Чайник тихо позвякивал о фарфоровые чашки, нарушая гнетущую тишину кухни. Виктор Андреевич — седой, немного полный мужчина с усталыми глазами — медленно размешивал сахар, словно пытаясь растворить не только кристаллики, но и накопившееся раздражение. Людмила, его жена, сидела напротив, поправляя очки и искоса посматривая на мужа.
— Опять эти счета, — вздохнул он, отставляя ложечку. — Кажется, мы их больше кормим, чем себя.
Людмила промолчала. Они оба знали, о ком речь. О детях — Антоне и Ирине, которые давно уже воспринимали родительский дом как гостиницу с бесплатным питанием и коммунальными услугами.
В этот момент хлопнула входная дверь. Ирина — в блестящих туфлях на каблуках, с пакетами от модных бутиков — прошествовала мимо кухни. Даже не взглянула, не поздоровалась. Только легкий аромат дорогих духов остался висеть в воздухе.
— Смотри, — Виктор кивнул в сторону двери, — очередная покупка. И не подумала предложить: «Мама, пап, может, за эти продукты заплатите?»
Людмила вздохнула. Её запястье украшал тонкий золотой браслет — подарок от дочери на последний день рождения. Красивый, наверное, дорогой. Но разве дело в цене?
— Мы же их вырастили, — тихо сказала она. — Неужели так сложно — хотя бы спросить?
Виктор тяжело оперся локтями о стол. Его руки — руки строителя, создавшего не один десяток домов в городе — теперь казались too большими для этой маленькой кухни. Слишком большими для того, чтобы просто держать чашку чая.
— Кто платит, тот и заказывает музыку, — процедил он сквозь зубы. — Только некоторые напрочь забыли, чьи деньги оплачивают их комфорт.
Людмила коснулась его руки. Успокаивающе. Понимающе. Они столько лет вместе — и эта тихая поддержка значила больше, чем все дорогие подарки вместе взятые.
А за окном медленно опускался вечер, обещая перемены. Какие — пока было неизвестно.
Машина Антона — блестящий чёрный джип — припарковалась у крыльца так резко, что казалось, будто водитель сбрасывает агрессию прямо на асфальт. Хлопнула дверца. Тяжёлые шаги. И вот он — сын, тридцати пяти лет от роду, при галстуке и с дорогими часами, но с глазами человека, который жаждет большего.
— Папа, мама, — даже не поздоровавшись, начал Антон, — нам нужно серьёзно поговорить.
Виктор как раз допивал вторую чашку чая. Людмила nervно потирала виски — она всегда чувствовала приближение скандала раньше, чем он начинался.
— Я хочу поговорить о разделе имущества, — отрезал Антон, даже не присаживаясь. — Дом всё равно в итоге будет наш, зачем ждать?
Повисла тишина. Такая плотная, что её можно было потрогать руками. Виктор медленно, очень медленно поставил чашку. Фарфор звякнул о блюдце с такой отчётливостью, будто отсчитывал последние секунды перед бурей.
— Ты решил продать то, чего сам не строил? — голос Виктора был низким, почти угрожающим.
Антон вскинул подбородок — жест человека, который привык настаивать на своём:
— Это моё право! Я тоже твой сын. У меня есть доля.
— Доля? — эхом отозвался Виктор. — В чём доля? В том, что я всю жизнь строил этот дом? В том, что твоя мать экономила на себе, чтобы ты мог учиться? В той самой доле?
Людмила смотрела то на мужа, то на сына. Она всегда была миротворцем, но сейчас понимала — война неизбежна.
Антон сжал кулаки. Виктор не отводил взгляда. И между ними, как натянутая струна, дрожало напряжение многолетних невысказанных обид, непонимания, накопившейся усталости.
Ирина вылетела из своей комнаты, как снаряд. Волосы собраны в небрежный пучок, в руках недопитый латте из модного кафе. Услышав разговор отца с братом, она мгновенно включилась в битву.
— Ты издеваешься? — голос дрожал от возмущения. — Я живу здесь, у меня нет другого дома!
Антон даже не повернулся. Брезгливая усмешка скользнула по его губам — той самой усмешкой он когда-то смотрел на младшую сестру, когда она просила помочь с домашними заданиями.
— Это твои проблемы, — процедил он. — Почему я должен оставаться без своей части из-за тебя?
Людмила пыталась вклиниться, примирить, успокоить:
— Дети, перестаньте. Давайте обсудим спокойно…
Но её голос терялся в нарастающем скандале. Виктор молчал, глядя в окно. Его взгляд — остывший, словно только что остывший металл — казалось, уже был где-то далеко от этой кухни, от этих криков, от этой войны.
— Ты думаешь только о деньгах! — Ирина почти кричала. — Этот дом — наша история, наши воспоминания!
— История? — Антон усмехнулся ещё злее. — Какая история? О том, как родители содержали тебя, пока ты училась, путешествовала, развлекалась?
Брошенный латте оставил жирное пятно на старом линолеуме. Символичная деталь их разрушающихся отношений.
Виктор по-прежнему молчал. И это молчание было страшнее любых криков.
Вечер спускался медленно, наполняя гостиную сумерками. Виктор стоял у окна, спиной к детям,ссутулившись, но — странное дело — казался высоким как никогда. Людмила устроилась в кресле, её руки нервно теребили край скатерти.
— Собрались все? — голос Виктора прозвучал глухо, но отчётливо.
Антон и Ирина замерли. Секунду назад они ругались, теперь — похожи на школьников, вызванных к директору. Брат стоял, расправив плечи, сестра — обхватив себя руками, словно от холода.
— Этот дом остаётся за мной и вашей матерью, — Виктор медленно повернулся. — Завещание изменено. Вам ничего не будет.
Повисла тишина. Такая плотная, что её можно было потрогать.
Антон вскочил — порывисто, резко, опрокинув стул:
— Ты серьёзно?! Ты решил оставить нас ни с чем?!
— Я оставляю вас с жизнью, — Виктор говорил спокойно, почти бесстрастно, — в которой вам придётся учиться добиваться своего без родительских подачек.
Ирина всхлипнула. Антон побледнел.
— Это несправедливо! — выдохнул он.
— Справедливость, сынок, — Виктор криво усмехнулся, — не в том, чтобы получать, а в том, чтобы заслуживать.
Людмила смотрела на мужа — и в её глазах было столько любви и боли, что они могли бы наполнить целое море.
Судебный зал — холодный, строгий, как безмолвный судья. Антон сидел прямо, но в его осанке больше не было прежней уверенности. Ирина — рядом, опустив голову, словно школьница на экзамене. Виктор положил на стол папку с документами.
— Ваша честь, — начал он, — позвольте представить выписки с банковских счетов.
Адвокат Антона листал документы, и его брови всё выше поднимались. Виктор продолжал:
— Я копил эти деньги для них. Их будущее всегда было обеспечено. А теперь пусть решают, стоят ли эти деньги разрушенной семьи.
Бумаги зашуршали. Цифры — холодные, беспристрастные — красноречивее любых слов. Суммы, которые Виктор откладывал годами. Счета, открытые детям ещё в младенчестве. Вклады, инвестиции, страховки.
Антон встал. Его движения были скованными, будто он окаменел.
— Я… — голос сорвался. — Я не знал.
Ирина подняла глаза. В них стояли слёзы — не истерические, а тихие, настоящие. Слёзы понимания и раскаяния.
Виктор смотрел прямо перед собой. Его руки — руки строителя, создателя — лежали на папке с документами. Он не торжествовал победу. Он просто подводил черту.
— Деньги можно посчитать, — тихо сказал он. — Семью — нет.
Судья листала документы. Её очки блестели в свете люминесцентных ламп. А между строк судебного протокола — целая история жизни.
Дом — как немой свидетель. Стены помнят крики, слёзы, объятия. Теперь они молчат. Виктор и Людмила сидят на кухне, где ещё недавно бушевала семейная война.
— Думал, что мы станем крепче, если я их заставлю думать о будущем, — Виктор говорит тихо, почти шёпотом. — А вышло наоборот.
Людмила берёт его за руку. Её пальцы — тонкие, в едва заметных морщинках — сжимают его ладонь. Поддержка сквозь годы.
— Мы сделали, что могли, — отвечает она.
За окном моросит дождь. Капли стекают по стеклу, как слёзы. Ирина собирает вещи. Её комната — уже почти пустая. Коробки, сумки, редкие фотографии. Она больше не будет здесь жить.
Антон не приезжает. Даже не звонит.
Виктор смотрит на старый семейный альбом. Фотографии — счастливые лица, детские улыбки, праздники. Казалось, совсем недавно… Но время — странная штука. Оно течёт, размывает краски, стирает детали.
— Думаешь, они когда-нибудь простят? — спрашивает он жену.
Людмила молчит. И это молчание — тоже ответ.
Дом затихает. В нём остаются только воспоминания — о том, что было, и о том, что могло бы быть. О цене, которую платят за право называться семьёй.
