— Вера Николаевна, какого лешего вы тут делаете? — Голос Юлии, ещё хранящий в себе уличный холод и отголоски утомительного рабочего дня, прозвучал резко, как щелчок кнута. Она застыла на пороге кухни, сумка с документами едва не выскользнула из онемевших пальцев.
Картина, открывшаяся её взору, была настолько абсурдной и вместе с тем до боли знакомой, что на мгновение показалось – это просто дурной сон, порождение усталости.
Но запах жареной курицы с картошкой, густо витавший в воздухе и уже успевший пропитать её пальто, был слишком реален. И слишком реальной была фигура свекрови, Веры Николаевны, склонившейся над эмалированным тазиком, который Юлия последний раз видела на даче у родителей Александра. В тазике, наполненном мыльной пеной, плавали мужские трусы и носки – Сашины, разумеется.
Вера Николаевна с усердием, достойным лучшего применения, терла очередную пару носков о ребристую стиральную доску, положенную на таз. Её полные руки с красными от горячей воды костяшками двигались ритмично, а на лице застыло выражение сосредоточенной хозяйственности, не допускающее и тени сомнения в правильности происходящего.
Духовка, судя по исходящему от неё жару и тусклому оранжевому свечению за стеклом, работала на полную мощность.
— Юлечка, ты сегодня рановато, — Вера Николаевна обернулась, не прекращая своего занятия, и на её лице расцвела дежурная, чуть снисходительная улыбка. — А я вот, решила Сашеньке помочь немного. У него же совсем руки не доходят, работает как проклятый, бедняжка. Носочки постирать, ужин приготовить. Мужчина должен быть накормлен и обстиран.
Юлия сделала несколько шагов вглубь кухни, её туфли на невысоком каблуке глухо стукнули по линолеуму. Она бросила сумку на кухонный уголок, стараясь дышать ровно, хотя внутри всё клокотало от подступающей ярости. Опять. Снова. После всех разговоров, после всех обещаний Александра, после её, казалось бы, железобетонного ультиматума.
— Помочь? — Юлия с трудом удержала голос от срыва на крик. Она скрестила руки на груди, пытаясь придать себе более уверенный вид, хотя чувствовала, как внутри всё сжимается от бессилия и гнева. — Вера Николаевна, мы же с вами, кажется, чётко всё обсудили в прошлый раз. И Саша вам передавал мою… нашу общую просьбу. Вы не должны находиться здесь без приглашения. Тем более, хозяйничать.
Свекровь выпрямилась, отложив намыленный носок. Она вытерла руки о передник, который, очевидно, принесла с собой – Юля такого у себя не помнила.
— Ну что ты, Юлечка, скажешь тоже – «хозяйничать». Я же по-матерински, от души. Разве это плохо, когда в доме порядок и едой пахнет? Саша звонил утром, жаловался, что рубашки чистой нет, и поесть нечего. Вот я и примчалась, как на крыльях. Разве я могу сыну отказать? Он же кровиночка моя.
Ложь. Наглая, беспардонная ложь. Утром Саша уходил в идеально выглаженной рубашке, а в холодильнике стоял контейнер с вчерашним пловом, который он так и не доел. Юлию передернуло от этой фальшивой заботливости, от этого показного самопожертвования.
Она прекрасно знала, что Александр никогда бы не позвонил матери с такими жалобами, особенно после их последнего серьёзного разговора на эту тему. Он мог быть мягкотелым, мог уступать матери в каких-то мелочах, но он не был идиотом и прекрасно понимал, чем чревато очередное вторжение Веры Николаевны на их территорию.
— Он вам звонил? — переспросила Юлия, стараясь, чтобы её голос звучал как можно более нейтрально, хотя это давалось ей с огромным трудом. Она подошла ближе, заглянула в тазик. Там, среди мыльной пены, плавало исключительно Сашино белье. Ни одной её вещи.
Это было так характерно для Веры Николаевны – её забота распространялась исключительно на сына, словно Юлии в этом доме и не существовало. — И попросил постирать ему носки вручную, в двадцать первом веке, когда у нас есть стиральная машина? И курицу запечь, зная, что я планировала сегодня приготовить пасту с морепродуктами?
Вера Николаевна поджала губы, её взгляд стал колючим.
— Ну, знаешь, Юля, не всякая машинка так отстирает, как мамины руки. А насчёт курицы… Мужчина должен есть мясо, а не эту твою морскую баланду. Саша всегда любил мою курочку. И вообще, что за допрос ты мне тут устраиваешь? Я в гостях у сына, между прочим. Имею право.
Кухня, их небольшая, но уютная кухня, которую Юлия с такой любовью обставляла, выбирая каждую мелочь, теперь казалась захваченной, осквернённой чужим присутствием. На столешнице, рядом с кофеваркой, стояла принесённая Верой Николаевной авоська с какими-то банками.
На спинке стула висел её цветастый халат. Атмосфера домашнего уюта, которую Юлия так ценила, испарилась без следа, сменившись тягостным ощущением оккупации.
— Вы не в гостях, Вера Николаевна, — отчеканила Юлия, чувствуя, как терпение её на исходе. — Вы врываетесь в наш дом без предупреждения и устанавливаете здесь свои порядки. И это происходит не в первый раз. Я просила вас, очень убедительно просила, так не делать. И Саша обещал мне, что этого больше не повторится.
— Обещал? — Вера Николаевна хмыкнула, и в этом хмыканье Юлии послышалось откровенное пренебрежение. Она отставила тазик, с неприятным скрежетом проехавшись им по эмалированной раковине, и повернулась к Юлии всем своим массивным телом. Руки, только что энергично тершие бельё, теперь уперлись в бока, придавая её фигуре ещё большую монументальность.
— Мало ли что он тебе обещает, девочка. Сын всегда будет прислушиваться к матери. Это закон природы. А ты, вместо того чтобы спасибо сказать, что я о вас забочусь, опять скандал на ровном месте устраиваешь. Неблагодарная.
«Неблагодарная». Это слово, брошенное с такой уверенной безапелляционностью, кольнуло Юлию особенно сильно. Она стиснула зубы, чтобы не сорваться на ответную грубость. Каждое слово свекрови, каждое её движение было пропитано уверенностью в собственной правоте и в том, что она, Юлия, всего лишь временное недоразумение в жизни её драгоценного Сашеньки.
— Я не просила вас о такой заботе, Вера Николаевна, — голос Юлии звучал ровно, но в нём уже звенела сталь. — У нас с Александром своя семья, и мы сами в состоянии разобраться, когда и что нам стирать, и что готовить на ужин. Ваше присутствие здесь, в таком формате, нарушает все наши договорённости.
— Договорённости? — свекровь изобразила удивление, вскинув накрашенные брови. — Какие такие договорённости могут быть между матерью и сыном? Он мой ребёнок, и я всегда буду о нём беспокоиться, нравится тебе это или нет. А ты бы лучше поучилась у старших, как за мужем ухаживать, а не свои порядки устанавливать. Видно, не доглядываешь за Сашенькой, раз ему приходится матери жаловаться.
В этот самый момент, когда напряжение на кухне достигло, казалось, своего пика, и Юлия уже готова была высказать всё, что накипело у неё за три года этого неравного боя, в замке входной двери провернулся ключ. Через мгновение на пороге кухни появился Александр.
Усталый, чуть взъерошенный после рабочего дня, он с порога почувствовал неладное. Его взгляд метнулся от напряжённой, с побелевшими костяшками пальцев жены к матери, застывшей в воинственной позе у раковины с тазиком мужского белья. На его лице отразилось такое искреннее недоумение и предчувствие катастрофы, что Юлии на мгновение стало его почти жаль. Почти.
— Сашенька, сынок, пришёл! — Вера Николаевна тут же сменила воинственный тон на слащаво-заботливый, её лицо расплылось в улыбке. — А мы тут с Юлей как раз… беседуем. Я тебе курочку приготовила, твою любимую, и носочки постирала.
Александр перевёл растерянный взгляд на жену, потом снова на мать, потом на тазик с его собственными трусами, сиротливо выглядывающими из мыльной пены. Он явно не знал, как реагировать, и что, собственно, происходит, хотя, судя по выражению лица Юлии, мог догадаться. Юлия не дала ему опомниться. Она сделала шаг вперёд, её взгляд был прикован к мужу.
— Какого чёрта, Саша, твоя мать опять хозяйничает у нас дома? Ты же мне слово дал, что она тут больше не появится!
Эта фраза, вылетевшая из Юлии как заряд дроби, заставила Александра вздрогнуть. Он снял куртку, повесил её на спинку стула, стараясь выиграть несколько секунд, чтобы сообразить, какую линию защиты выбрать. Его лицо выражало крайнюю степень дискомфорта.
— Юль, ну… что ты так сразу? Мама же… она просто помочь хотела, — промямлил он, избегая смотреть жене в глаза. Его взгляд скользнул по курице в духовке, по тазику, задержался на матери, которая смотрела на него с выражением оскорблённой невинности. — Я как раз собирался тебе позвонить, предупредить, что мама заскочит… ненадолго.
— Предупредить? — Юлия горько усмехнулась. Её голос дрогнул, но не от слабости, а от сдерживаемой ярости. — Ты собирался меня предупредить о том, что твоё обещание, данное мне всего неделю назад, ничего не стоит? О том, что слово мужчины, которое ты мне давал, глядя в глаза, оказалось пустым звуком? Ты же клялся, Саша, что поговоришь с ней, что объяснишь раз и навсегда!
Александр наконец поднял на неё глаза, и в них читалась смесь вины и раздражения.
— Ну, поговорил я, поговорил! Что ты начинаешь? Мама просто… она не так поняла, наверное. Она же из лучших побуждений. Не выгонять же мне её, в самом деле. Она приехала, уже готовит, стирает…
— «Не так поняла»? — Юлия не верила своим ушам. — Саша, мы обсуждали это часами! Я объясняла тебе, как для меня это важно, как меня унижает это постоянное вторжение, это демонстративное игнорирование меня в собственном доме!
И ты согласился! Ты сказал, что всё понимаешь и всё уладишь! И вот результат – твоя мать снова здесь, снова роется в твоём белье, как будто я не в состоянии этого сделать, или как будто меня вообще не существует!
Вера Николаевна, до этого молча наблюдавшая за перепалкой, решила вмешаться, изображая на лице вселенскую скорбь.
— Сашенька, ну что она такое говорит? Разве я что-то плохое делаю? Забочусь о тебе, как всегда заботилась. А она… вечно недовольна. Сколько волка ни корми…
Александр оказался между двух огней. С одной стороны – разъярённая жена, чьи претензии были абсолютно справедливы, и он это понимал. С другой – мать, привыкшая к его покорности и умело играющая на его чувстве сыновнего долга. И, как это часто бывало, инстинкт самосохранения и желание избежать более громкого скандала здесь и сейчас (хотя куда уж громче) толкали его на путь наименьшего сопротивления.
— Перестань, Юля, в самом деле! — Александр наконец нашёл голос, и в нём прорезались отчётливые нотки раздражения, адресованные уже не ситуации в целом, а конкретно ей, жене.
Он шагнул вперёд, вставая как бы между Юлией и матерью, хотя физически Вера Николаевна всё ещё находилась ближе к раковине. Этот простой жест был красноречивее любых слов.
— Ну что такого страшного произошло? Мама приехала, приготовила ужин, бельё моё заметь, не твоё, решила освежить. Она же от чистого сердца, для нас старается! А ты сразу орать начинаешь. Вечно тебе всё не так!
Слова мужа ударили Юлию под дых сильнее, чем все предыдущие колкости свекрови. «Для нас старается». «Вечно тебе всё не так». Он не просто не поддержал её, он открыто встал на сторону матери, обесценив её чувства, её просьбы, её право на собственный дом. Предательство – острое, холодное – обожгло её изнутри, вытесняя горячую ярость и оставляя после себя ледяную пустоту и звенящую решимость.
— Для нас? — Юлия медленно, с расстановкой произнесла эти слова, её взгляд впился в лицо Александра. В её голосе не было истерики, только холодная, презрительная констатация. — Саша, неужели ты действительно не понимаешь или просто делаешь вид, что не понимаешь? Твоя мать старается исключительно для тебя.
Она методично выживает меня из этого дома, из твоей жизни, а ты ей в этом потакаешь. И эта «забота» мне не нужна. Абсолютно. Я сама в состоянии позаботиться о своём муже и о своём доме. Без посторонней помощи, особенно такой навязчивой.
Вера Николаевна, уловив перемену в настроении сына и его явную поддержку, тут же воспользовалась моментом. Она картинно всплеснула руками, на её лице отразилась вселенская обида.
— Ах, вот как! Я, значит, навязчивая! Я, значит, выживаю! — запричитала она, но в голосе её не было слёз, скорее, удовлетворение от того, что сын наконец-то «прозрел». — Сынок, ты слышишь, что она говорит? Я всю жизнь тебе посвятила, а теперь я, оказывается, мешаю! Ну, раз так, раз я тут нежеланный гость, так я уйду. Не буду вам глаза мозолить.
Она демонстративно двинулась к стулу, на котором висел её цветастый халат, и начала медленно, с показными вздохами, его снимать, то и дело бросая страдальческие взгляды на Александра. Это был дешёвый, много раз опробованный спектакль, рассчитанный на то, что сын бросится её утешать и уговаривать остаться, обрушив на невестку новую порцию упрёков.
И Александр оправдал её ожидания.
— Мам, ну подожди, не надо так, — он повернулся к Вере Николаевне, его голос смягчился, наполнился виноватыми нотками. — Юля просто… она не со зла, она устала после работы. Не обращай внимания.
Затем он снова развернулся к жене, и его лицо исказилось от гнева.
— Вот видишь, до чего ты довела? Маму обидела! Ей-богу, Юля, иногда мне кажется, что ты просто не умеешь быть благодарной! Тебе же добра хотят, о тебе заботятся, а ты всё в штыки воспринимаешь! Что тебе, жалко, что ли, если мама раз в месяц приедет и поможет по хозяйству? Тебе же легче будет!
Легче. Юлия ощутила, как внутри неё что-то окончательно оборвалось. Последняя ниточка надежды, что он когда-нибудь поймёт, когда-нибудь встанет на её сторону, когда-нибудь повзрослеет и отделится от материнской юбки. Этот его вопрос «тебе что, жалко?» прозвучал как приговор их отношениям. Ей было не жалко. Ей было невыносимо.
— Мне не нужна такая «лёгкость», Саша, — отчеканила она, её голос был твёрд, как гранит. — Мне нужен муж, а не маменькин сынок, который не в состоянии защитить свою женщину и свою семью от постоянного психологического давления.
Мне нужен дом, где я хозяйка, а не приживалка, чьё мнение ничего не значит. И если ты этого до сих пор не понял, то мне действительно очень жаль. Но не твою маму. А себя. За то, что потратила на тебя три года своей жизни.
Она больше не смотрела на Александра. Её взгляд скользнул по кухне, остановился на вешалке у входа, где рядом с Сашиной курткой висела дамская сумочка Веры Николаевны. Та самая, из которой свекровь обычно доставала ключи от их квартиры.
Юлия знала, что они там. Комплект ключей, который она сама, по наивности, когда-то дала свекрови «на всякий случай». Этот «всякий случай» наступал теперь с пугающей регулярностью.
Не говоря больше ни слова, Юлия сделала несколько быстрых, решительных шагов к вешалке. Александр и Вера Николаевна замерли, не понимая, что она задумала. Он, вероятно, ожидал продолжения словесной перепалки, может быть, даже её слёз или ухода в другую комнату. Мать, скорее всего, предвкушала его очередное заступничество.
Юлия резко дёрнула сумочку свекрови. Та соскользнула с крючка и упала бы на пол, если бы Юлия не подхватила её на лету. Она не стала в ней рыться. Она знала, где лежат ключи – в боковом кармашке на молнии. Пальцы сами нащупали холодный металл. Связка из трёх ключей – от подъезда, от тамбура и от их квартиры – легла ей в ладонь. Тяжёлая, как символ её трёхлетнего терпения, которое только что лопнуло.
Сжав в кулаке холодный металл ключей, Юлия молча, не глядя ни на окаменевшего от неожиданности Александра, ни на свекровь, чьё лицо вытянулось от изумления и подступающего негодования, прошла через кухню к окну. Ручка окна поддалась легко, со знакомым щелчком. Секундное дуновение вечерней прохлады ворвалось в душную, пропитанную запахами курицы и чужого присутствия, атмосферу кухни.
Александр дёрнулся было к ней, но застыл на полпути, словно поражённый внезапным озарением или предчувствием чего-то неотвратимого. Его рот приоткрылся, чтобы что-то сказать – упрёк, предостережение, приказ – но звук застрял в горле. Вера Николаевна, напротив, обрела дар речи первой, её голос сорвался на визгливые ноты:
— Что ты… что ты задумала, негодница?! А ну, положи на место! Это мои ключи! Саша, останови её!
Но Юлия уже не слушала. Её рука с зажатыми ключами взметнулась вверх и резким, отточенным движением выбросила их в открытое окно. Серебристая связка мелькнула в тусклом свете уличного фонаря и исчезла в темноте двора.
Звяканья от падения на асфальт или землю слышно не было – слишком высоко, слишком много посторонних шумов города. Но сам жест был настолько выразительным, настолько окончательным, что звук был и не нужен. Он повис в воздухе немым эхом сожжённых мостов.
На кухне воцарилась на несколько секунд абсолютная, почти физически ощутимая тишина, нарушаемая лишь шипением курицы в духовке да тихим гулом холодильника. Юлия медленно закрыла окно, отсекая уличный холод, и повернулась. Её лицо было спокойным, даже отстранённым. Словно она только что совершила нечто обыденное, например, выплеснула воду из вазы.
— Вот так, — сказала она ровным, лишённым всяких эмоций голосом, глядя прямо на Александра. Он стоял, как громом поражённый, его лицо было бледным, глаза широко раскрыты. — Чтобы больше не было соблазна «заскочить ненадолго» и «просто помочь».
Вера Николаевна, оправившись от первого шока, издала какой-то нечленораздельный звук, похожий одновременно на стон и рычание. Её лицо побагровело, она сделала шаг к Юлии, вытянув руку, словно хотела её схватить или ударить.
— Да ты… ты что себе позволяешь, дрянь такая?! Мои ключи! Да я…
— А вы, Вера Николаевна, — перебила её Юлия, не повышая голоса, но в каждом её слове звучала незыблемая твёрдость, — можете теперь приходить к нам в гости только тогда, когда я вас приглашу. И никак иначе. Если, конечно, Саша захочет, чтобы вы вообще когда-либо переступали порог этого дома.
Она перевела взгляд на мужа. Он всё ещё молчал, переваривая произошедшее. Его лицо было искажено смесью гнева, растерянности и, возможно, запоздалого понимания того, что точка невозврата пройдена.
— И ещё одно, Саша, — продолжила Юлия, и её голос стал ещё тише, но от этого только более весомым. — Это было последнее китайское предупреждение. Ещё раз увижу её здесь без моего на то согласия – твои вещи полетят следом за этими ключами. С балкона. Понял?
Ультиматум прозвучал жёстко, без тени сомнения в её решимости. Никаких «может быть», никаких «посмотрим». Чёткое, недвусмысленное условие. Александр наконец обрёл дар речи. Его голос был хриплым, полным ярости и обиды.
— Ты… ты с ума сошла?! Выбрасывать ключи! Угрожать мне! Да кто ты такая, чтобы так с моей матерью разговаривать, чтобы мне условия ставить?!
— Я твоя жена, Саша, — спокойно ответила Юлия. — Пока ещё. И это мой дом. В такой же степени, как и твой. И я имею право решать, кто будет в нём находиться, а кто нет. Особенно, если этот «кто-то» систематически отравляет мне жизнь и разрушает нашу семью.
Вера Николаевна, поняв, что сын, хоть и возмущён, но не спешит бросаться на её защиту с кулаками, и что ситуация вышла из-под её контроля окончательно, перешла на другую тактику. Она схватилась за сердце, картинно закатила глаза.
— Ох, плохо мне… Сердце… Сашенька, воды… Эта… эта змея меня в гроб вгонит!
Но Александр, хотя и бросил на мать встревоженный взгляд, не сдвинулся с места. Он смотрел на Юлию, и в его взгляде боролись гнев и что-то ещё, похожее на страх или растерянность перед этой новой, незнакомой ему Юлией – решительной, холодной, не идущей ни на какие компромиссы.
— Ты пожалеешь об этом, Юля, — процедил он сквозь зубы. — Ты очень сильно об этом пожалеешь.
— Возможно, — пожала плечами Юлия. — Но ещё больше я жалела бы, если бы позволила этому продолжаться. А теперь, Вера Николаевна, поскольку ключей у вас больше нет, и приглашения вы тоже не получали, я думаю, вам пора. Саша вас проводит. Или вы сами найдёте дорогу к выходу?
Свекровь, поняв, что её театральные приёмы больше не действуют, а перспектива остаться в квартире с этой «змеёй» её не радовала, злобно зыркнула на Юлию, подхватила свою авоську и халат, и, не удостоив невестку больше ни словом, решительно направилась к выходу из кухни. На пороге она обернулась к сыну:
— Саша, ты идёшь? Или останешься с этой… мегерой?
Александр метнул на жену ещё один полный ярости взгляд, но ничего не сказал. Он молча развернулся и пошёл следом за матерью. Было слышно, как хлопнула входная дверь. Юлия осталась одна на кухне. Запах курицы всё ещё витал в воздухе, но теперь он казался приторным и удушающим. Тазик с Сашиным бельём так и стоял у раковины. Она подошла к плите и выключила духовку.
Потом открыла окно настежь, впуская свежий вечерний воздух. Он не мог смыть горечь и опустошение, но он принёс с собой ощущение какой-то странной, выстраданной свободы. Она не знала, что будет дальше. Вернётся ли Александр сегодня? А если вернётся, то каким будет их разговор? Но одно она знала точно: так, как было раньше, уже не будет никогда. Мосты были сожжены. И кто знает, может быть, это и к лучшему…
