— Эй, дворовые, — голос у барыни был суровый, недовольный. Не с той ноги с утра поднялась грозная Наталья Владимировна. А значит, жди беды! Марья и Прасковья девки уже ученые — не раз их спин касался жгучий кнут, а Дуняшка — сущее дитя. Оттого-то, подавая булавки и ленты, всё норовила близ шкафа проскользнуть, что у господской кровати возвышается.
Чудилось ей, будто кто-то вздыхает там, да так тихо, что сразу не разберёшь. Шуршат шелка барыниного платья, покрикивает недовольная Наталья Владимировна, хлопают двери, гавкает приставучая собачонка. Нет, не расслышать, что за звуки доносятся из шкафа!
Только в этот раз Дуняшка исхитрилась: пока надевали на барыню многослойное ее облачение, подкралась незаметной мышкой к шкафу, да и сунула в решетчатое окошко угощение, что с вечера еще по случаю припасла. И, на секунду помедлив, услышала вдруг благодарный шёпот.
Княжна Наталья Долгорукова нравом пошла в отца. А он был человеком жестким и непреклонным. Подобно себе воспитывал и детей, поощряя их самоуправство и дозволяя им многое из того, что в границы человеческого разумения не укладывается. Об одной из старших его дочерей, Александре, сестре Наташи, современник записал, что была она…
«одной из женщин, ужасающих своей нечеловеческой жестокостью. В припадках бешеного исступления издевалась над своими крепостными и собственноручно их секла».
Стоит ли удивляться, что и Наталья не отличалась добротой и мягкосердечием? За малые провинности лично хлестала дворовых девок по щекам и драла за косы, за большие — приказывала пороть нещадно.
Отчий дом Наталья Владимировна покинула 26 лет от роду, выйдя замуж за Николая Ивановича Салтыкова, приходившегося родственником той самой печально известной помещице Дарье Салтыковой, погубившей немало своих крепостных.
Оттого ли, что в семье некоторая «строгость» по отношению к крестьянам считалась явлением естественным, или потому, что вечно занятой на службе супруг не желал ссориться «по мелочам», но Наталья Владимировна получила в доме карт-бланш.
Казалось бы, куда уж хуже? Но с годами блекла красота княгини, портился характер. А тут — новая напасть! На седьмом десятке лет барыня Салтыкова стремительно облысела, потеряв остатки и прежде не слишком роскошной шевелюры. И отчего-то стало это для нее большим ударом.
Выход из своего постыдного положения княгиня нашла быстро: прежнего парикмахера сослала в дальнюю деревню, а себе оставила его помощника — парнишку, обученного дело волосочесания. Опасаясь, что юноша разболтает о том, что барыня нынче лысая точно колено, и пойдут гулять по всей столице обидные для Натальи Владимировны слухи, она решилась на страшное дело.
Днем и ночью трудились резчики-мастера и сделали по заказу княгини особый шкаф, на рост человеческий в высоту и на три шага в длину, с крепким засовом снаружи.
Шкаф поставили близ ее кровати, да и заперли туда парикмахера. Выпускала его Салтыкова лишь на краткое время: отсылала девок, отпирала задвижку, проходила с парикмахером в соседнюю комнату и, пока он водружал на голову барыни парик, слуги прибирали спальню, не забывая и о шкафе.
Возвращаясь обратно, Наталья Владимировна закрывала крепостного туда, где ждал его кувшин чистой воды, еда да небольшая кадушка — понятно, для каких целей.
За несколько лет в страшных условиях совсем одичал парикмахер, превратился в бледную тень свою, а все-таки нашел силы — и однажды бежал, когда барыня забыла задвинуть засов. Возможно, сумел ему помочь кто-то из дворни — человек, несомненно отчаянный. Ведь гнев Натальи Владимировны был страшен.
Впрочем, от слуг своих княгиня так и не смогла допытаться, куда бежал парикмахер. И тогда решилась на крайние меры: обратилась к самому императору, заявив, что крепостной ее похитил важные бумаги из кабинета мужа. Александр I Салтыковой не отказал, поручив дело тщательно расследовать.
Когда же ему донесли об истинной истории парикмахера, то велел он несчастного не разыскивать, а княгине доложить, что тот утонул в Неве. На том дело и кончилось.
А Наталья Владимировна дожила до почтенных 76 лет, причинив своим крепостным еще немало зла.
