В 1915 году московские власти обнаружили интересную статистику: население стало поголовно…чистым. И благоухающим! По крайней мере, спрос на духи и средства для мытья вырос почти в 2 раза. Воронежский заводик семейства Мюфке произвел почти в десять раз больше ароматных жидкостей, чем обычно. Был ли это настоящий спрос на чистоту? Увы, нет. Во всем был «виноват» сухой закон, принятый императором годом ранее.
Вступив в первую мировую войну, Николай II решил «закрутить гайки» трезвости. Этому предшествовала определенная аппаратная возня, направленная на смещение с поста Совета министров и министра финансов Владимира Коковцова. Тот, как раз, пёкся совсем о других вещах – об увеличении стоимости «сорокаградусной». Ведь она наполняла бюджет по разным оценкам от 25 до 30 процентов!
Когда Коковцова сместили, пост занял Пётр Барк. И вот он как раз совсем не противился идее государя бороться за народную трезвость. Но даже в высших кругах до конца не верили, что Николай Второй решится осуществить свою идею.
Ведь в ситуации надвигающейся войны (весной 1914 года уже мало кто сомневался, что она близко) России весьма требовались средства! Премьер Иван Горемыкин просто махал рукой: «Все это чепуха…государь скоро забудет». Не забыл. Сначала подняли цены. А затем ввели ограничения на продажу.
Ситуация была двойственная. С одной стороны, нашлось немало приверженцев государева решения. Меньше пьянства – меньше драк, травм и праздного шатания. Спокойствие и мир в семьях. С другой – выдержит ли бюджет?
Но 22 августа Николай II подтвердил: его решение неизменно. Начало было положено, а вот конец – как получится. До окончания войны. Тем, кто решался продавать или хранить у себя «погреба» выписывали огромный штраф. Но могли и отправить на несколько суток в тюрьму.
Если раньше «остограмиться» можно было где угодно: на вокзале, в небольших заведениях или на вынос, то теперь разрешалось только в ресторанах 1-го разряда. То есть, доступных лишь узкому кругу лиц. В Москве вскоре запретили и это.
Простые люди ответили просто – погромами складов, где могла храниться «продукция». В Томской губернии к концу лета 1914 года пострадали двадцать лавок. Волна покатилась по всей Империи – в Поволжье, на Урале и в центре поступали точно также. В Барнауле при штурме складов случился сильный пожар. В Петербурге задумались.
Но поначалу оптимизм зашкаливал. В больницах реже стали появляться новые пациенты после вечерних посиделок. В тюрьмах не прибавилось бесшабашного народа. Спящего забулдыжку на лавочке, конечно, видели по-прежнему. Но стоит проверить: он как стёклышко!
На передовой, однако, ситуация была совсем другой. В воспоминаниях Николая Николаевича Врангеля «Дни скорби. Дневник 1914-1915 годов» можно прочесть о том, как офицеры лейб-гвардии Литовского полка в дни полкового праздника самовольно покинули расположение, и, в результате, проморгали атаку немцев.
Полк был истреблён практически полностью. Выходит, прав был император, когда решил запретить «огненную воду»?
Но меры были такими резкими, неожиданными, что немалая часть населения к ним оказалась не готова. Вопрос: «Где взять?» стали задавать довольно скоро. Кто-то хотел как следует отметить отъезд на фронт, другой запасался к будущему семейному торжеству. И каждый решал проблему по мере своих возможностей.
Аристократы и просто богатые люди продолжали посещать рестораны, где в чашках им подавали отнюдь не чай. Более того, во дворцах знати имелись запасы. Погреба была полны коллекционных экземпляров, собираемых годами.
Выбрасывать личные склады никто не спешил. Люди попроще могли договориться с лавочником, который и прежде отпускал для них продукцию. Да, это было сопряжено с определённым риском, но на него осознанно шли. Ведь можно было повысить цену в несколько раз! И спрос все равно был!
Производители закидали императора письмами и прошениями: дескать, убытки сплошные. Люди без работы. Однако император стоял на своём. Он был не прочь продлить запрет навсегда: статистика смертей от алкоголизма пошла вниз!
Но так было лишь поначалу. Постепенно ситуация со здоровьем у народа начала возвращаться к прежним показателям. Не находя привычных напитков, люди потянулись за их заменой. Прежде всего, нарасхват стали духи и одеколоны. Воронежский губернатор Петкевич попытался запретить их продажу, но Мюфке, будто в насмешку, выпустили новый образец — «Экономический одеколон».
Это был третьеразрядный продукт, но поклонников у него оказалось так много, что Петкевич снова пошел на ограничение. Выпустил директиву: один флакон в руки. Мюфке хмыкнули. И просто сделали тару побольше.
Народные умельцы проваривали денатурат со ржаным хлебом. То, что производилось «на коленке», часто оказывалось настолько нехорошего свойства, что люди стали умирать. За что боролись – на то и напоролись? Выходило примерно так. С каждым месяцем «сухой закон» вызывал всё больше возмущения: «верхи», значит, могут себе позволить, в ресторанах и за любые деньги. А «низы», как обычно, не у дел…
Доходы государства уже спустя два года упали примерно в семнадцать раз. Деньги допечатывали неоднократно. Инфляция разгонялась. Траты на войну оказались огромными – никто не предполагал, что конфликт так затянется. Это был провал. И с ним требовалось срочно что-то делать. Но каждый раз у министров не хватало аргументов друг для друга, и возможностей договориться.
Следовало продумать кампанию по популяризации трезвости, но на это у слабеющей Империи уже не было сил. Вопрос о «сухом законе» так и остался нерешенным до самой революции.
Война, растущие цены, осознание абсолютной несправедливости мироустройства – всё это, конечно, было важным для событий 1917 года. Но сухой закон тоже опрокинул Империю. Были потеряны колоссальные поступления в бюджет, а у недовольных властью появился ещё один повод быть раздраженными.
Кстати, штурмуя Зимний, а затем, совершая набеги на дворцы аристократов, толпы, в первую очередь, разбирали чужие погреба. Петербург в один день окрасился в красное. От разлитых напитков.
