— Ещё одна ложка, Катя. Ради графитового серого цвета. Ради запаха нового салона. Ради того, чтобы больше никогда не мёрзнуть на остановке.
Волокнистая куриная грудка, отваренная до состояния мокрой бумаги, застревала в горле. Разваренная серая гречка, без соли, без масла, без вкуса, ложилась в желудок тяжёлым, безжизненным комком. Катя проглотила, запивая тёплой водой из стакана. Уже месяц её ужин выглядел именно так. Завтрак был таким же. Обед, который она брала с собой на работу в пластиковом контейнере, ничем не отличался. Она ощущала этот пресный, диетический вкус даже во сне. Но каждый раз, когда ей хотелось всё бросить и заказать огромную, жирную пиццу, она закрывала глаза и видела его. Cherry Tiggo 8 Pro Max. Их будущий кроссовер. Не просто машину — символ. Символ того, что они смогли.
Она достала телефон. Не для того, чтобы бездумно листать ленту, а чтобы в сотый раз открыть сохранённые фотографии. Вот он, их красавец, стоит в лучах салонного света. Графитовый серый. С огромной панорамной крышей. Катя почти физически ощущала, как её пальцы касаются прохладной кожи руля, как под капотом просыпается двигатель. Они копили на первый взнос почти год. Продали Витину старую, вечно ломающуюся «девятку». Отказались от отпуска, от походов в кафе, от новой одежды. А последний месяц стал самым жёстким. Витя уехал в эту «важную» командировку. Говорил, проект сложный, почти не оплачиваемый, но перспективный для его карьеры. Жить придётся в какой-то дешёвой гостинице на окраине промышленного городка, питаться в столовой. Катя представляла, как он, её Витя, тоже давится сейчас безвкусной котлетой где-то под Челябинском, и ей становилось легче. Они были командой. Они страдали вместе ради общей, большой и блестящей цели.
Она доела свою порцию, сполоснула тарелку и села на диван. Тишина в квартире была непривычной. Обычно в это время Витя играл в приставку, и звуки выстрелов смешивались с его комментариями. Сейчас было тихо. Слишком тихо. Чтобы заглушить эту тишину, Катя всё-таки открыла ленту соцсети. Лица, отпуска, еда, котики. Мелькающие картинки, не требующие осмысления. Она листала механически, пока её палец не замер на новом посте. Это была Лена, сестра Вити.
На фотографии было трое. Лена, её вечно самодовольный муж и… Витя. Они сидели за деревянным столом на фоне яркого, бирюзового моря и закатного южного неба. В руке у Вити был шампур с нанизанными на него румяными, дымящимися кусками мяса. Он сиял. Не просто улыбался — сиял, как начищенный самовар. Расслабленный, загорелый, сытый. Лена обнимала его за плечо, её лицо выражало чистое, незамутнённое торжество. А подпись под фото добивала контрольным выстрелом: «Спонтанный отдых в Сочи с любимым братиком! Иногда нужно себя баловать!».
Катя не закричала. Она даже не вздохнула. Ей показалось, что воздух в комнате просто кончился. Вкус гречки и курицы поднялся из желудка к горлу едкой, пепельной горечью. Челябинск. Дешёвая гостиница. Столовская котлета. Её Витя. Команда. Весь этот выстроенный ею мир рухнул в одну секунду, раздавленный весом одного шампура с шашлыком. Это была не просто ложь. Это был грабёж. Они вдвоём, его сестра и он, украли у неё её мечту, её голодные вечера, её веру.
Её пальцы двигались сами, холодно и точно, как инструменты хирурга. Скриншот. Открыть контакты. «Витя». Длинные гудки. Наконец, сонный, слегка раздражённый мужской голос.
— Кать, ты время видела? Я только задремал, устал как собака…
Его голос был не из промышленного Челябинска. Он был из тёплой, сытой сочинской ночи.
— Как командировка? — спросила она ровно, без единой дрогнувшей ноты. — Тяжело, наверное?
— Да не то слово, — зевнул он в трубку. — Сплошные совещания, голова кругом. Еле на ногах стою. Ладно, давай завтра, а то я вырубаюсь…
Она не стала ничего говорить. Она просто нажала «отбой». Открыла мессенджер. Прикрепила скриншот. И написала два слова: «Приятного аппетита». Отправить. Зайти в настройки контакта. Заблокировать. Телефон лёг на диван рядом с ней, превратившись в бесполезный кусок пластика. Катя сидела в оглушительной тишине своей квартиры и смотрела в темноту за окном. Вкус пепла во рту становился всё сильнее.
— Да расслабься ты, Вить, — Лена лениво помешивала остатки вина в бокале, глядя на тёмное, маслянистое море. — Имеешь право на пару дней отдыха. Не на каторге же ты. Эта твоя Катя вечно всё усложняет. То ей диета, то экономия. Жить-то когда?
Витя откинулся на плетёном стуле на балконе их съёмных апартаментов. Воздух был тёплым, пах солью и цветущей магнолией. В желудке приятно урчало от съеденного мяса и выпитого вина. Он был согласен с сестрой. Полностью. Что такого? Всего три дня. Деньги он взял из своей «заначки», не из общих. Ну, почти не из общих. Какая разница? Они всё равно потом всё наверстают. А Катя… она бы всё равно не поняла. Для неё любая трата, не связанная с машиной, была преступлением. Проще было соврать про Челябинск. И спокойнее.
— Да я расслаблен, — он ухмыльнулся, подмигивая мужу Лены, который молча ковырялся в телефоне. — Просто совесть немного…
— Какая совесть? — Лена фыркнула. — Ты мужик, ты зарабатываешь. Ты должен отдыхать. А то превратишься в такого же зануду, как она. Смотри, ещё заставит тебя гречкой давиться.
В этот момент его телефон, лежавший на столе, коротко звякнул. Сообщение от Кати. Витя лениво потянулся к нему. Наверное, желает спокойной ночи из своего унылого мира. Он открыл чат. И улыбка сползла с его лица так быстро, будто её стёрли ластиком. На экране была их фотография. Сделанная час назад. Его сияющее лицо, шампур, Лена. А под ней два слова: «Приятного аппетита».
Холодный пот мгновенно выступил у него на лбу. Тёплый южный вечер вдруг показался промозглым. Вино в желудке превратилось в кислоту. Он судорожно нажал на вызов. «Абонент временно недоступен». Он набрал снова. Тот же механический голос. Заблокировала.
— Что там? — Лена с неудовольствием оторвалась от созерцания моря.
— Она знает, — прохрипел Витя, показывая ей экран. — Она всё знает.
Лена посмотрела на телефон, потом на брата. На её лице отразилось не сочувствие, а досада. Как будто он пролил вино на её новое платье.
— Истеричка. Ну и что? Ну, знает. Поорёт и перестанет. Не маленький, разберёшься.
— Ты не понимаешь! — его голос сорвался на визг. — Она не поорёт! Это конец! Машина, квартира… всё!
Паника была липкой и удушающей. Он боялся не того, что обидел Катю. Он боялся того, что его уютный, налаженный мир, где его кормили, обстирывали и ждали, сейчас рухнет. Лена закатила глаза и протянула ему свой телефон.
— На, звони с моего. Только не ной. Скажи, что я тебя силой притащила, а ты сопротивлялся.
Витя схватил телефон как утопающий соломинку. Набрал номер. Гудки шли долго. Он уже был готов сдаться, когда на том конце ответили. Но там была тишина.
— Катя! Катюша, это я, Витя! Я был в командировке, а тут… — затараторил он, вскакивая на ноги. — Ты всё не так поняла! Это не то, что ты думаешь! Лена меня буквально заставила, это был сюрприз! Я не хотел! Я тут всего на один день, завтра уже уезжаю! Деньги все на месте, я ни копейки не взял! Катя, ну скажи хоть что-нибудь!
Он говорил быстро, сбивчиво, путаясь в собственной лжи. Он слышал её ровное, спокойное дыхание в трубке, и от этого становилось ещё страшнее. Это было дыхание не обиженной женщины, а судьи, выслушивающего последнее слово приговорённого. Он выдохся и замолчал, ожидая крика, упрёков, чего угодно.
После долгой паузы она произнесла, и её голос был холодным и ровным, как полированная сталь:
— Какая командировка, Витя?! Твоя сестра только что выложила фотки, где ты с ней и её мужем шашлыки в Сочи жрёшь! На деньги, которые мы на машину копили! Так вот, можешь оставаться там! Продай свою долю в квартире и живи с сестричкой, раз она тебе дороже жены!
И повесила трубку. Через секунду пришло уведомление, что и этот номер теперь не может до неё дозвониться. Витя опустил руку с телефоном. Лена смотрела на его побелевшее лицо. Шум прибоя и смех из соседнего отеля казались издевательством. Отпуск кончился. Началось что-то совсем другое.
Телефон лежал на диване чёрным безжизненным прямоугольником. Он больше не звонил. Катя встала и прошла на кухню, её шаги гулко отдавались в звенящей пустоте квартиры. Её взгляд упал на кастрюльку на плите. Внутри — остывшая, серая масса гречки. Месяц её жизни, её воли, её надежд, сконденсированный в этой отвратительной, пресной каше. Она взяла кастрюльку, подошла к мусорному ведру и с сухим, безэмоциональным стуком вывалила всё её содержимое внутрь. Она не почувствовала облегчения. Она не почувствовала ничего.
Её действия были лишены суеты. В них не было истерики или злости. Только холодная, выверенная механика, будто она выполняла давно заученную работу. Она прошла в комнату. На самом видном месте, на комоде, стоял он — их алтарь. Большая стеклянная банка, почти доверху набитая аккуратно сложенными купюрами. На боку банки корявым Витиным почерком было выведено: «НА МАШИНУ!!!». Рядом лежала стопка брошюр из автосалона с глянцевым, сияющим Cherry Tiggo 8 Pro Max на обложке. Мечта в стекле и бумаге.
Катя взяла банку в руки. Она была тяжёлой. Тяжёлой от сотен часов её неоплачиваемых переработок, от каждого пропущенного обеда, от каждого отказа купить себе новую кофточку или сходить с подругами в кино. Она держала в руках материализованное самопожертвование. Своё самопожертвование. Она не стала трясти её или разбивать. Она просто открутила крышку и заглянула внутрь. Ровные стопки денег, перехваченные резинками. Их общее будущее.
С этой банкой она прошла в ванную. Щёлкнул выключатель, залив белый кафель резким, больничным светом. Она поставила банку на край раковины, открыла кран с холодной водой и подошла к унитазу. Подняла крышку. Затем вернулась к банке и вытащила первую пачку денег. Тысячные купюры. Она сняла резинку. Взяла одну банкноту, скомкала её небрежным шариком и бросила в белый фаянсовый зев. Нажала на слив. Вода с жадным, урчащим звуком закрутилась в воронку, унося с собой сине-зелёный бумажный комок.
Она смотрела, как он исчезает. Это завораживало. Она взяла вторую купюру. Эта — за безвкусную куриную грудку. Слила. Третью. За отказ от такси в проливной дождь. Слила. Четвёртую. Пятую. За его ложь про Челябинск. За сытое лицо на фотографии. За шампур с шашлыком. Она не торопилась. Это был ритуал демонтажа. Она не уничтожала деньги, она аннулировала каждый день, каждый час своего унижения. Купюра за купюрой, пачка за пачкой, она скармливала их прошлое и их будущее ненасытной водяной воронке.
Когда последняя купюра исчезла в клокочущей воде, она взяла пустую стеклянную банку, насухо протёрла её полотенцем и отнесла обратно в комнату. Она поставила её на то же самое место на комоде. Пустая, прозрачная, звенящая банка под надписью «НА МАШИНУ!!!». Теперь это выглядело не как цель, а как эпитафия.
Вернувшись на кухню, Катя открыла холодильник. Проигнорировав контейнеры с диетической едой, она достала из морозилки толстый кусок мраморной говядины, припасённый когда-то для особого случая. Достала сливочное масло, чеснок, веточку розмарина. Достала из бара бутылку дорогого красного вина, которую они собирались открыть после покупки машины. Сковорода с громким шипением приняла в себя стейк. Кухня наполнилась густым, пьянящим ароматом жареного мяса, чеснока и специй — запахом жизни. Налив себе полный бокал тёмно-рубинового вина, Катя села за стол. Она ела медленно, наслаждаясь каждым куском, каждым глотком. Впервые за долгие недели она ела не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы жить. Она никого не ждала. Она была дома.
Последний кусок стейка растаял во рту. Катя медленно допила вино, чувствуя, как приятное тепло разливается по телу, смывая остатки ледяного оцепенения. Она поставила пустой бокал на стол. В этот самый момент в замке провернулся ключ. Этот звук, когда-то означавший возвращение домой близкого человека, теперь прозвучал как скрежет металла по стеклу — фальшиво и неуместно.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Витя. Растерянный, помятый, с красными от бессонной ночи глазами. За его спиной, как группа поддержки, маячили Лена и её муж. Они приехали не мириться. Они приехали побеждать, возвращать блудного мужа и брата в стойло и ставить на место зарвавшуюся жену. Их троица заполнила прихожую, принеся с собой запах дорожной пыли и самодовольной правоты. Они ожидали увидеть слёзы, битую посуду, истерику. А увидели её. Спокойную, сытую, сидящую за столом с остатками роскошного ужина.
— Это что такое? — первым нарушил тишину Витя. Его голос был хриплым. Он указал на тарелку, на бутылку вина. — Ты решила праздник устроить?
Он пытался говорить с позиции хозяина, обвинителя, но его взгляд бегал по комнате, ища точку опоры. И он её нашёл. Его глаза остановились на комоде. На пустой стеклянной банке с уродливой надписью «НА МАШИНУ!!!». Его лицо исказилось. Это был не гнев. Это был животный ужас от материальной потери.
— Где?! — он шагнул в комнату, его голос сорвался на визг. — Деньги где?! Ты всё потратила?!
Тут же, как по команде, вперёд выступила Лена. Её лицо было перекошено от праведного негодования.
— Я так и знала! Я ему говорила, что тебе нельзя доверять! Только и думаешь, как себе что-нибудь отхватить, пока мужик вкалывает! Мы тебе копим, отказываем себе во всём, а ты тут жируешь!
Её муж, стоявший позади, солидарно кивнул, поджав губы. Они были единым фронтом, трибуналом, приехавшим судить её за растрату их денег.
Катя молчала. Она дала им выговориться, выплеснуть всё, что они привезли с собой из своего спонтанного отпуска. Она смотрела на них — на своего мужа, чьё лицо сейчас было озабочено только пропажей купюр, на его сестру, источающую ядовитую злобу, на её безвольного супруга. Она медленно поднялась из-за стола, высокая, прямая, и посмотрела им прямо в глаза. Весь воздух, казалось, вышел из комнаты. И тогда она заговорила. Её голос не дрожал. Он был ровным, громким и отчётливым, как удар хлыста.
— Можешь собирать вещи и катиться отсюда!
На секунду все трое замерли, оглушённые. Эта фраза, произнесённая не в телефонной истерике, а здесь, в лицо, перед свидетелями, имела вес чугунной плиты. Первой очнулась Лена.
— Да как ты смеешь ему указывать! — закричала она, переходя на ультразвук. — Это и его квартира! Ты тут никто! Приживалка!
— Ты просто завидуешь, что мы можем себе позволить отдохнуть, а ты нет! — подхватил Витя, ухватившись за спасительную идею сестры. — Это были мои деньги! Мои!
Обвинения, оскорбления, крики смешались в один уродливый, неразборчивый гул. Они наступали, пытаясь задавить её числом, громкостью, наглостью. Но Катя больше не слушала. Она не видела смысла в этом диалоге. Она молча развернулась, прошла мимо них в прихожую и распахнула входную дверь настежь. В квартиру ворвался холодный сквозняк с лестничной клетки. Затем она повернулась и посмотрела только на Витю, игнорируя двух других.
— Выметайтесь. Все трое…
