— Да, конечно, завтра к одиннадцати. Вся сумма на руках. Мы подъедем, — Марина закончила разговор с администратором клиники и положила телефон на стол.
На её лице впервые за много недель появилась не натянутая, а искренняя, расслабленная улыбка. Гора, давившая на её плечи последние месяцы, наконец-то начала рассыпаться. Операция для сына была не просто согласована — она была реальна, осязаема, она должна была состояться. Оставался последний шаг: завтра отвезти деньги, которые её родители собрали, продав старую, но дорогую сердцу дачу. Марина смахнула с кухонного стола невидимую пылинку и с новыми силами принялась нарезать овощи для ужина. Нож стучал по доске ритмично и уверенно, словно отбивая такт новой, налаживающейся жизни. Впервые за долгое время она не просто готовила еду — она готовила маленький семейный праздник, знаменующий конец кошмара.
В замке повернулся ключ. Марина обернулась, готовая встретить мужа с радостной новостью, которая должна была снять напряжение и с него тоже.
— Вить, привет! А я как раз ужин заканчиваю, — весело сказала она, но слова повисли в воздухе.
Виктор вошёл в прихожую и, не поднимая головы, начал медленно расшнуровывать ботинки. Было в его движениях что-то нарочито замедленное, будто он пытался оттянуть неизбежный момент, когда придётся посмотреть ей в глаза.
— Привет, — глухо ответил он, не отрываясь от своего занятия.
Он снял куртку, повесил её на крючок и прошёл на кухню, миновав жену. Взял стакан, налил воды из фильтра и выпил её залпом, всё так же не глядя на Марину. Она перестала резать перец, положив нож рядом с доской. Лёгкость и предвкушение праздника мгновенно испарились, сменившись знакомой, липкой тревогой.
— Я позвонила в клинику, всё подтвердила. Завтра к одиннадцати нас ждут, — осторожно начала она, наблюдая за его спиной.
— А, да. Хорошо, — бросил он через плечо, ставя стакан в раковину с чуть большей силой, чем требовалось.
Марина обошла стол и встала напротив него.
— У тебя что-то случилось на работе? Ты сам не свой.
— Да нет, просто устал. День тяжёлый, — он наконец посмотрел на неё, но взгляд его был пустым, как у человека, который мысленно находится очень далеко.
Она знала эту его манеру. Он всегда так себя вёл, когда что-то натворил и боялся признаться. Холод пробежал по её спине, заставляя сердце биться чаще.
— Витя, деньги на месте? Ты их не трогал? — её голос стал твёрже, в нём не осталось и следа былой радости.
Он отвёл взгляд, уставившись в окно на темнеющий двор.
— Марин, послушай… Мужчина должен не просто решать проблемы, он должен думать о будущем. О перспективе. Я всё обдумал.
— О какой ещё перспективе? — она не понимала, к чему он клонит, но каждое его слово усиливало дурное предчувствие. — Нам нужно заплатить за операцию. Это единственная перспектива, которая должна нас волновать сейчас.
— Ты не понимаешь… Это шанс. Шанс не просто закрыть этот вопрос, а подняться. Чтобы мы больше никогда не зависели от твоих родителей, от подачек. Чтобы я мог сам…
Марина сделала шаг к нему, её лицо напряглось. Она схватила его за рукав рубашки, заставляя повернуться к себе.
— Витя, где деньги? — произнесла она медленно, разделяя каждое слово. — Те, что мои родители дали. Где они?
Он смотрел на неё, и в его глазах была нелепая смесь страха и упрямства. Он всё ещё пытался казаться сильным и уверенным в своём решении, но получалось плохо. Он дёрнул плечом, освобождая рукав.
— Их нет.
Слова «Их нет» прозвучали не как ответ, а как приговор. Мир Марины, только что обретший хрупкую стабильность, рассыпался на мелкие, острые осколки. Она смотрела на мужа, пытаясь найти в его лице хоть намёк на шутку, на какую-то чудовищную ошибку, но видела лишь упрямую, почти вызывающую серьёзность. Воздуха на кухне вдруг стало меньше, он сгустился, стал тяжёлым и вязким.
— Как нет? — её голос был тихим, почти шёпотом. Она не кричала, потому что мозг отказывался принимать услышанное. — Витя, что значит нет? Мы же вчера вместе их пересчитывали. Они лежали в шкафу, в коробке.
Виктор выпрямился, словно собираясь с духом перед важным докладом. Он принял тот самый вид, который Марина про себя называла «я — мужчина, я принял решение». Из кармана брюк он извлёк связку ключей с незнакомым брелоком. Ключи с дешёвым пластиковым логотипом иностранного автопроизводителя блеснули в его ладони под светом кухонной лампы.
— Это вложение, Марин. Понимаешь? Не трата, а именно вложение, — с неуместным энтузиазмом начал он. — Я всё просчитал. Зачем нам отдавать такие деньги чужим людям, когда можно их приумножить? Я купил машину. Отличный вариант, почти не битая, просто год не самый свежий. Теперь я смогу работать в такси. В нормальном, комфорт-классе. Ты представляешь, какие там деньги крутятся? Я за пару месяцев не только отобью всю сумму на операцию, но и сверху заработаю! На реабилитацию, на всё, что нужно будет.
Он говорил быстро, сбивчиво, будто боялся, что если он остановится, то рухнет вся хлипкая конструкция его логики. Он протянул ей ключи, как будто это был не кусок металла, а решение всех их проблем.
Марина смотрела на эти ключи, потом на его сияющее от собственной гениальности лицо, и её первоначальный шок начал медленно трансформироваться в нечто иное — в холодную, звенящую ярость. Она поняла. Поняла всю глубину его эгоистичной глупости.
— Ты в своём уме? — её голос обрёл металлическую твёрдость. — Какая машина? Какое такси? Витя, операция назначена на следующую неделю! Сыну нужна помощь сейчас, а не через «пару месяцев», когда ты соизволишь заработать! Деньги были не наши, их дали мои родители! Они продали дачу, единственное, что у них было!
Накал её голоса заставил его слегка отступить, убрать руку с ключами. Уверенность на его лице пошатнулась, сменившись обиженным недоумением.
— Ну чего ты сразу кричишь? Я же для семьи стараюсь! Я хочу, чтобы мы сами…
— Для семьи?! — её голос сорвался на крик, разнёсшийся по маленькой квартире.
— Ну… Да…Бизнес вот решил свой открыть…Такси…
— Какой ещё бизнес?! Это были деньги на лечение нашего общего ребёнка, а ты втихаря купил на них подержанную машину, чтобы таксовать?! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?! Ты променял здоровье сына на ржавое корыто!
— Это не корыто! Это нормальная иномарка, просто… — попытался он возразить, ухватившись за единственное слово, которое смог обработать его мозг.
— Мне плевать, что это! — оборвала она его. — Это могло быть хоть золото, хоть платина! Это были деньги на жизнь нашего ребёнка! Ты украл их у собственного сына, Витя! У нас нет времени ждать, пока ты наиграешься в бизнесмена! Каждый день важен!
Она смотрела на него, и в её взгляде не было ничего, кроме презрения. Он, её муж, человек, который должен был быть опорой, оказался предателем, променявшим самое святое на свою нелепую, инфантильную мечту о «мужском решении».
— Перестань так говорить! Я ничего не крал! — взвился Виктор, уязвлённый её словами. — Я инвестировал в наше будущее! Твои родители дали деньги, да, спасибо им! Но это унизительно, Марин! Жить на подачки, просить у них помощи! Я мужик, я должен сам обеспечивать свою семью! А ты вместо того, чтобы поддержать меня, кричишь, как будто я враг!
Он перешёл в наступление, и это было его излюбленной тактикой — из виноватого превращаться в обвинителя. Он начал мерить шагами кухню, от раковины к окну и обратно, размахивая руками и выплёскивая своё возмущение.
— Ты хоть представляешь, как это — чувствовать себя никем? Когда твой тесть с тёщей смотрят на тебя как на пустое место, способное только на диване лежать? Я хочу, чтобы наш сын мной гордился! Чтобы он видел, что его отец не просто штаны просиживает в офисе за копейки, а что-то делает, крутится, зарабатывает! А ты… ты просто не веришь в меня! Никогда не верила!
Марина слушала этот поток самооправданий с ледяным спокойствием. Её ярость никуда не делась, она просто ушла вглубь, превратившись в тяжёлый, холодный камень в груди. Весь этот его пафос, эти речи про гордость и «мужские поступки» на фоне того, что он сделал, выглядели не просто жалко, а омерзительно.
— Гордился? — переспросила она, и в её голосе зазвучал неприкрытый сарказм. — Чем гордился? Тем, что его отец, когда нужно было спасать ему здоровье, решил поиграть в таксиста на подержанной машине? Ты думаешь, ему будет дело до твоей гордости, если мы упустим время? Витя, очнись! Речь идёт не о твоих комплексах перед моими родителями! Речь идёт о том, что у нашего сына есть проблема, которую нужно решать немедленно!
— Да решим мы её! Решим! — он остановился и ударил кулаком по столу. Посуда на нём подпрыгнула и звякнула. — Что ты паникуешь раньше времени? Ну сдвинется операция на месяц, что с того? Не умрёт же он за этот месяц! Я поговорю с врачами, объясню ситуацию! А ты мне только мешаешь своим нытьём!
Эта фраза стала для Марины последней каплей. «Не умрёт же он за этот месяц». Он произнёс это так легко, так буднично, словно речь шла о ремонте капающего крана, а не о здоровье их единственного ребёнка. Он даже не понимал, что говорил. Его мир сузился до купленной железяки и фантазий о быстром заработке.
— Ты поставил на кон его жизнь, Витя, — произнесла она глухо, глядя ему прямо в глаза. — Ты поставил её на свою идиотскую авантюру, просто чтобы доказать что-то себе и моим родителям. Тебе плевать на сына. Тебе важен только ты сам. Твои амбиции, твои обиды, твоё эго. Он для тебя просто повод показать, какой ты «настоящий мужик».
— Это неправда! — закричал он, но его крик был уже не уверенным, а срывающимся, паническим. Аргументы заканчивались, и он чувствовал, как земля уходит из-под ног. Он видел в её глазах не просто злость, а окончательный приговор, и это пугало его до смерти.
— Правда, Витя. Ещё какая. Ты просто трус, который боится ответственности. Настоящей ответственности. Легче ведь купить машину и мечтать о больших деньгах, чем просто взять и сделать то, что нужно. Прямо сейчас.
Он смотрел на неё, тяжело дыша, и в его взгляде смешались отчаяние и упрямство. Он сделал последнюю, самую провальную попытку утвердить свой авторитет, произнеся фразу, которая окончательно разрушила всё.
— Я отец, я лучше знаю
«Я отец, я лучше знаю».
Эта фраза упала в оглушительную пустоту. Словно кто-то выключил звук. Крик, кипевший в Марине, мгновенно иссяк, оставив после себя звенящую, холодную ясность. Она смотрела на мужа, и он вдруг показался ей чужим, каким-то двухмерным. Словно плохая картонная декорация мужчины, мужа, отца. Все его оправдания, его пафос, его упрямство — всё это схлопнулось в одну эту фразу, обнажив под собой лишь жалкое, инфантильное эго.
Виктор, ошибочно приняв её молчание за капитуляцию, обрёл второе дыхание. Он даже позволил себе снисходительную, усталую улыбку.
— Вот видишь. Поняла наконец. Я же не враг тебе. Нам просто нужно перетерпеть этот момент, действовать как команда. Я всё устрою. Поговорим с клиникой, перенесём. А через месяц-другой ты мне ещё спасибо скажешь, когда я принесу вдвое больше, чем…
Он не договорил. Марина, больше не слушая его, развернулась и молча прошла из кухни в прихожую. Её движения стали выверенными и точными, в них не было ни капли суеты или гнева. Это было спокойствие человека, принявшего окончательное и бесповоротное решение. Она подошла к тумбочке у входа, на которой Виктор небрежно бросил свою новую «инвестицию». Пальцы Марины сомкнулись на связке ключей. Металл был ещё тёплым от его кармана.
— Ты куда? — спросил он ей в спину, сбитый с толку её внезапным манёвром.
Она не ответила. Не оборачиваясь, она открыла входную дверь и вышла на лестничную площадку. Виктор двинулся за ней, его лицо выражало недоумение.
— Марин, ты чего удумала? Давай вернёмся, поговорим нормально. Хватит уже…
Марина прошла мимо лифта к широкому окну, выходившему во двор. Створка была приоткрыта на проветривание. Она дёрнула за ручку, распахивая окно настежь. Ночная прохлада и шум далёкой дороги ворвались на площадку. Внизу, под окном, темнела решётка ливневой канализации.
Не раздумывая ни секунды, Марина сделала короткий, резкий замах и швырнула ключи в темноту.
Раздался короткий, сухой звон — звук удара металла о чугунную решётку. И сразу за ним — тихий, почти неслышный плеск, когда ключи провалились сквозь щели и канули в сточную воду, в грязь, в небытие.
Виктор замер у порога квартиры, глядя на неё широко раскрытыми глазами. Он всё видел. Он всё понял. Лицо его медленно начало терять цвет, превращаясь в серую маску.
Марина так же спокойно закрыла окно, повернула ручку, фиксируя створку. Затем она развернулась и вернулась в квартиру, пройдя мимо оцепеневшего мужа. Она остановилась посреди прихожей и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни ненависти, ни злости. Только холодное, отстранённое презрение.
— Теперь у тебя нет ни машины, ни семьи. Зарабатывай…
