из дней, не взяв ни денег, ни вещей.
Илья Ефимович рыдал горько, словно ребенок: «Уехала, не сказав ни слова! Не оставив даже записки… Где она сейчас? Она мне не была в тягость и больная. Ушла из дома, словно умирающая собака…»
Наталья Нордман нашлась в Швейцарии, в Локарно в больнице для бедных. Помощи от Репина она не приняла, и его письма вернулись назад нераспечатанными. А зря… в одном из них Наталья могла бы прочесть слова, которые наверняка бы ее согрели и утешили: «Я начинаю Вас любить глубокой любовью. Да, более 15 лет совместной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Устанавливается родственность незаменимая…»
Поддерживать переписку со старыми друзьями Наталья тоже отказалась. Корней Чуковский попытался перевести ей деньги, будто бы за редактуру книги Репина, но она не приняла помощи.
Наталья Борисовна почуяла подвох и денег не взяла: «Не могу себе представить, какое имею к ней отношение, что за книга и об чем меня спрашивают. Вам представить легко, как я далека от вопросов издательства и как изумлена таким странным явлением…
Написала стихи при 40 градусах «Песня бреда»… Ужасная вещь, от которой по спине холодно. Однако пора…» Через месяц 50-летняя Наталья Нордман скончалась. Это произошло в 1914 году. Репин был на ее похоронах, заказал дорогое надгробие.
А жизнь самого Ильи Ефимовича все длилась и длилась. В «Пенатах» он упразднил и «самопомощь», и вегетарианство. Илья Ефимович попросил дочь Веру взять управление домом на себя.
Вера хозяйничала в шкафах с рисунками, продавая все, что можно, и спускала деньги на модисток, украшения и любовников. Репин старательно не замечал всего этого и бесконечно благодарил свою Верочку за то, что она взяла на себя управление.
Илья Ефимович не хотел раздражать старшую дочь и никогда вслух не поминал Наталью Нордман. Лишь однажды, когда рядом не было ни детей, ни слуг, в разговоре со старым другом вздохнул о покойной: «Осиротелый, я очень горюю о Наталье Борисовне и все больше жалею об ее раннем уходе. Какая это была гениальная голова и интересный сожитель!»
Дочь художника Надежда, окончив курсы помощников лекарей, работала в районах, зараженных эпидемией тифа. В 1911 году Надя совершенно повредилась рассудком и стала в Куоккале затворницей, не выходя из своей комнаты. Лишь изредка, когда настаивал отец, она брала карандаш и бумагу, что-то рисовала… Она умерла в 1931 году.
Что же касается Юрия, он всю жизнь он поступал назло Илье Ефимовичу — и когда женился на его кухарке, и когда назвал детей нелепыми древнеримскими именами Гай и Дий. Мальчикам было запрещено стричь волосы: их заплетали в косы, а читали им книжки исключительно об индейцах.
Зато Юрий занялся живописью: но до таланта отца ему было далеко. Их сравнивали, и конечно, не в пользу Юрия. Иногда сын приходил в мастерскую Ильи Ефимовича со своей палитрой, писал что-то, выслушивал в угрюмом молчании преувеличенные восторги отца и уходил, прихватив отцовские деньги.
Младшая, Татьяна, окончила Бестужевские курсы и учила детей. Только с приездом в «Пенаты» младшей дочери Татьяны Репин ощутил настоящую заботу. После смерти отца она уехала во Францию.
В 1918 году закрылась граница, Куоккала отошла к Финляндии, и Репин оказался окончательно оторванным от прежней жизни.
Чтобы отцу не пришло в голову ехать в Россию, Вера рассказывала ему всякие ужасы: его картины давно выброшены из музеев и сожжены, а друзья — Поленов, Васнецов и Нестеров — расстреляны и только Чуковский выжил, потому что «вовремя» тронулся рассудком.
В церкви Репин отслужил панихиду по друзьям, а потом узнал из газет, что все это неправда. Тогда он отстоял молебен за здравие и как ни в чем не бывало подписал своей размашистой подписью, гарантирующей подлинность его творений, по просьбе Веры, опустошавшей его архив, очередную партию набросков для продажи.
Репин до конца своих лет нес груз обязанностей по содержанию не только взрослых детей, но и об их домочадцах, забота о внуках также была возложена на его плечи.
Только в работе находил стареющий Репин радость. С возрастом почти отказала правая рука — художник начал работать левой. А когда совсем не смог держать палитру, вешал ее на шею. В 1930 году 86-летний художник скончался и был похоронен в парке усадьбы Пенаты в своем саду без гроба, с посадкою дерева, как он завещал…
В одном из последних писем друзьям художник успел попрощаться со всеми:
«Прощайте, прощайте, милые друзья! Мне много было отпущено счастья на земле: мне так незаслуженно везло в жизни. Я, кажется, вовсе не стою моей славы, но я о ней не хлопотал, и теперь, распростертый в прахе, благодарю, благодарю, совершенно растроганный добрым миром, так щедро всегда меня прославлявшим…»
А 1939 году, перед началом финской войны, Вера с братом Юрием переберутся из Куоккалы поближе к Хельсинки. Юрий совсем опустится, сопьется, будет бродяжничать, а в 1954 году покончит с собой, выбросившись из окна ночлежки. Вера, покидая «Пенаты», заберет что сможет из отцовского архива.
А что касается двух любимых женщин Ильи Ефимовича, с каждой из которых он прожил по пятнадцать лет, — они принесли в дар великому художнику собственную судьбу, доброе имя, индивидуальность, неповторимость и создали условия, чтобы он мог творить.
Появились бы на свет репинские шедевры живописи, не будь рядом с ним скромной и тихой Веры Шевцовой и большой чудачки и оригиналки Натальи Нордман?
