— Квартиру я Наташе отдам. А сама к тебе переберусь. У тебя места много. Всё равно ты одна живёшь.
Анна Николаевна открыла папку с нотариальными документами.
— Что, мам? — переспросила Лена, не веря ушам.
— А то, — Анна Николаевна сняла очки, протёрла краем фартука. — Наташке с Витей и детьми тесно в двушке со свекровью. А моя квартира — трёхкомнатная. Им нужнее.
За окном гудели машины. В соседней квартире включили телевизор — новости на полную громкость. Лена поставила чашку на стол. Руки слегка дрожали.
— А жить ты у меня будешь?
— Так у тебя же две комнаты. Я тебе не помешаю.
Анна Николаевна захлопнула папку с документами и откинулась на спинку стула. В кухне повисла тишина. Лена пыталась осознать услышанное. Мать же спокойно встала, подошла к плите и поставила чайник.
— Нечего так смотреть, — бросила она через плечо. — Я всё продумала. Наташе с детьми тесно, а у тебя две комнаты на одну.
Лена смотрела на материнскую спину и вдруг отчётливо вспомнила другую кухню, другое время. Ей было четырнадцать, она сидела над учебником алгебры, а десятилетняя Наташа крутилась рядом с матерью у плиты.
— Мам, смотри, какую открытку Наташка подарила! — щебетала сестра, размахивая блестящей картинкой.
— Красивая, солнышко, — улыбнулась Анна Николаевна и протянула младшей дочери вафлю. — А ты что насупилась? — это уже Лене. — Опять недовольная чем-то?
— Я просто задачу решаю…
— Решаешь, решаешь. Вечно ты как чужая. Вон Натуся — душа нараспашку, а от тебя слова не дождёшься.
Выходные у отца были единственным спасением. Борис Павлович жил в старой однушке на Васильевском острове. Они могли часами сидеть в комнате: он чертил схемы, она читала. Иногда он заваривал крепкий чай, доставал печенье «Юбилейное» и рассказывал о новом проекте на заводе.
— Папа, можно я останусь у тебя насовсем? — спросила однажды Лена.
Борис Павлович снял очки, потёр переносицу:
— Суд не разрешит, дочка. Мама против. Потерпи до восемнадцати.
После школы Лена сбежала в университетское общежитие. Наташа к тому времени закончила торговый колледж и вышла за Витю Сергеева — простого парня из их двора. Поселились у его родителей.
— Наташа — хозяйка, семейная, — повторяла мать каждому встречному. — А старшая — перекати-поле. Всё карьеру строит.
Теперь, спустя пятнадцать лет, Лена снова сидела за кухонным столом — только уже в съемной квартире. Чайник на плите матери свистел где-то далеко, в прошлом. А здесь, в настоящем, горел экран ноутбука с таблицей платежей.
Тридцать лет. Должность главного бухгалтера в строительной фирме. И решение, которое изменило всё — ипотека на пятнадцать лет. Двухкомнатная квартира в строящемся доме на Комендантском проспекте. Своя.
Лена разогревала в микроволновке пельмени — ужин холостяка, как говорила мать. На холодильнике висел листок: «Досрочное погашение — 2025». Под ним — график платежей, где красным выделялась сумма ежемесячного взноса: 47 тысяч.
Телефон завибрировал. Мать.
— Лена, у Наташки Димочка приболел. Антибиотики дорогие нужны, три тысячи. Переведи.
— Мам, у меня завтра платёж по ипотеке.
— Вечно ты со своими платежами! Сестре помочь не можешь? У них Витю сократили, премии нет второй месяц.
Лена открыла банковское приложение. На счету — 52 тысячи. После платежа останется пять. До зарплаты две недели.
— Переведу тысячу.
— Тысячу? Ты издеваешься? Сидишь в своей норе одна, деньги считаешь, а у сестры двое детей!
Лена выключила звук и положила телефон экраном вниз. Мать продолжала что-то говорить — видно было по мигающему индикатору. Но Лена больше не слушала.
Она смотрела на пустые стены своей съёмной однушки, на пакет с пельменями, на таблицу расходов. И впервые отчётливо поняла: то, что мать называет семьёй — просто список обязательств, где её имя стоит в графе «должна». Должна помогать, должна звонить, должна приезжать. А взамен — только упрёки.
Семь лет спустя Лена сидела в том же банковском приложении, но теперь на экране светилась другая надпись: «Кредит погашен полностью». Она сделала скриншот и отправила самой себе на почту. Для истории.
— Поздравляю с освобождением, — Алексей поставил перед ней кружку кофе. Они работали в соседних отделах уже два года, но близко общаться начали только полгода назад.
— Спасибо. Странное чувство — вроде и радость, и пустота. Семь лет жила одной целью.
— Теперь можно жить просто для себя, — улыбнулся он.
И она начала. Сначала — ремонт. Светлые обои с геометрическим рисунком вместо побелки. Ламинат вместо старого линолеума. Новые шторы — плотные, серо-голубые. В зоомагазине увидела рыжего котёнка — и не смогла пройти мимо. Назвала Марусей.
Субботний вечер. Лена заваривала чай, Маруся тёрлась о ноги, требуя ужин. В дверь позвонили.
На пороге стояла Анна Николаевна с целлофановым пакетом.
— Заждалась мать родную, — сказала она, проходя в квартиру без приглашения.
Лена машинально взяла пакет — там оказалась литровая банка клубничного варенья и упаковка вафельных салфеток.
Мать ходила по квартире, трогала новые шторы, заглядывала в спальню.
— Ну ничего себе, уютно! Наташка бы тут зажила! Они-то вчетвером с свекровью ютятся.
Она прошла на кухню, села за стол. Достала из сумки папку с документами.
— Я тут решила, Лёночка. Квартиру свою Наташе отписываю. Всё-таки у неё семья, детки растут. А я к тебе перееду. У тебя же две комнаты, одна всё равно пустует.
Лена стояла с чайником в руках. В голове звенела пустота. Семь лет ипотеки, ремонт, первый в жизни собственный дом. И вот — снова всё решили за неё.
Маруся запрыгнула на стол, обнюхала банку с вареньем и фыркнула.
Маруся спала на подоконнике, свернувшись клубком. Лена сидела за кухонным столом в полумраке — только уличный фонарь освещал документы, которые оставила мать. Дарственная на квартиру в пользу Натальи. Уже с печатью нотариуса.
Кофе в чашке давно остыл. Лена перебирала в памяти все годы, все упрёки, все «ты должна». Хватит. Завтра она скажет всё. Всю ночь она репетировала разговор. Спокойно, без истерик. Просто факты. Просто правда.
Утром, ровно в девять, раздался звонок в дверь. Анна Николаевна стояла на пороге с чемоданом — уверенная, что дочь уже смирилась. В конце концов, Лена всегда была послушной.
— Я в маленькую комнату, там светлее, — начала мать, проходя в прихожую.
— Мама, стой.
Анна Николаевна обернулась с недоумением, не веря своим ушам.
— Что значит «нет»?
— То и значит. Ты не переедешь ко мне.
— Лена, не глупи. Я уже отписала квартиру Наташе. Документы подписаны.
— Тем более нет. Это было твоё решение, не моё. Ты не спросила меня, как всегда.
Мать покраснела, глаза заблестели от злости.
— Ах вот как! Мать родную на улицу выгоняешь! Я тебя растила, ночей не спала!
— Растила? — Лена усмехнулась. — Ты растила Наташу. А я росла сама. Делала уроки — сама. Поступала в университет — сама. Покупала квартиру — сама. Даже любить научилась — сама, потому что от тебя я этого не видела.
— Неблагодарная! — выплюнула Анна Николаевна. — Бездушная! Такая же холодная, как отец твой! Вот почему ты одна и останешься!
Лена помолчала. Потом сказала тихо, но отчётливо:
— Значит, я в него пошла. Он хотя бы умел любить, не требуя ничего взамен. Не делил детей на любимых и нелюбимых. Не манипулировал чувством долга.
Мать схватила чемодан, развернулась к двери.
— Пожалеешь! Когда старой станешь — вспомнишь!
Дверь хлопнула. Лена осталась стоять в прихожей, чувствуя странную лёгкость. Маруся спрыгнула с подоконника, потёрлась о ноги хозяйки.
В квартире стало тихо. И впервые эта тишина не давила.
Прошло три недели. От соседки матери, тёти Вали, Лена узнала новости.
— Леночка, как ты там? Мама твоя совсем исхудала. Наташка с семьей к ней переехали, дети бегают, шумят, пожилому человеку покоя не дают. Витя недоволен вечно. Вчера такой скандал был — на весь подъезд слышно.
Лена слушала молча. Не злорадствовала, не сочувствовала. Просто принимала информацию к сведению. Это больше не было её проблемой.
— Представляешь, — шептала тётя Валя по телефону, — Анна-то хотела самое лучшее для Наташи. А там — коммуналка почти.
— Спасибо, что позвонили, — ровно ответила Лена и повесила трубку.
Она налила кофе в две чашки. Одну взяла себе, вторую оставила на столе — привычка из детства, когда ждала отца по выходным. Маруся дремала на подоконнике, подставив бок утреннему солнцу.
На холодильнике магнитом держалась старая фотография — она и Борис Павлович на даче. Оба улыбаются, отец обнимает её за плечи. Последнее совместное фото перед его ин фар ктом.
Телефон завибрировал — сообщение от Наташи: «Может, поговоришь с мамой? Она невыносима».
Лена удалила сообщение, не отвечая. В квартире стояла благословенная тишина. Никто не распоряжался её жизнью, не решал за неё, не требовал жертв.
Она допила кофе и пошла собираться на работу. Вечером Алексей обещал зайти — принести книгу, которую давно рекомендовал.
Своя жизнь. Наконец-то своя.
