— Вить, ну дай денег, тебе жалко, что ли?
Голос Марины, приторно-сладкий, с нотками капризного ребёнка, ворвался в сосредоточенную тишину его рабочего кабинета. Виктор не оторвал взгляда от экрана ноутбука, где сводил квартальный отчёт. Он слишком хорошо знал эту интонацию. За ней всегда следовала просьба, выполнить которую было невозможно, а отказать — означало нарваться на скандал.
— Марин, я занят. И мы вчера это уже обсуждали. Мой ответ не изменился.
Он продолжал методично стучать по клавишам, словно этот ритмичный звук мог создать барьер между ним и сестрой. Но Марина не была из тех, кого останавливают невидимые стены. Она обошла его массивный дубовый стол и встала прямо перед ним, загораживая свет от окна. Её руки упёрлись в бока, а в умоляющем взгляде появилась сталь.
— Вчера ты не дослушал! Это не просто отпуск, это шанс! У Костика там связи, он может меня познакомить с нужными людьми. Это инвестиция в моё будущее! А ты жмёшься из-за каких-то ста пятидесяти тысяч.
Виктор вздохнул, и этот вздох был наполнен усталостью не от работы, а от жизни. Он наконец поднял на неё глаза. Ему было тридцать пять, ей — тридцать. Но иногда ему казалось, что разница между ними — не пять лет, а целая пропасть, наполненная ответственностью и жизненным опытом, которую она даже не пыталась перелететь, предпочитая требовать, чтобы он перенёс её на руках.
— Во-первых, не «каких-то», а ста пятидесяти тысяч. Во-вторых, твои «инвестиции в будущее» меняются каждые полгода вместе с очередным «Костиком». У меня сейчас другие траты, Марин. Серьёзные.
И тут она взорвалась. Приторная сладость моментально испарилась, уступив место едкой, неприкрытой злобе. Её лицо исказилось, красивые черты заострились, превращая её в неприятную, визгливую фурию.
— Другие траты? Это новая побрякушка для твоей Светки? Очередной браслетик или серёжки? На неё у тебя всегда есть! На её машину, на её шмотки, на её прихоти!
Виктор медленно, с едва слышным щелчком, закрыл крышку ноутбука. Разговор перестал быть фоновым шумом и требовал полного внимания. Он молча смотрел на сестру, давая ей выплеснуть первую волну яда. Он видел, как в её глазах разгорается огонь праведного, как ей казалось, гнева.
— Конечно, как своей жёнушке покупать всякие цацки, так у тебя всегда есть на это деньги, а как мне понадобилась твоя финансовая помощь, так у тебя сразу нет денег! А я вообще-то твоя сестра!
— Я в курсе! Но это ничего не меняет!
— Я твоя кровь! А она кто такая? Пришла на всё готовенькое! — кричала она, размахивая руками.
Он встал. Его крупная фигура, казалось, заполнила всё пространство между столом и окном. Он не повышал голоса, но в его тоне прорезался металл, которого Марина не слышала уже очень давно.
— Во-первых, не «побрякушка», а подарок моей жене на годовщину. Во-вторых, я не обязан оплачивать увеселительные поездки твоих альфонсов. И в-третьих, запомни раз и навсегда: Светлана — моя семья. А ты, судя по всему, просто родственница, которая вспоминает о моём существовании, когда у неё заканчиваются деньги.
Он подошёл к входной двери и открыл её настежь, создавая сквозняк, который зашелестел бумагами на столе. Его жест был красноречивее любых слов.
— Дверь там.
Её лицо налилось багровой краской. На секунду она потеряла дар речи от такой неприкрытой наглости. А потом из неё полились проклятия, грязные и злые. Она вылетела из квартиры, несясь по лестнице и выкрикивая оскорбления в адрес его жены, его самого и их будущего. Виктор молча закрыл за ней дверь.
Он вернулся в кабинет, сел в кресло и несколько минут просто смотрел на тёмный экран ноутбука. Он не чувствовал ни злости, ни облегчения. Только глухую, вязкую усталость.
И в этот момент тишину двора разорвал пронзительный вой автомобильной сигнализации. Знакомый, до боли режущий звук. Звук машины Светы. Виктор рванулся к окну. Внизу, на парковочном месте, стояла его сестра. В её руке был зажат булыжник, который она только что выдрала с газона. А на лобовом стекле новенького белого кроссовера его жены медленно, как живое существо, расползалась уродливая паутина трещин.
Виктор сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Вой сигнализации оборвался так же внезапно, как и начался, оставив после себя звенящую, неестественную тишину. Во дворе было пусто. Марина исчезла, будто её и не было. Только на капоте белого кроссовера, как уродливый надгробный камень, лежал булыжник. А под ним расходилась во все стороны паутина трещин, превратив прочное лобовое стекло в хрупкий, осыпающийся витраж. Мельчайшая стеклянная пыль, похожая на сахарную пудру, блестела на тёмно-синем металле.
Он стоял и смотрел на это дело рук своей сестры, и внутри него не было даже злости. Только холодное, выматывающее чувство неизбежности. Он знал, что рано или поздно её инфантильная ярость должна была выплеснуться во что-то материальное, что-то, что нельзя будет исправить простым извинением или очередной порцией денег.
В этот момент во двор свернуло такси. Из него вышла Светлана с пакетами продуктов. Она увидела мужа, стоящего у её машины, и улыбнулась. Но улыбка тут же сползла с её лица, когда она подошла ближе и её взгляд упал на лобовое стекло. Она не ахнула, не закричала. Она просто остановилась. Поставила пакеты на асфальт. Её лицо стало непроницаемым, как маска. Она медленно обошла капот, кончиками пальцев коснулась острой кромки трещины, словно проверяя, реально ли это. Потом она подняла глаза на Виктора. В её взгляде не было ни слёз, ни истерики. Только холодная, кристально чистая ярость.
— Она сделала это? — голос был тихим, но в нём не было ни капли сомнения. Это был не вопрос, а утверждение.
Виктор кивнул. Ему вдруг стало трудно дышать.
— Я ей денег не дал.
Светлана ничего не ответила. Она молча взяла пакеты, развернулась и пошла к подъезду. Он пошёл за ней, чувствуя себя виноватым школьником, который плетётся за директором. В лифте они ехали в полном молчании. Уже в квартире, когда щёлкнул замок, она поставила пакеты на пол в прихожей и повернулась к нему.
— Это не из-за денег, Витя. И ты это прекрасно знаешь.
Она прошла на кухню, открыла кран и стала методично мыть руки, словно смывая с себя грязь этого дня. Виктор остался стоять в коридоре.
— Света, я всё улажу. Я заставлю её заплатить за всё до копейки. Завтра же поеду в сервис, всё сделают…
— Ты не понимаешь, — она прервала его, не поворачиваясь. Вода всё так же шумела. — Мне плевать на это стекло. Ты можешь купить мне хоть десять новых машин. Дело не в этом. Дело в том, что твоя сестра ненавидит меня. Ненавидит нашу жизнь. Ненавидит всё, что мы с тобой построили. А этот камень в лобовом стекле — это её послание. Не мне. Тебе.
Она наконец закрыла кран. Вытерла руки полотенцем и посмотрела на него. Её глаза потемнели.
— Она ненавидит меня за то, что у тебя появилась своя семья. За то, что центр твоей вселенной сместился с неё, вечного ребёнка, на меня. И знаешь, что самое страшное? Ты ей это позволял. Годами. Каждая её выходка, которую ты «улаживал». Каждый долг, который ты ей прощал. Каждое оскорбление в мой адрес, которое ты пропускал мимо ушей, говоря «ну ты же знаешь Марину, она не со зла». Ты каждый раз давал ей понять, что так можно. Что её место в твоей жизни особенное. Что она может делать что угодно, а ты всё равно прикроешь.
Он хотел возразить, сказать, что это не так, что она его сестра, его кровь. Но слова застряли в горле, потому что он знал — она права. Каждое её слово было правдой. Той самой, от которой он бегал годами.
— И что ты предлагаешь? — хрипло спросил он.
Светлана подошла к нему вплотную. Она говорила спокойно, но от этого спокойствия по спине у него пробежал холодок.
— Я ничего не предлагаю. Я требую. Этот цирк закончился. Это была последняя капля. Я хочу, чтобы ты раз и навсегда вычеркнул её из нашей жизни. Не просто поговорил. Не просто взял деньги на ремонт. А оборвал все контакты. Чтобы её здесь больше не было. Ни её звонков, ни её визитов, ни её проблем. Либо она — либо мы. Потому что я больше не собираюсь жить на вулкане, который ты сам же и подогреваешь своим бездействием. Выбирай, Витя.
Он ехал к родителям, стиснув руль до побелевших костяшек. Ультиматум Светланы звучал в ушах, накладываясь на гул двигателя. «Либо она — либо мы». Он понимал её правоту, чувствовал её каждой клеткой, но десятилетия привычки, вбитое с детства чувство долга перед «младшенькой» и «мамой» тянули его назад, в привычное болото семейных разборок, где он всегда был судьёй, спонсором и громоотводом в одном лице. Он всё ещё наивно верил, что сможет это уладить. По-своему. Заставить Марину заплатить, припугнуть, прочитать последнюю нотацию и поставить точку. Он ехал вершить правосудие, не понимая, что сам уже назначен обвиняемым на чужом судилище.
Дверь ему открыла мать, Людмила Петровна. Одного взгляда на её лицо — скорбное, с поджатыми губами и покрасневшими глазами — хватило, чтобы понять: он опоздал. Марина уже была здесь. Её версия событий стала единственной и официальной.
Воздух в родительской квартире был густым и неподвижным, как в склепе. Пахло валокордином и застарелой обидой. Марина сидела на диване в гостиной, прижавшись к материнскому плечу. Не заплаканная, нет. Она выглядела оскорблённой и униженной, хрупкой жертвой обстоятельств. При его появлении она лишь вскинула на него полный трагизма взгляд и тут же отвернулась к окну.
— Проходи, сын, — голос матери был нарочито ровным, но звенел от сдерживаемого напряжения. — Садись. Будем разговаривать.
Виктор не сел. Он остался стоять посреди комнаты, чувствуя себя чужим в этих стенах, где вырос.
— Разговаривать не о чем, мам. Марина испортила чужую вещь. Очень дорогую вещь. Она должна за неё заплатить. Я приехал сказать ей, что завтра утром мы едем в сервис, оценщик назовёт сумму, и она начнёт её выплачивать. Это всё.
Мать посмотрела на него так, будто он говорил на иностранном языке. В её глазах плескалось глубочайшее разочарование.
— Вещь? Ты из-за куска железа приехал родную сестру добивать? Она к нам прибежала, вся в слезах, сама не своя! Ты вышвырнул её из своего дома! Свою кровь!
— Я выставил за дверь взрослую женщину, которая пришла требовать у меня деньги и оскорблять мою жену, — отчеканил Виктор. — А потом эта женщина спустилась вниз и камнем разнесла лобовое стекло на машине моей жены. Это не «кусок железа», это поступок. И за него нужно отвечать.
Тут подала голос Марина. Голос был тихий, дрожащий, рассчитанный на максимальный драматический эффект.
— Я была в отчаянии… Ты так со мной разговаривал… Так унизил… Я не помню, как это сделала. А ты только о деньгах. Всегда только о деньгах и о ней.
И тут плотину прорвало. Людмила Петровна вскочила с дивана.
— Да что же это такое! Я смотрю на тебя и не узнаю. Где мой сын? Куда он делся? Этот холод, эта расчётливость… это не наша порода, Витя. Мы всегда друг за друга горой стояли! А ты? Ты променял семью на юбку! Она тебя настроила против нас! Это всё она! С тех пор, как появилась эта Светлана, ты стал другим! Сестра для тебя — пустое место! Мать — пустое место! Ты покупаешь ей машины, возишь по заграницам, а родной сестре на билет пожалел!
Он почувствовал, как к горлу подкатывает горячая, едкая волна. Не ярость — бессилие. Любой его аргумент разбивался о стену иррациональной материнской любви к одному ребёнку и такой же иррациональной ненависти к его выбору. Они вдвоём создали свою реальность, где Марина — несчастная девочка, а Света — коварная хищница, укравшая у семьи сына и брата.
— Мама, перестань. Света здесь ни при чём. Марина сама…
— Не смей так говорить! — взвизгнула мать. — Мы её раскусили! Думаешь, мы не видим, как она на тебя смотрит? Как на кошелёк! А ты и рад стараться, всё в дом, всё для неё! А мы перебьёмся! Марина, кровиночка твоя, должна по съёмным углам с кем попало мыкаться, а твоя царица будет на новой машине разъезжать, которую ты ей купил!
Виктор обвёл взглядом комнату. Старый диван, выцветшие обои, портрет отца на стене. Мир его детства, который сейчас превратился в камеру пыток. Он понял, что проиграл. Он не сможет достучаться до них. Не сможет ничего объяснить. Он был один против двоих, связанных слепой, удушающей любовью и общей ненавистью к чужаку. И в этот момент он осознал, что и ультиматум Светланы, и этот фарс в родительской квартире — звенья одной цепи. Цепи, которую нужно было рвать.
Он молча достал из кармана телефон.
— Ты кому звонить собрался? — с подозрением спросила мать. — Жаловаться на нас своей драгоценной?
Виктор нашёл в контактах номер жены. Он больше не собирался быть буфером. Он не хотел больше ничего решать за неё или вместо неё. Он поднёс телефон к уху.
— Света? Приезжай, пожалуйста, сюда. Да, к моим. Кажется, пришло время всем познакомиться по-настоящему.
Полчаса после звонка Виктора прошли в густой, наэлектризованной тишине. Людмила Петровна и Марина не разговаривали, они обменивались многозначительными взглядами, полными праведного негодования и предвкушения. В их картине мира Виктор, потерпев фиаско, вызвал «главного врага», и теперь им представится шанс высказать всё в лицо этой выскочке. Они готовились к битве, поправляли причёски и репетировали про себя самые едкие фразы. Они ждали скандала, криков, слёз. Они ждали привычной для них стихии.
Звонок в дверь прозвучал резко и буднично. Виктор пошёл открывать. На пороге стояла Светлана. Она была в строгих брюках и светлой блузке — только что с работы. Никакой боевой раскраски, никакого вызова во взгляде. Она выглядела спокойной, собранной и смертельно уставшей. Она вошла в квартиру, и её спокойствие диссонировало с тяжёлой атмосферой гостиной настолько, что на секунду мать с сестрой растерялись.
— Добрый вечер, Людмила Петровна. Марина, — кивнула Света, её голос был ровным и деловым. Она не стала садиться. Вместо этого она достала из своей сумки аккуратно сложенный лист формата А4 и положила его на журнальный столик.
— Что это? — с вызовом спросила Марина, первой опомнившись.
— Это предварительный счёт из официального дилерского центра, — так же спокойно пояснила Света. — Замена лобового стекла с датчиками дождя и света, выправление и покраска капота. Там итоговая сумма. Можешь ознакомиться.
Людмила Петровна схватила бумагу. Её глаза пробежались по строчкам и цифрам, и лицо вытянулось. Сумма была почти в два раза больше той, что Марина просила на отпуск.
— Ты… ты с ума сошла? — выдохнула мать, глядя на Светлану. — Ты пришла в наш дом, чтобы содрать с нас деньги за свою железку? У тебя есть совесть?
— Совесть? — Света впервые позволила себе лёгкую усмешку, от которой у Марины по спине пробежал холодок. — Давайте не будем о совести. Давайте о фактах. Ваша дочь умышленно повредила моё имущество. Вот цена этого поступка. Я не прошу, я информирую. Виктор сказал, что уладит это внутри семьи. Я приехала посмотреть, как именно.
— Ах ты… — начала было Марина, вскакивая, но её прервал голос Виктора. Низкий и глухой.
— Сядь, Марина.
Она осеклась и посмотрела на брата. Он смотрел не на неё, а куда-то в стену. Но в его взгляде было что-то новое, чего она никогда раньше не видела. Что-то окончательное.
— Мы не будем платить ни копейки! — отрезала Людмила Петровна, комкая счёт в руке. — Это вы довели ребёнка! Это твоя жена во всём виновата! Она разрушила нашу семью, а теперь ещё и деньги требует!
Светлана проигнорировала этот выпад. Она посмотрела прямо на мужа. Её взгляд был твёрдым, без тени сомнения.
— Витя. Я жду твоего решения.
И в этот момент что-то внутри Виктора окончательно сломалось. Не со звоном, а с глухим треском, как ломается старая, пересохшая балка, державшая на себе всю крышу. Он медленно повернул голову и посмотрел сначала на мать, потом на сестру. И они увидели его глаза по-настоящему. Не глаза сына и брата, а глаза чужого, безмерно уставшего человека.
— Решение… — тихо повторил он. Он сделал шаг вперёд, поднял скомканный лист со стола, аккуратно расправил его и положил обратно. — Значит, так. Деньги за машину ты, Марина, вернёшь. Все. Можешь устраиваться на вторую работу, продавать свои шмотки, мне всё равно. Это твой долг.
— Да как ты сме…
— Молчать! — рявкнул он так, что обе женщины вздрогнули. В его голосе больше не было металла, в нём был рёв лавины, срывающейся с горы. — Я слушал это всю свою жизнь. Твоё нытьё, твои «дай», твои «помоги». А ты, мама, всегда её покрывала. «Она же девочка», «ей надо помочь», «ты же старший брат». Вы обе превратили мою жизнь в бесконечный источник ресурсов для вас. Вы тянули из меня деньги, время, нервы, и вам всегда было мало!
Он шагнул к сестре. Она инстинктивно вжалась в диван.
— Тебе нужны были деньги на отпуск с очередным бездельником? А ты не думала пойти и заработать? Тебе тридцать лет! Ты живёшь как паразит, меняя спонсоров и периодически присасываясь ко мне! Ты ненавидишь Свету не потому, что она «плохая». А потому, что с её появлением бесплатная кормушка закрылась! Потому что я начал строить свою жизнь, а не обслуживать твою!
Потом он повернулся к матери.
— А ты, мама… Ты вырастила её такой. Инфантильной, эгоистичной и уверенной, что ей все должны. И ты всегда стравливала нас. Всегда внушала мне чувство вины. Что я «забыл семью», что я «должен». Что я должен?! Я вам ничего не должен! Мой единственный долг — перед моей женой и моей семьёй, которую я создал сам!
Он замолчал, тяжело дыша. В комнате повисла оглушающая пустота. Людмила Петровна смотрела на него побелевшими губами, Марина — с открытым ртом, не в силах поверить в происходящее.
— Всё. Спектакль окончен, — сказал он уже спокойнее, выдыхая. — С этого дня вы для меня не существуете. Никаких звонков, никаких просьб. Долг за машину Марина вернёт на счёт Светланы. Реквизиты я пришлю. Это будет наше последнее общение.
Он повернулся к жене.
— Пойдём домой.
Она молча кивнула. Они пошли к выходу. И когда его рука уже легла на дверную ручку, мать прошипела ему в спину:
— Если ты сейчас уйдёшь… ты мне больше не сын.
Виктор остановился на мгновение, не оборачиваясь.
— Хорошо, — сказал он в пустоту коридора. — Значит, я уже давно сирота.
Дверь за ними закрылась. Не громко, без хлопка. Просто щелчок замка, отрезавший прошлое. В старой, пахнущей валокордином квартире остались сидеть две женщины. Перед ними на журнальном столике лежал счёт на огромную сумму. Но это были уже не просто деньги. Это был счёт за всю их прошлую жизнь. И платить по нему теперь придётся в полном одиночестве…
