— Какого чёрта твоя мать роется в моём шкафу и выбрасывает мои вещи, пока меня нет дома? Я же просил не давать ей ключи от нашей квартиры! Вика, это мои личные вещи, почему я должен терпеть её самоуправство? — голос Дмитрия сорвался на рык, едва он переступил порог собственной спальни.
Картина, открывшаяся ему, напоминала последствия обыска, только проводили его не люди в форме, а две женщины с фанатичным блеском в глазах. Посреди комнаты, на ламинате, который он сам укладывал прошлым летом, возвышались три туго набитых черных мешка. Плотный полиэтилен, обычно предназначенный для строительного мусора, бугрился очертаниями его гардероба.
Валентина Петровна, женщина крупная, с высокой прической, залакированной до состояния пуленепробиваемого шлема, даже не вздрогнула. Она стояла у распахнутых настежь дверей шкафа-купе, держа в руках его любимый, уютно растянутый серый свитер. Тот самый, в котором он ездил на рыбалку и который надевал, когда дома отключали отопление.
— Димочка, ну зачем так кричать? Соседи подумают, что мы тебя тут режем, — спокойно, с легкой укоризной произнесла она, деловито сворачивая свитер в тугой ком. — Мы не роемся. Мы проводим санацию. Ты посмотри на это убожество. Манжеты растянуты, на локте пятно, нитки торчат. Разве приличный мужчина, начальник отдела, может позволить себе хранить такое? Это же пылесборник.
Она разжала пальцы, и свитер полетел в зияющую черную пасть четвертого мешка, который услужливо держала Вика.
Дмитрий замер, чувствуя, как кровь отливает от лица. Он перевел взгляд на свою девушку. Вика, его Вика, с которой они жили уже два года, стояла рядом с матерью и кивала, словно болванчик на приборной панели. На ней был домашний костюм, а в глазах — абсолютная, непробиваемая уверенность в своей правоте.
— Мама права, Дим, — поддакнула она, утрамбовывая его вещи ногой, чтобы влезло больше. — Мы полдня потратили, чтобы разобрать эти завалы. Ты же сам никогда не соберешься. Вечно «потом», «жалко», «пригодится». А шкаф не резиновый. Мы освобождаем пространство для энергии. И для нормальных вещей.
Дмитрий сделал шаг вперед, наступая ботинком на край черного пакета.
— Для какой энергии, Вика? — спросил он тихо, и от этого тона в комнате стало неуютно. — Это мои джинсы. Вон там, в пакете, торчит штанина от «Ливайсов», которые я купил три года назад. Они целые. Они мне нравятся. На каком основании вы решили, что имеете право решать, что мне носить, а что — на помойку?
— Они старомодные, — безапелляционно заявила Валентина Петровна, ныряя обратно в недра шкафа и извлекая оттуда стопку футболок. — Сейчас такое не носят. Крой устарел. А цвет? Эта линялая синева тебя старит. Мы с Викусей составили список, купим тебе капсульный гардероб. Бежевый, песочный, немного оливы. Будешь выглядеть как человек, а не как подросток-переросток.
Она брезгливо взяла двумя пальцами черную футболку с логотипом рок-группы.
— А это вообще сатанизм какой-то. Черепа, кости. Негативная символика притягивает беды в дом. В мусор.
Футболка полетела в мешок.
Дмитрий почувствовал, как внутри что-то щелкнуло. Это было похоже на звук лопнувшей струны. Он подошел к Вике, вырвал мешок из её рук. Она ойкнула, пытаясь удержать ношу, но куда ей было тягаться с мужчиной, который три раза в неделю жал железо в зале.
— Ты что творишь? — взвизгнула Вика, потирая ладонь, оцарапанную жестким пластиком.
Дмитрий не ответил. Он перевернул мешок вверх дном и резко тряхнул. На чистый пол посыпались его вещи: джинсы, футболки, спортивные штаны, тот самый серый свитер, пара клетчатых рубашек. Куча росла, расползаясь по комнате пестрой, бесформенной массой.
— Дмитрий! — Валентина Петровна наконец-то соизволила обернуться и упереть руки в боки. Её лицо пошло красными пятнами. — Ты в своем уме? Мы три часа это сортировали! Складывали! Я спину сорвала, пока выгребала этот хлам с верхних полок!
— А я вас просил? — Дмитрий пнул кучу вещей, и старая футболка отлетела к ногам тещи. — Я вас нанимал? Я давал вам карт-бланш на ревизию моего имущества? Валентина Петровна, вы в гостях. В гостях, черт возьми! Гости пьют чай, сидят на диване и вежливо улыбаются. Гости не лезут в трусы хозяина и не решают, достаточно ли они модные для «энергии пространства»!
— Как ты разговариваешь с мамой? — Вика встала между ним и матерью, раскинув руки, словно защищая амбразуру. — Она заботится о нас! Она хочет, чтобы у нас был уют! Ты вечно ходишь как оборванец, мне перед подругами стыдно. Мама приехала помочь, потратила свой выходной, а ты… Ты неблагодарный эгоист!
Дмитрий посмотрел на неё, пытаясь найти в её лице хоть тень понимания. Но там было только раздражение и та самая, привитая с детства, слепая лояльность к материнскому мнению.
— Стыдно тебе? — переспросил он. — То есть, когда я оплачиваю ипотеку за эту квартиру, тебе не стыдно? Когда я вожу твою маму на дачу и копаю там грядки, тебе не стыдно? А как я одеваюсь в своем доме — тебе стыдно?
— Не передергивай! — рявкнула Валентина Петровна, перешагивая через кучу белья и надвигаясь на него, как ледокол. — Ипотека — это дело наживное. А внешний вид мужчины — это лицо женщины. Ты позоришь мою дочь своим видом. И раз уж ты сам не способен навести порядок, это сделаю я. И не смей здесь швыряться вещами. Сейчас же собери всё обратно в мешки!
Она указала пальцем на пол, словно дрессировала собаку.
Дмитрий усмехнулся. Зло, криво, одними губами. Он наклонился, но не к мешку. Он поднял с пола свои джинсы, отряхнул их и демонстративно бросил на кровать.
— Ничего я собирать не буду, — сказал он спокойно, глядя теще прямо в глаза. — И выбрасывать ничего не буду. А вот вы, Валентина Петровна, сейчас отойдете от моего шкафа.
— И что ты мне сделаешь? — фыркнула она, не сдвинувшись с места ни на миллиметр. — Ударишь? Вытолкаешь? Я мать твоей женщины, имей уважение. Мы делаем доброе дело, дурачок. Потом еще спасибо скажешь, когда увидишь, что мы тебе купили взамен этого старья.
Дмитрий посмотрел на остальные два завязанных мешка, стоящих у стены. В них была похоронена добрая половина его гардероба.
— Купили? — переспросил он, чувствуя, как пульсирует вена на виске. — Вы еще и деньги потратили? Мои деньги?
— Ну не свои же, — пожала плечами Вика, поправляя прическу. — Карточка же лежит на комоде. Мы взяли, чтобы тебе сюрприз сделать.
Дмитрий закрыл глаза и глубоко вдохнул. Воздух в комнате пах дешевыми духами Валентины Петровны и пылью. Сюрприз. Они называют это сюрпризом.
— Значит так, — сказал он, открывая глаза. — Это не инвентаризация. И не забота. Это кража со взломом, отягощенная порчей имущества. У вас пять минут, чтобы вернуть все вещи из остальных мешков на полки.
— Еще чего, — Валентина Петровна скрестила руки на массивной груди. — Ничего мы доставать не будем. Мусоровоз приедет завтра утром. Мешки постоят в коридоре. А ты иди на кухню, попей водички и успокойся. Истеричка.
Она повернулась к нему спиной и снова потянулась к полке, где лежали его зимние шапки.
— Этот вязаный кошмар тоже на выброс, Вика, пиши: нужна норковая ушанка, сейчас скидки…
Дмитрий понял, что разговоры закончились. Слова здесь больше не работали. Перед ним были не родственники, а оккупанты, уверенные в своей безнаказанности. Он молча подошел к оставшимся мешкам.
Дмитрий перешагнул через разбросанные вещи и вышел из спальни, направляясь в гостиную. Ему нужно было увидеть масштаб катастрофы. Увиденное заставило его застыть на месте, забыв, как дышать. Диван, его любимый кожаный диван, на котором он планировал провести вечер за просмотром футбола, был погребен под ворохом разноцветных пакетов и коробок.
Это напоминало склад дешевого бутика в день распродажи. Валентина Петровна, тяжело дыша, проследовала за ним, на ходу поправляя сбившуюся прическу. Вика семенила следом с видом провинившейся школьницы, которая, однако, уверена, что учитель не прав.
— Смотри, какая красота! — торжественно объявила теща, обходя Дмитрия и вытаскивая из ближайшего пакета рубашку ядовито-розового цвета в мелкую клетку. — Это же стопроцентный хлопок! Ну, почти. Немного синтетики для формы. В такой и на совещание не стыдно, и в театр. А то ходишь как гробовщик во всем черном.
Дмитрий подошел ближе и взял рубашку. Ткань была жесткой, неприятной на ощупь, и отчетливо пахла китайским рынком. Воротник был таким твердым, что им можно было резать хлеб.
— Валентина Петровна, — медленно произнес он, бросая рубашку обратно на диван, словно она была заражена чумой. — Мне тридцать два года. Я работаю ведущим инженером в IT-компании. У нас нет дресс-кода, но если я приду в этом… Меня спросят, не проиграл ли я спор. Вы серьезно думаете, что я это надену?
— Конечно, наденешь! — возмутилась Вика, подхватывая с дивана брюки песочного цвета с бритвенно-острыми стрелками. — Дим, ты просто не привык выглядеть солидно. Мама говорит, что мужчину встречают по одежке. Эти брюки визуально удлиняют ноги и делают фигуру стройнее. Мы взяли на размер побольше, чтобы нигде не давило. На вырост, так сказать.
— На вырост? — Дмитрий почувствовал, как дергается глаз. — Я что, пятиклассник? Вика, ты слышишь себя? «Мама говорит». А твое мнение где? Ты же видела, в чем я хожу. Тебе нравился мой стиль. Или ты два года врала?
Вика поджала губы и отвела взгляд.
— Мне не нравилось, я терпела, — буркнула она. — Я надеялась, ты сам дорастешь. Но раз нет — мы решили подтолкнуть.
— Мы решили, — эхом повторил Дмитрий. Он вытащил из кармана телефон, открыл приложение банка. — Так, интересно. «Магазин мужской моды «Элегант»» — минус двенадцать тысяч. «Обувной мир» — минус восемь. «Текстильный рай»… Вы что, еще и шторы купили?
— Не шторы, а портьеры, — поправила Валентина Петровна, скрестив руки на груди. — Твои жалюзи — это офисный вариант, в доме нет уюта. Мы взяли благородный бархат. Бордовый. Будет как в лучших домах.
Дмитрий опустился в кресло, единственное свободное от покупок место. Он смотрел на этих двух женщин и понимал, что попал в какую-то сюрреалистичную ловушку. Его мнение, его вкус, его желания были просто вычеркнуты из уравнения. Он был для них манекеном, болванкой, которую нужно обтесать, покрасить и поставить в угол для красоты.
— Значит так, — сказал он глухо. — Завтра вы берете все эти пакеты, едете в магазины и оформляете возврат. Деньги — на карту. Мне плевать, что вы там скажете продавцам. Что я умер, что я уехал в монастырь, что у меня аллергия на «благородный бархат».
— Чеки мы выбросили, — спокойно заявила Валентина Петровна, победно улыбаясь. — Чтобы не было соблазна вернуть старую жизнь. Обратной дороги нет, Димочка. Привыкай к хорошему.
Дмитрий сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки.
— Выбросили чеки? — переспросил он шепотом. — Двадцать пять тысяч рублей… Просто так?
— Не просто так, а на твое будущее! — отрезала теща. — И хватит считать копейки. Мелочность мужчину не красит. Лучше бы спасибо сказал. Кстати, на кухню не заходи пока, там еще не всё готово.
Дмитрий резко встал.
— Что вы сделали на кухне?
Он быстрым шагом направился в сторону кухни, игнорируя протестующие возгласы Вики. В кухне царил тот же хаос «улучшайзинга». На столе стояла коробка, доверху набитая содержимым его кухонных шкафов: любимые специи, баночки с острыми соусами, пачка хорошего зернового кофе, начатая бутылка виски.
Валентина Петровна, пыхтя, догнала его в дверях.
— Это всё яд, — заявила она, указывая на коробку. — Острое вредно для желудка, кофе повышает давление. Я привезла цикорий и травяные сборы. А в холодильнике я навела ревизию. Твои пельмени и колбасу я вынесла на помойку вместе с тем заплесневелым сыром.
— Это был сыр с плесенью, дорблю, он стоит две тысячи за килограмм, — процедил Дмитрий.
— Гниль она и есть гниль, сколько бы ни стоила, — отмахнулась теща. — Теперь у тебя будет здоровое питание. Я купила филе индейки и брокколи. Вика будет готовить на пару. У тебя цвет лица землистый, это всё от токсинов.
Дмитрий подошел к холодильнику, распахнул дверцу. Полки были девственно чисты, если не считать одинокого лотка с бледным мясом и качана капусты, похожего на зеленую голову инопланетянина.
— Вы выбросили мою еду, — констатировал он. — Вы потратили мои деньги на одежду, которую я буду использовать разве что как тряпки для машины. Вы решили, что я буду есть пареную индейку.
— Дима, ну хватит дуться! — Вика подошла к нему и попыталась обнять за плечи, но он сбросил её руку. — Мама же как лучше хочет. У неё опыт, она жизнь прожила. Она видит, что ты себя загоняешь. Мы просто создаем тебе тыл. Нормальный, здоровый тыл. Почему ты всё воспринимаешь в штыки?
Она смотрела на него с той смесью жалости и раздражения, с какой смотрят на капризного ребенка, не желающего пить горькое лекарство. В её взгляде не было ни грамма сочувствия, только досада на то, что «объект заботы» сопротивляется.
— Тыл? — Дмитрий усмехнулся, и эта усмешка больше походила на оскал. — Это не тыл, Вика. Это оккупация. Вы не спросили меня. Ни разу. Вы просто пришли и начали ломать мой мир под свои стандарты.
— Потому что твои стандарты — это стандарты холостяка-неудачника! — не выдержала Валентина Петровна, проходя на кухню и по-хозяйски опираясь бедром о столешницу. — Нормальный мужик должен быть ухожен, накормлен полезной пищей и одет с иголочки. А ты… ты сопротивляешься своему счастью как дикарь. Ничего, стерпится — слюбится. Я своего покойного мужа тоже два года переучивала, зато потом человеком стал. И ты станешь.
Дмитрий посмотрел на неё — на эту уверенную в своей правоте женщину, которая считала его личную территорию своим полигоном для экспериментов. Потом перевел взгляд на Вику, которая молчаливо соглашалась с каждым словом матери. Он понял, что перед ним единый фронт. Двуглавый дракон, который решил сожрать его личность и выплюнуть удобного, послушного подкаблучника в розовой рубашке.
— Я не стану, — тихо сказал он. — Я не ваш покойный муж, Валентина Петровна. И очень хорошо понимаю, почему он покойный. С такой заботой проще сразу в гроб лечь.
— Хам! — выдохнула теща.
— Реалист, — отрезал Дмитрий. — А теперь пошли вон из моей кухни. Обе.
Но он знал, что просто так они не уйдут. В их глазах он видел не страх, а лишь возмущение тем, что бунт на корабле затянулся. Они еще не поняли. Они всё еще думали, что это просто семейная ссора, которая закончится его капитуляцией и поеданием брокколи. Как же они ошибались.
Дмитрий вышел из кухни, чувствуя, как пульс стучит где-то в горле. Ему хотелось верить, что это просто дурной сон, сюрреалистичный кошмар, от которого можно проснуться, умыться холодной водой и обнаружить, что его вещи на месте, а в холодильнике лежит нормальная еда. Но реальность ударила его запахом сырости и старой бумаги.
В прихожей, которую он в упор не замечал, пока тащил тещу на кухню, стояли коробки. Не пакеты из магазинов, а самые настоящие картонные коробки, перевязанные бечевкой, с надписями черным маркером: «Посуда», «Зимнее», «Книги/Рассада». Рядом, прислонившись к стене, стоял скрученный в рулон ковер, из которого торчала моль, а на обувной полке, потеснив его кроссовки, красовались огромные войлочные тапки с вышитыми маками.
— А это что за баррикады? — спросил Дмитрий, указывая на нагромождение хлама, перекрывающее проход к ванной. Голос его звучал глухо, как из бочки.
Валентина Петровна, вышедшая следом и дожевывающая, кажется, листок салата, невозмутимо пожала плечами.
— Это необходимое. Я же не могу жить в спартанских условиях, пока буду наводить у вас порядок.
— Жить? — Дмитрий медленно повернулся к Вике. Та стояла, прислонившись к косяку, и теребила край своей домашней кофты. В её глазах читался вызов, смешанный с испугом, но вызова было больше. — Вика, что значит «жить»?
— Мама поживет у нас пару недель. Может, месяц, — быстро заговорила Вика, стараясь не смотреть ему в глаза. — Пока не закончим ремонт на даче. И заодно она поможет нам организовать быт. Дим, ну ты же вечно на работе, я одна не справляюсь, а тут мама под боком. Будет готовить, убирать. У нас будет настоящая семья, а не общежитие.
— Месяц? — Дмитрий почувствовал, как пол уходит из-под ног. — Ты пригласила свою мать жить в нашу квартиру, в мою квартиру, на месяц, и даже не подумала обсудить это со мной?
— А смысл с тобой обсуждать? — вмешалась Валентина Петровна, по-хозяйски поправляя покосившийся на коробке фикус. — Ты же бирюк. Ты бы начал ныть, искать отговорки. «Личное пространство», «я устаю». Знаем мы эти мужские песни. Поэтому девочки решили всё сами. Перед фактом, так сказать. Так проще и без нервов.
Она произнесла это с такой пугающей простотой, будто речь шла о покупке нового чайника, а не о вселении постороннего человека. «Девочки решили». Эта фраза резанула слух сильнее, чем скрежет металла по стеклу.
— Значит, девочки решили, — Дмитрий кивнул, чувствуя, как холодная ярость заполняет его целиком, вытесняя остатки растерянности. — А меня вы спросили, хочу ли я жить в колхозе? Хочу ли я спотыкаться о коробки с рассадой и слушать ваши нотации по утрам?
— Не хами матери! — взвизгнула Вика. — Какой колхоз? Мама привезла фамильный хрусталь! Сервиз «Мадонна»! Мы хотели создать уют, поставить в сервант, чтобы красиво было. А ты… ты ведешь себя как животное, которое защищает свою нору.
— Да, Вика, это моя нора! — рявкнул Дмитрий, и эхо его голоса отразилось от пустых стен коридора. — Моя! Я за неё плачу, я её ремонтировал, я здесь живу! И я не давал согласия на превращение моего дома в склад забытых вещей твоей мамы.
Он шагнул к коробкам, пнул ближайшую. Раздался жалобный звон — видимо, фамильный хрусталь не выдержал встречи с суровой реальностью.
— Ах ты ирод! — ахнула Валентина Петровна, бросаясь к коробке. — Ты что наделал? Это же память! Это же от бабушки! Вика, ты посмотри на него, он же психопат! Буйный!
— Я не психопат, Валентина Петровна. Я хозяин, которого достало ваше вторжение, — Дмитрий навис над ней, глядя, как она судорожно развязывает бечевку трясущимися руками. — Значит так. У вас есть ровно десять минут. Вы берете свои тапки, свой фикус, свои коробки с битым стеклом и уматываете отсюда. Обе.
Вика замерла. Её лицо вытянулось, маска праведного гнева треснула.
— В смысле — обе? — переспросила она, и голос её предательски дрогнул, но тут же окреп. — Ты выгоняешь меня? Из-за мамы? Из-за того, что мы хотели как лучше?
— Я выгоняю вас, потому что вы — одно целое, — жестко отрезал Дмитрий. — Ты не моя девушка, Вика. Ты филиал своей матери. Ты предала меня, когда дала ей ключи. Ты предала меня, когда позволила ей рыться в моем белье. Ты предала меня, когда решила поселить её здесь за моей спиной. Мне не нужна женщина, которая считает меня пустым местом.
— Ты пожалеешь, — прошипела Валентина Петровна, выпрямляясь. В её руках был осколок синей вазочки. Она сжала его так, словно хотела использовать как оружие. — Ты на коленях приползешь прощения просить. Кому ты нужен, такой нервный, такой неуживчивый? Вика — золото, она терпела твой характер, твои закидоны. А ты… тьфу!
Она плюнула ему под ноги. На чистый ламинат.
Это стало последней каплей. Точкой невозврата. Дмитрий посмотрел на плевок, потом на искаженное злобой лицо тещи, потом на Вику, которая встала рядом с матерью, скрестив руки на груди в защитной позе. Они стояли плечом к плечу, единый монолит осуждения и претензий.
— Десять минут прошло досрочно, — сказал Дмитрий совсем тихо. — Собираться не надо. Всё ваше барахло я сам вынесу.
Он подошел к вешалке, сорвал куртку Валентины Петровны — необъятный пуховик цвета «баклажан».
— Не смей! — визгнула теща, пытаясь перехватить вещь, но Дмитрий оттолкнул её корпусом. Не ударил, но жестко отодвинул, как отодвигают тяжелый шкаф.
— Вика, ключи на тумбочку, — скомандовал он, открывая входную дверь. — Быстро.
— Я никуда не пойду! — заорала Вика, топая ногой. — Ты не имеешь права! Мы здесь прописаны… то есть, я здесь живу! Мама, звони отцу!
— Звони хоть Папе Римскому, — Дмитрий швырнул пуховик на лестничную площадку. Он приземлился грязным комом прямо у лифта. — Следующая остановка — коробки.
Он схватил коробку с надписью «Книги» и, не обращая внимания на тяжесть, выволок её в подъезд. Валентина Петровна взвыла сиреной и кинулась спасать свое имущество.
— Вика, держи дверь! Не дай ему закрыть! — орала она, выбегая за коробкой.
Вика вцепилась в дверную ручку, пытаясь помешать Дмитрию захлопнуть дверь, но в её глазах уже плескался настоящий страх. Она вдруг поняла, что игры в «воспитание мужчины» закончились, и началась суровая реальность, где её мнение больше ничего не стоит.
— Ты больной! — кричала она ему в лицо, пока они боролись за дверь. — Ты разрушаешь семью из-за тряпок!
— Семьи здесь никогда не было, — прохрипел Дмитрий, наваливаясь на дверь плечом. — Был я и два паразита.
Он резко дернул дверь на себя, заставив Вику потерять равновесие и сделать шаг вперед, в квартиру, но тут же перехватил её за локоть.
— А теперь — выбор, — он тяжело дышал, глядя ей в глаза. — Или ты сейчас же выставляешь мать за дверь, помогаешь ей спустить этот мусор вниз и возвращаешься одна, готовая жить по моим правилам. Или ты идешь за ней. Прямо сейчас.
В подъезде выла Валентина Петровна, проклиная его род до седьмого колена. Вика смотрела на Дмитрия, потом на дверь, за которой бушевала её мать. Секунды тянулись, как резина. В её взгляде Дмитрий видел борьбу: привычка подчиняться матери боролась с желанием остаться в комфорте.
— Ты… ты не заставишь меня выбирать! — выпалила она. — Мама хочет добра!
Дмитрий разжал пальцы.
— Ты уже выбрала.
Он схватил с полки её сумку, которую она бросила, когда пришла, и сунул ей в руки. Затем взял её за плечи, развернул и с силой подтолкнул к выходу.
Вика вылетела на лестничную площадку, споткнувшись о порог. Она едва удержалась на ногах, хватаясь за грязную стену подъезда, исписанную черным маркером. Её сумка, брошенная Дмитрием, скользнула по полу и ударилась о ботинок Валентины Петровны, которая уже стояла в боевой стойке, сжимая в одной руке осколок вазы, а в другой — уцелевшую коробку с рассадой.
— Ты животное! — заверещала Вика, оборачиваясь. Её лицо перекосилось, красивые черты исказила гримаса ненависти, сделав её пугающе похожей на мать. — Ты меня толкнул! Ты поднял руку на женщину!
— Я выставил мусор, — холодно отрезал Дмитрий. Он не чувствовал ни жалости, ни вины. Адреналин сжег все эмоции, оставив только звенящую ясность и единственную цель: очистить территорию.
Он вернулся в коридор, где все еще громоздились остатки «переезда». Схватил тот самый рулон ковра, из которого торчала моль. Тяжелый, пыльный, он был воплощением всего того нафталинового кошмара, в который пытались превратить его жизнь. Дмитрий с размаху швырнул его в открытую дверь. Ковер с глухим стуком приземлился у ног женщин, подняв облако пыли. Валентина Петровна закашлялась, махая руками.
— Чтоб ты сдох в своей берлоге, бобыль проклятый! — прохрипела она, отплевываясь. — Мы к тебе со всей душой, мы тебя облагородить хотели, а ты… Да кому ты нужен такой? Нищеброд с амбициями! Вика, не стой столбом, забирай фикус! Мы уходим! Ноги моей здесь больше не будет!
— Фикус останется здесь, — Дмитрий схватил горшок с несчастным растением. — Как компенсация за моральный ущерб. А вот это — забирайте.
Он поддел ногой пакет с «модной» одеждой, которую они купили на его деньги, и с силой выпнул его на площадку. Пакет порвался, и ядовито-розовая рубашка вывалилась наружу, распластавшись на бетонном полу как раздавленная медуза.
— Деньги вернешь! — взвизгнула Вика, пытаясь собрать рассыпавшиеся вещи. — Ты нам должен за всё! За услуги стилиста, за доставку, за… за потраченное время! Я на тебя два года убила! Я думала, ты перспективный, а ты — жлоб!
— Считай это платой за аренду, — Дмитрий шагнул к порогу, нависая над ними. — Ты жила здесь бесплатно, Вика. Ела за мой счет, ездила в отпуск за мой счет. Считай, мы в расчете. Ключи. Быстро.
Вика замерла, сжимая в руках скомканные брюки. Она посмотрела на мать, потом на Дмитрия. В её глазах мелькнуло что-то хищное, злое. Она полезла в карман джинсов, достала связку ключей с брелоком в виде пушистого зайца — подарок, который он сделал ей на годовщину.
— Подавись, — она с силой швырнула ключи ему в лицо.
Дмитрий не шелохнулся. Связка ударила его в грудь и со звоном упала на пол. Металл звякнул о кафель прихожей, поставив точку в их отношениях.
— Ты сгниешь здесь один, — прошипела Вика, подхватывая сумку. — Ни одна нормальная баба с тобой жить не будет. Мама права была с самого начала. Ты просто эгоист, зацикленный на своих драных джинсах.
— Лучше с драными джинсами, чем с драной душой, — ответил Дмитрий. — И да, Вика. Передай маме, что замки я сменю через час. Так что можете не пытаться вернуться, когда у вас закончатся деньги на съемное жилье или когда вам надоест жить на вокзале.
— Да пошел ты! — рявкнула Валентина Петровна, хватая дочь под локоть. — Пошли, Викуся. Нечего метать бисер перед свиньями. Найдем тебе нормального мужика. Солидного. Который будет ценить уют и заботу. А этот пусть мхом обрастает.
Они начали спускаться по лестнице, громыхая коробками и пакетами, переругиваясь на ходу. Их голоса, визгливые и полные яда, эхом разносились по гулкому подъезду, отражаясь от стен.
Дмитрий смотрел им вслед ровно три секунды. Потом сделал шаг назад, в свою квартиру, и с наслаждением захлопнул тяжелую металлическую дверь.
Лязгнул замок, отсекая вопли, шум и чужое безумие. Два оборота верхнего, два оборота нижнего. Потом щеколда.
Тишина навалилась мгновенно. Она была плотной, густой, пахла пылью, растревоженной уборкой, и остатками дешевых духов тещи, но сквозь эти запахи уже пробивался родной, знакомый запах его дома.
Дмитрий прислонился спиной к двери и сполз по ней вниз, сев прямо на пол. Сердце колотилось так, что отдавалось в ушах, руки слегка подрагивали — отходняк после всплеска адреналина. Он обвел взглядом коридор. Хаос. Разбросанные вещи, перевернутые стулья, осколки какой-то вазочки, которую он даже не помнил. На кухне — пустой холодильник и коробка с «ядом», которую он так и не успел разобрать. В спальне — гора одежды на полу.
Квартира выглядела как после побоища. Но это было его побоище. И его квартира.
Он поднял с пола ключи с пушистым зайцем. Покрутил их в руках, глядя на дурацкую игрушку. Потом медленно снял зайца с кольца и бросил его в сторону мусорного ведра, стоящего в углу. Заяц не долетел, упал рядом с осколком хрусталя.
Дмитрий встал. Ноги были ватными, но он заставил себя идти. Зашел в спальню. Посреди разгрома, среди скомканных «капсульных» тряпок, лежал его старый, растянутый серый свитер. Тот самый, с которого всё началось. Дмитрий поднял его, встряхнул. Свитер был мягким, теплым и пах его одеколоном, а не магазинной химией.
Он натянул свитер прямо на голое тело. Ткань привычно обняла плечи, скрывая дрожь. Дмитрий подошел к окну. На улице уже темнело. Внизу, у подъезда, две фигурки — одна большая, в фиолетовом, другая поменьше — грузили какие-то пакеты в подъехавшее такси. Они что-то кричали водителю, размахивали руками.
Дмитрий задернул штору. Не бархатную портьеру, а свои старые, плотные шторы блэкаут.
— Ну вот и всё, — сказал он вслух. Его голос прозвучал хрипло, но спокойно. В нем не было ни торжества, ни радости. Только бесконечная, свинцовая усталость и огромное, как океан, облегчение.
Он пошел на кухню, достал из коробки с «запрещенкой» начатую бутылку виски и плеснул себе в чашку — стаканы Валентина Петровна, кажется, перебила или спрятала. Сделал глоток. Жидкость обожгла горло, возвращая чувство реальности.
Он был один. В разгромленной квартире. Без еды. Без девушки. С кучей мусора на полу.
Но впервые за два года он был дома…
