— Ты бы хоть ноги вытерла нормально, а то с тебя сыплется, как со старой штукатурки. Я только пол помыл.
Сергей даже не повернул головы от телевизора. Он лежал на диване, вытянув ноги в чистых, пугающе белых носках, и щелкал пультом, перебирая каналы. На журнальном столике перед ним стояла запотевшая банка пива и тарелка с аккуратно нарезанным сыром. Никаких крошек. Никаких пятен. Идеальная, журнальная картинка вечернего отдыха.
Маша замерла в дверях гостиной. Её куртка была в серых разводах от прикосновений к стенам в подъездах, джинсы внизу отсырели, а ботинки, которые она только что с трудом стянула в прихожей, действительно оставили на коврике грязные комья осенней слякоти. Она провела на ногах шесть часов. Шесть часов она лазила по подвалам соседнего квартала, светила фонариком в теплотрассы и клеила распечатанные на работе листовки на каждый столб, пока клей не засох на пальцах коркой.
— Я не нашла его, — глухо сказала она, проигнорировав замечание про пол. — Сереж, я обошла весь сектор за гаражами. Там пусто. Дворники говорят, что не видели никаких лабрадоров. Ни живых, ни мертвых.
— Ну естественно, не видели, — Сергей наконец соизволил оторвать взгляд от экрана. На его лице читалась смесь скуки и легкого раздражения, будто жена жаловалась ему не на пропажу члена семьи, а на сломанный ноготь. — Маш, я тебе третий день говорю: это бесполезно. Он рванул за кошкой так, что я чуть руку не вывихнул. Карабин на поводке лопнул, и всё. Ищи ветра в поле. Он, может, уже в другом районе. Или подобрал кто. Собака породистая, красивая. Оставят себе, и всё.
Маша прошла в комнату и села в кресло. Пружины жалобно скрипнули. В нос ударил резкий, медицинский запах. Пахло не домом, не ужином, не теплом. Пахло хлоркой. Настолько сильно, что начинало щипать в глазах.
— Ты что, генеральную уборку делал? — спросила она, оглядываясь.
— Делал, — кивнул Сергей, отпивая пиво. — А что мне, в грязи сидеть? Ты целыми днями где-то шляешься, дома бардак. Шерсть эта везде летала, клубки по углам катались. Я пропылесосил, помыл с «Доместосом». Хоть дышать стало можно нормально, а то вечно как в псарне.
Маша посмотрела на пол. Ламинат блестел. Он был девственно чист. Ни единой ворсинки. Обычно, даже после самой тщательной уборки, Барон умудрялся через полчаса оставить где-нибудь свой след — палевый волосок на темном ковре или слюнявый отпечаток носа на балконной двери. Сейчас квартира выглядела так, словно в ней никогда не жили животные. Словно здесь вообще никто не жил, кроме Сергея и его стерильных носков.
— А где его лежанка? — Маша перевела взгляд на угол у батареи. Там было пусто.
— На помойке, — спокойно ответил муж, снова уставившись в телевизор.
— В смысле — на помойке? — Маша почувствовала, как внутри начинает закипать холодная, тяжелая злость. — Сережа, прошло три дня. Три дня! Мы его еще ищем. Он вернется, а спать ему где? На голом полу?
Сергей тяжело вздохнул, демонстративно положил пульт на диван и сел, глядя на жену, как на бестолкового ребенка.
— Маша, включи голову. Ты взрослая баба, а ведешь себя как школьница. Никто не вернется. Лабрадоры на улице не выживают. Либо его уже машина сбила, либо бомжи сожрали, либо кто-то забрал. Всё. Финита. Зачем нам в квартире этот пылесборник вонючий? Лежанка эта вся просаленная была, от неё псиной несло за километр. Я её выкинул, чтобы заразу не разводить.
— Какую заразу? — тихо спросила она. — Это была его любимая подстилка. Он на ней щенком спал.
— Клещей, блох, лишаи всякие, — Сергей начал загибать пальцы, явно довольный своими аргументами. — Ты пойми, я о нас забочусь. Ну случилось и случилось. Жалко пса, да. Но жизнь продолжается. Зато смотри, как просторно стало. Никто под ногами не путается, никто не храпит, слюни не пускает. Можно ковер нормальный купить, а не эту тряпку, которую мы из-за когтей стелили.
Маша слушала его и не узнавала человека, с которым жила пять лет. Барон появился у них через год после свадьбы. Это был общий пес, общий «ребенок», пока настоящих детей они заводить не спешили. Сергей, конечно, никогда не фанател от долгих прогулок и ворчал, когда приходилось мыть лапы, но чтобы вот так? С такой ледяной практичностью рассуждать о «плюсах» исчезновения живого существа?
Она встала и пошла на кухню, чтобы налить воды. Горло пересохло от пыли и нервов. На кухне тоже царил идеальный порядок. Столешница пустая, раковина сухая. В углу, где обычно стояла стойка с мисками, теперь сияла чистотой напольная плитка. Мисок не было.
— И миски выкинул? — крикнула она из кухни.
— И миски, — донеслось из гостиной. Голос Сергея звучал абсолютно спокойно, даже с ноткой превосходства. — И поводок тот рваный, и намордник. Всё собрал в черный пакет и вынес. Маш, ну хватит уже трагедию ломать. Ну серьезно. Это просто собака. Купим тебе хомяка, если уж так приспичило за кем-то ухаживать. От него хоть грязи меньше.
Маша смотрела на пустой угол. Что-то здесь не сходилось. Пазл в голове складывался криво, с зазорами. Когда у людей пропадает любимец, они оставляют его вещи. Они берегут запах. Они надеются. Они не начинают генеральную уборку с хлоркой через сорок восемь часов, вычищая каждый сантиметр, словно уничтожая улики на месте преступления.
Сергей не горевал. Он праздновал освобождение.
Она вернулась в комнату. Муж уже снова смотрел какое-то шоу про выживание в тайге.
— Ты объявления расклеил, которые я утром оставила? — спросила она, глядя ему в затылок.
— Конечно, — бросил он, не оборачиваясь. — На остановках, у «Магнита», у школы. Всё как ты просила. Только зря это, бумагу переводим и скотч. Дождь пойдет — всё смоет.
Маша вспомнила свой маршрут. Она проходила мимо «Магнита» полчаса назад. Там на доске объявлений висели только предложения о «помощи в получении кредита» и реклама ярмарки шуб. Никакого фото Барона там не было.
— Странно, — сказала она, садясь на край дивана, подальше от его ног в белых носках. — Я шла мимо магазина. Там ничего нет.
Сергей на секунду замер, но тут же нашелся.
— Так дворники срывают! Им же велено всё чистить. Я клею — они срывают. Борьба с ветряными мельницами. Я же говорю, Маша, успокойся. Сходи в душ, смой с себя эту грязь, закажем пиццу. Отметим, так сказать, начало новой, спокойной жизни. Без шерсти в супе.
Он повернулся к ней и улыбнулся. Улыбка вышла кривой, натянутой, но глаза оставались холодными и колючими. В них не было сочувствия. В них было торжество победителя, который наконец-то избавился от надоевшей проблемы и теперь искренне не понимает, почему остальные не аплодируют его эффективности.
Маша молча смотрела на него. Ей вдруг стало страшно. Не за собаку — за себя. Она поняла, что сидит в одной комнате с чужим человеком, который ради своего комфорта готов стереть ластиком всё, что ему мешает. И сейчас он стер Барона. А запах хлорки был нужен не для чистоты. Он был нужен, чтобы заглушить совесть, если она у него вообще была.
Маша сидела на кухне, глядя в одну точку на стене, где раньше висел календарь с лабрадорами. Сергей снял и его. Очевидно, чтобы «не бередить рану», а на самом деле — чтобы стереть из памяти сам факт существования Барона. В голове шумело от усталости, но сон не шел. Тело гудело после многочасового марш-броска по подвалам, но разум лихорадочно перебирал детали последних дней, пытаясь найти хоть какую-то логику в словах мужа.
Телефон на столе внезапно ожил, завибрировав с противным жужжанием, которое в пустой кухне показалось оглушительным. Маша вздрогнула. На экране высветился незнакомый номер, но код региона заставил сердце пропустить удар. Это была область. Район, где жили родители Сергея, в ста пятидесяти километрах от города.
— Алло? — голос у неё был сиплым, чужим.
— Машенька? Ты, что ли? — в трубке зашуршало, послышалось тяжелое дыхание и лай где-то на заднем фоне. Голос был старческим, скрипучим, но уверенным. — Это баба Шура, соседка Петровичей, свёкров твоих. Из Березовки. Узнала?
— Узнала, Александра Ивановна. Добрый вечер. Что-то случилось? С родителями беда?
Маша напряглась. Обычно соседи звонят только в крайних случаях — пожар, скорая, похороны. Но баба Шура говорила без трагических ноток, скорее с раздражением.
— Да с родителями твоими всё слава богу, картошку копают, дай бог каждому здоровья. Беда у нас со сном, Маша. Ты скажи своему мужу, паразиту такому, пусть он либо забирает пса, либо пусть отец его пристрелит, прости господи. Ну невозможно же! Третьи сутки воет, душу мотает. Вся улица не спит, у меня давление скачет.
Маша почувствовала, как пол под ногами качнулся. Она крепче перехватила телефон, словно это была единственная опора в мире.
— Какого пса, Александра Ивановна? — переспросила она очень медленно, боясь спугнуть догадку, которая уже начала жечь мозг раскаленным железом.
— Да вашего же! — возмутилась соседка. — Этого, белого, здорового. Лоботряса вашего. Лабрадор, тьфу ты, язык сломаешь. Привез его Сережка в пятницу вечером, выгрузил, привязал к будке на цепь ржавую, где раньше Волчок сидел, и уехал. А пёс-то домашний, он цепи не знает. Он сначала скулил, а теперь воет, как по покойнику.
В пятницу вечером. Маша закрыла глаза. В пятницу вечером она уехала в командировку. В пятницу вечером Сергей сказал, что поедет в сервис, делать диагностику ходовой, потому что «что-то стучит». Он отсутствовал четыре часа. Как раз столько, чтобы смотаться туда и обратно по пустой трассе.
— Александра Ивановна, вы уверены? — голос Маши стал ледяным, лишенным эмоций. — У него есть особые приметы?
— Да какие приметы? — заворчала старушка. — Толстый, уши висят, хвостом лупит как палкой. Ошейник на нем красный, широкий такой, дорогой поди. И пятно у него на боку, ближе к хвосту, как клякса рыжая. Он, родимый. Я ж его сколько раз видела, когда вы на шашлыки приезжали. Ты мне скажи, вы его насовсем сплавили или как? А то Петрович ходит злой, пинает его, жрать дает помои какие-то, а пёс не ест, только воду пьет и воет.
Красный ошейник. Рыжее пятно. Пазл сложился со щелчком, похожим на выстрел. Не было никакого побега. Не было сломанного карабина. Не было кошки, за которой погнался Барон. Была спланированная, циничная операция по депортации члена семьи. Пока Маша собирала вещи в поездку, Сергей уже упаковывал собаку. Пока она работала, он врал ей в трубку. Пока она клеила объявления, стирая ноги в кровь, её пес сидел на ржавой цепи в деревне, голодный и преданный, и выл от тоски.
— Спасибо, баба Шура, — сказала Маша. — Я вас поняла. Простите за шум. Это скоро закончится.
Она нажала отбой и положила телефон на стол. Экран погас, отражая её лицо — бледное, с заострившимися чертами. Странно, но слез не было. То, что она чувствовала сейчас, было гораздо страшнее горя. Это было абсолютное, кристально чистое понимание того, с кем она делила постель и жизнь. Она жила с чудовищем. Не с тем, что прячется под кроватью, а с тем, что улыбается тебе утром, пьет твой кофе и рассуждает о чистоте полов, предварительно выкинув твоего друга на помойку жизни.
Маша медленно встала. В ней поднялась холодная волна энергии, вытеснившая усталость. Она прошла по коридору, ступая бесшумно, как тень. В гостиной горел свет. Сергей сменил позу — теперь он сидел на полу, прислонившись спиной к дивану, и с азартом давил кнопки на геймпаде. На огромном экране мелькали взрывы, свистели пули, кто-то умирал в виртуальных муках.
Он был в наушниках. Больших, дорогих, с шумоподавлением. Он не слышал ни шагов жены, ни воя собаки за полторы сотни километров. Он был в своем идеальном мире, где нет проблем, нет шерсти и нет ответственности.
Маша подошла к телевизору и встала прямо перед экраном, перекрыв собой обзор.
Сергей дернулся, инстинктивно пытаясь заглянуть за неё, чтобы не потерять контроль над игрой, но потом понял, что помеха не уйдет. Он снял наушники, повесил их на шею и поднял голову. На его лице было написано искреннее недоумение, смешанное с досадой человека, которого оторвали от важного дела.
— Маш, ты чего? — спросил он, моргнув. — Я там уровень почти прошел. Отойди, а? Давай потом поговорим, если тебе скучно.
— Ты брал машину в пятницу, — сказала она. Это был не вопрос. Это было утверждение, произнесенное тоном прокурора, зачитывающего смертный приговор.
— Ну брал, — Сергей пожал плечами, не чувствуя подвоха. — Я же говорил: на диагностику ездил. Стойка стучала. Я тебе рассказывал. Ты забыла? У тебя от нервов память отшибло?
— И как диагностика? — Маша смотрела ему прямо в глаза, пытаясь найти там хоть каплю страха или раскаяния. Но там была только пустота. — Далеко ездил? Километров сто пятьдесят в одну сторону?
Сергей замер. Его пальцы, всё еще лежащие на кнопках геймпада, мелко дрогнули. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой гримасой.
— Ты о чем? Какой сервис за сто километров? Я тут, в гаражах был, у знакомого. Маш, ты перегрелась. Иди проспись.
— Мне звонила баба Шура, — Маша произнесла это тихо, но каждое слово падало в комнату, как булыжник. — Из Березовки. Она спрашивала, почему наш пес, которого ты якобы потерял здесь, в городе, воет у твоих родителей на цепи уже третий день.
Тишина, повисшая в комнате, была звенящей, плотной. Слышно было только жужжание кулера в игровой приставке. Сергей медленно положил геймпад на пол. Его лицо изменилось. Маска спокойного, уверенного хозяина жизни сползла, обнажив что-то мелкое, трусливое и злобное. Он понял, что его поймали. Врать дальше было бессмысленно. Но вместо того, чтобы испугаться или попросить прощения, он разозлился. Он посмотрел на жену с откровенной ненавистью человека, которому помешали наслаждаться комфортом.
— Ну и? — выплюнул он, поднимаясь с пола. Теперь он стоял напротив неё, и в его позе больше не было расслабленности. — Довольна? Провела расследование, Шерлок Холмс в юбке? Да, отвез. И что?
— Что? — Маша не верила своим ушам. — Ты врал мне в глаза. Ты заставил меня три дня бегать по улицам, клеить объявления, сходить с ума от неизвестности. А сам просто… отвез его? Как ненужную вещь?
— Не как вещь, а как проблему! — рявкнул Сергей, и его лицо пошло красными пятнами. — Я решил проблему, Маша! Которую ты решать не хотела!
Теперь он не защищался. Он нападал. И это было самое страшное.
— Проблему? — Маша произнесла это слово так, словно пробовала на вкус что-то протухшее. — Ты называешь живое существо, которое встречало тебя у двери пять лет, проблемой?
— Да, проблему! — Сергей резко взмахнул рукой, очерчивая пространство комнаты. — Оглянись вокруг, Маша! Посмотри на этот пол! Видишь? Он чистый. На нем можно сидеть, лежать, есть с него можно! А еще неделю назад здесь был свинарник. Я устал. Ты понимаешь это слово? Я устал выковыривать шерсть из своей еды, из клавиатуры, из носа, в конце концов!
Он начал ходить по комнате, распаляясь всё больше. Его спокойствие испарилось, уступив место раздраженной, визгливой правоте человека, который долго терпел и теперь считает, что имеет право на любую подлость.
— Ты хоть раз чистила фильтр в пылесосе? Нет, конечно, это же мужская работа. А я чистил. И каждый раз доставал оттуда валенок из собачьих волос. Меня тошнит от этого запаха. Псина, мокрая шерсть, слюни эти вечные на брюках. Я хочу приходить домой и отдыхать, а не переступать через тушу, которая воняет.
Маша слушала этот поток сознания и чувствовала, как внутри неё что-то умирает. Не любовь, нет — любовь умерла десять минут назад, когда она услышала голос бабы Шуры. Умирало уважение. Умирало само понимание того, кто этот человек. Перед ней стоял не муж, а капризный подросток, которому надоела живая игрушка.
— И поэтому ты отвез его в деревню? — тихо спросила она, не сводя с него глаз. — Тайком? Пока я была в командировке? Ты не мог сказать мне в лицо: «Маша, я больше не могу, давай искать ему новый дом»? Ты предпочел врать?
— А толку тебе говорить? — фыркнул Сергей, останавливаясь напротив неё и скрещивая руки на груди. — Ты бы начала ныть. Развела бы тут болото. «Ой, он член семьи, ой, мы не можем его предать». Знаю я эти твои песни. Ты бы тянула резину месяцами, искала бы ему «добрые ручки», устраивала кастинги хозяев. А я хотел жить нормально здесь и сейчас. Я просто ускорил процесс. Хирургическое вмешательство, Маша. Больно, зато эффективно.
— Хирургическое? — её голос дрогнул, но не от слёз, а от бешенства. — Ты посадил домашнего пса, который спал на ортопедическом матрасе, на цепь! На ржавую цепь в будку, где крысы бегают! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?
— Ой, да хватит драматизировать! — Сергей закатил глаза с таким видом, будто ему приходится объяснять таблицу умножения умственно отсталому. — Собаке место на улице. Это животное, Маша! Зверь! Ему там лучше. Свежий воздух, природа, натуральная еда. Мои родители его кормят. Что ему еще надо? А то, что на цепи — так чтобы кур не подушил. Привыкнет. Все привыкают.
Он подошел к дивану, взял банку с пивом, сделал глоток и посмотрел на жену с вызовом.
— И вообще, тебе не кажется, что ты перегибаешь? Ты мужа своего сейчас готова сожрать из-за собаки. Я, между прочим, живой человек. Я деньги в дом приношу. Я ремонт этот делал. А ты носишься с этим псом, как с писаной торбой. Может, тебе еще и спать с ним лечь? В будку к нему переедешь?
Маша смотрела на его самодовольное лицо, на капельку пивной пены в уголке губ, и ей вдруг захотелось сделать ему больно. Физически больно. Но она сдержалась.
— Куда ты дел моего пса, живодер? Отвез в деревню к родителям, потому что он шерсть роняет? Ты мне врал в глаза, что он убежал на прогулке, а сам тайком вывез его, пока я была в командировке? Да я тебя самого сейчас вывезу в лес и оставлю там! Чтобы духу твоего здесь не было через пять минут!
Сергей поморщился от пафоса в её голосе.
— Ну начинается… Я же сказал: да. И сделал бы это снова. Потому что я главный в этой семье, и я решаю, в каких условиях мы будем жить. Я выбрал чистоту. Если тебе дороже блохастый коврик, чем комфорт мужа, то у меня для тебя плохие новости, дорогая. Ты больная. Это называется зоошиза. Лечиться надо.
— Ты слышишь меня? Ты — пустое место! Ты не мужик, ты трус, который боится ответственности и шерсти на носках!
Сергей отшатнулся от неожиданности, но тут же оправился и ухмыльнулся.
— В лес? Меня? Кишка тонка. И вообще, это моя квартира, забыла? Я здесь прописан. Я плачу коммуналку. Так что успокойся, прими таблеточку и иди спать. А завтра утром ты скажешь мне спасибо. Проснёшься в чистой квартире, выпьешь кофе без волосни, и мы заживем нормально. Без этого балласта.
Он искренне верил в то, что говорил. В его мире не существовало предательства. Была только «оптимизация пространства» и «устранение раздражителей». Он смотрел на Машу не как на жену, которой причинил боль, а как на сломанный бытовой прибор, который нужно просто стукнуть посильнее или перезагрузить, чтобы он снова начал работать правильно.
— Балласта… — повторила Маша.
Она обвела взглядом комнату. Идеально ровные шторы. Блестящий экран телевизора. Приставка, мигающая синим огоньком. Весь этот пластиковый, стерильный рай, который он построил на костях их доверия. Ей стало душно. Воздух, пропитанный хлоркой, обжигал легкие.
— Ты правда думаешь, что после этого мы будем пить кофе? — спросила она очень тихо. — Ты думаешь, я смогу лечь с тобой в одну постель, зная, что ты способен улыбаться мне в лицо и врать три дня подряд?
— Сможешь, — уверенно кивнул Сергей. — Куда ты денешься? Поистеришь и успокоишься. Это просто собака, Маша. Всего лишь собака. Не человек. Не ребенок. Расходный материал. Купим тебе новую шубу, съездим в Турцию. Забудешь через месяц.
Он снова потянулся к геймпаду, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Для него конфликт был исчерпан: правда вскрылась, аргументы приведены, истерика жены — досадная, но временная помеха.
Маша смотрела на его спину. На дорогую футболку, на расслабленные плечи. И поняла, что слова здесь больше не работают. Этому человеку бесполезно объяснять про верность, про боль, про тоску живого существа. Он говорит на другом языке. На языке комфорта и вещей.
Значит, отвечать ему нужно на его же языке. На языке вещей, которые он так любит.
Маша смотрела на синий огонек индикатора на черной матовой коробочке. Он ритмично пульсировал, словно маленькое механическое сердце этого стерильного дома. Сергей уже отвернулся, натягивая наушники обратно. Он всем своим видом показывал: аудиенция окончена, холопы могут быть свободны, барин желает развлекаться. Для него этот разговор был просто неприятным эпизодом, вроде жужжания мухи, которую он успешно отогнал газетой.
Внутри Маши что-то щелкнуло. Громко, сухо, окончательно. Это лопнуло последнее звено, связывающее её с этим мужчиной, с этой квартирой и с этой жизнью.
Она сделала два быстрых шага. Рывок был резким, вложившим в себя всю боль и ярость трех бессонных суток. Пальцы сомкнулись на проводах, соединяющих приставку с телевизором и розеткой. Она дернула изо всех сил. Пластиковые разъемы не выдержали, с жалобным треском вылетая из гнезд. Тяжелая консоль, гордость Сергея, его «окно в мир отдыха», оказалась в её руках.
Сергей подскочил на диване, срывая наушники, но было поздно.
— Ты что творишь?! — заорал он, его глаза округлились от ужаса. — Поставь! Она семьдесят кусков стоит!
— Семьдесят кусков? — переспросила Маша пугающе спокойным голосом. — А сколько стоит преданность, Сережа? Сколько стоит жизнь, которая тебя любила?
Она подняла консоль над головой. Это был не жест истерички, это был приговор. Сергей дернулся к ней, выставив руки, как вратарь, пытающийся поймать мяч, но Маша с силой обрушила черный пластик на тот самый идеально чистый ламинат.
Удар был оглушительным. Корпус треснул, по полу брызнули мелкие осколки, отлетела крышка дисковода. Что-то внутри загремело и стихло.
— Ты больная! — взвизгнул Сергей, падая на колени перед обломками. Он хватал куски пластика трясущимися руками, пытаясь сложить их вместе, как будто это могло помочь. Его лицо исказилось от настоящей, неподдельной боли — той самой, которой не было, когда он говорил о замерзающей на цепи собаке. — Ты разбила её! Ты совсем с катушек слетела? Я на неё полгода копил!
— Это просто вещь, — холодно бросила Маша, глядя на него сверху вниз. — Купишь новую. В кредит возьмешь. Зато теперь она не шумит и пыль не собирает. Всё как ты любишь. Тишина и порядок.
— Убирайся отсюда! — прорычал он, поднимая на неё налитые кровью глаза. — Пошла вон из моей квартиры! Я полицию вызову! Ты мне возместишь каждую копейку!
Маша криво усмехнулась.
— Твоей квартиры? Ты забыл, милый, что эта квартира куплена в браке? Но мне плевать. Подавись своими стенами. Только вот единственный лишний в этой квартире сейчас — это ты. Ты здесь мусор. Биомусор, который я забыла вынести.
Она развернулась и пошла в спальню. Сергей, всё еще баюкая останки приставки, что-то кричал ей в спину про суды и компенсации, но она не слушала. Она распахнула шкаф. На полке лежал его «тревожный чемоданчик» — спортивная сумка, которую он всегда держал собранной для командировок и поездок к тем самым родителям. Там было всё: сменное белье, бритва, любимые футболки.
Маша схватила сумку. Она была тяжелой, плотной.
— Что ты делаешь? — Сергей появился в дверях спальни, всё еще сжимая в руке кусок микросхемы.
— Освобождаю пространство, — ответила она.
Маша подошла к окну. Третий этаж. Внизу — темный, сырой газон и кусты сирени. Она рванула ручку, створка распахнулась, впуская в душную, пахнущую хлоркой комнату холодный осенний воздух.
— Не смей! — заорал Сергей, поняв её намерение. Он бросился к ней, но опоздал на долю секунды.
Маша размахнулась и с силой швырнула сумку в черноту ночи. Тяжелый нейлон прошуршал по подоконнику и исчез. Через секунду снизу донесся глухой звук удара о землю и чей-то приглушенный мат — видимо, сумка приземлилась рядом с поздним прохожим.
— Там мой ноутбук! — Сергей застыл у окна, побелев как мел. — Ты… ты чудовище.
— Я учусь у лучших, — Маша шагнула к нему, и в её глазах было столько решимости, что он невольно отступил назад, в коридор. — А теперь — пошел вон.
— Ты не имеешь права! — взвизгнул он, но голос дал петуха.
— Имею, — отрезала она. — Моральное право. Ты предал того, кто не мог ответить. А я отвечаю за него. Вон!
Она наступала на него, как танк. Сергей, растерянный, лишенный своих привычных аргументов, в своих белых носках пятился по коридору, пока не уперся спиной во входную дверь. Он никогда не видел жену такой. Он привык, что она мягкая, что с ней можно договориться, надавить, манипулировать. Но сейчас перед ним была не Маша. Перед ним была стихия.
— Ключи, — потребовала она, протянув руку.
— Какие ключи?
— От машины. Ты отвез на ней моего пса на каторгу. Значит, на ней я его и верну. Живо!
Сергей машинально похлопал по карманам джинсов и достал брелок. Он был в таком шоке от разбитой приставки и полетевшей в окно сумки, что его мозг работал на автомате. Маша вырвала ключи у него из рук.
— Вали за своими тряпками. И чтобы духу твоего здесь не было, когда я вернусь. Если увижу тебя — я разобью не только приставку. Я разобью твою жизнь так же, как ты разбил мою.
Она открыла дверь, схватила его за плечо и с силой, на которую, казалось, была неспособна, вытолкнула его на лестничную площадку. Сергей, не удержав равновесия, пролетел пару метров и ударился плечом о соседскую дверь.
— Маша, ты пожалеешь! — крикнул он, пытаясь сохранить лицо, хотя стоял в подъезде без куртки и обуви. — Ты приползешь ко мне! Кому ты нужна с этой псиной?
Ответом ему стал грохот захлопнувшейся железной двери и лязг двух оборотов замка.
Маша прислонилась лбом к холодному металлу двери. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, но это была не слабость. Это был адреналин свободы. Она посмотрела на свои ботинки — всё еще грязные, в глине. Плевать.
Она схватила с полки ключи от машины, сунула ноги в кроссовки, не завязывая шнурков, и выбежала из квартиры, даже не взглянув на дверь, за которой стоял её бывший муж.
Через минуту взревел мотор. Маша выжимала газ, выруливая со двора. В свете фар мелькнула фигура Сергея, который бродил по кустам под окнами, разыскивая свою сумку и проклиная всё на свете. Маша даже не притормозила.
Впереди было сто пятьдесят километров ночной трассы. Сто пятьдесят километров до деревни Березовка. Там, на ржавой цепи, в темноте и холоде, её ждал единственный мужчина в этом мире, который был достоин её любви. И она знала, что успеет. Она заберет его, отмоет, накормит и никогда, слышите, никогда больше не позволит никому решать, кто в её доме лишний.
На спидометре стрелка ползла вверх, а слёз так и не было. Была только дорога и цель. Барон ждал…
