Январским вечером 1766 года Королевская академия музыки наполнилась взволнованными голосами и шорохом шелковых платьев. Свечи в хрустальных люстрах отбрасывали мягкий свет на бархатные ложи, где разместилась избранная публика Парижа.
Давали премьеру балета «Празднество Гименея и Амура». В первых рядах перешептывались знатоки балетного искусства, обсуждая танцевальный дуэт Мари-Мадлен Гимар и Жана-Этьена Депрео.
Мари-Мадлен, облаченная в нежно-розовый атлас, кружилась по сцене, и каждое её движение завораживало зрителей. Рядом с ней танцевал Депрео, чья грация и отточенность движений вызывали восторженные вздохи дам. Казалось, воздух вокруг них искрился от невидимой силы их искусства.
Внезапно где-то сверху что-то заскрежетало. Огромная декорация, изображавшая античный храм, накренилась и рухнула прямо на танцоров. Мари-Мадлен почувствовала резкую боль в плече, а когда попыталась подняться, её правая рука не слушалась. От боли она зажмурила глаза и не увидела, что Депрео лежит без движения.
— Пропустите! — раздался властный голос из партера.
На сцену торопливо поднимался человек в темном камзоле, доктор Герен, известный своим искусством врачевания при дворе королевских мушкетеров. Он быстро осмотрел пострадавших.
— Мадемуазель Гимар, у вас серьезный вывих плеча. Вас нужно немедленно перенести в мою ложу для оказания помощи.
Мари-Мадлен, превозмогая боль, покачала головой:
— Я останусь здесь. Делайте что нужно прямо на сцене.
— Но позвольте…
— Я сказала — здесь! — в её голосе звучала такая решимость, что даже бывалый врач отступил.
Пока Герен готовился к болезненной процедуре, служители сцены хлопотали возле неподвижного Депрео. Краем глаза Мари-Мадлен видела, как его бережно укладывают на носилки.
Вправление плеча оказалось мучительным испытанием. Доктор работал быстро и умело. Мари-Мадлен стискивала зубы, не позволяя себе ни единого стона. В полной тишине зала слышалось лишь тяжелое дыхание врача да шёпот обеспокоенных дам в первых рядах.
Закончив с повязкой, Герен отступил на шаг. Мари-Мадлен, бледная как полотно, медленно поднялась и, превозмогая боль, сделала глубокий поклон публике. Зал зааплодировал. Лишь оказавшись за кулисами, она потеряла сознание.
Очнулась Мари-Мадлен в своей гримерной. Над ней хлопотала мать, Мари-Анн Бернар, то и дело прикладывая к её лбу смоченный уксусом платок.
— Где Жан-Этьен? Что с ним? — первым делом спросила танцовщица.
Мари-Анн отвела глаза:
— Я сейчас узнаю, дорогая. Ты только лежи спокойно.
— Нет, я сама пойду к нему!
— Даже не думай! — в голосе матери зазвучали властные нотки. — С такой рукой ты никуда не пойдешь. Я все разузнаю.
Мари-Анн поспешно выскользнула за дверь. Вернулась она нескоро, и по её лицу дочь поняла, что что-то случилось.
— Ну же, говори! — потребовала Мари-Мадлен.
— Ничего страшного, — торопливо заговорила мать. — Небольшое повреждение ноги. Рядом с ним сейчас его кузина, такая милая девушка. Она не отходит от его постели.
— Кузина? — Мари-Мадлен нахмурилась. — Я никогда не слышала о его кузине.
— О, это дальняя, дальняя родственница. Она уже давно в него влюблена, и он тоже…— Мари-Анн говорила слишком быстро, избегая смотреть дочери в глаза. — И знаешь, может, оно и к лучшему…
Ты ведь понимаешь, дорогая, что танцовщику с травмой ноги путь на сцену заказан. А у тебя такое блестящее будущее! Кстати, принц де Субиз прислал записку, он желает навестить тебя завтра.
Мари-Мадлен отвернулась к стене, чтобы мать не увидела слез, катившихся по её щекам. Она не знала, что Мари-Анн солгала ей. Не знала, что у постели Депрео сейчас только его родители. Не знала, что перелом бедра поставил крест на его танцевальной карьере. И уж точно не знала, что эта ложь, придуманная «из лучших побуждений», изменит судьбы их обоих.
…Через месяц Мари-Мадлен Гимар стала фавориткой принца де Субиза, одного из богатейших людей Франции. Её мать торжествовала, ведь она добилась своего. Теперь её дочь ждал путь к вершинам славы, о которых простой танцор и мечтать не мог…
Прошло два года. Принц де Субиз окружил Мари-Мадлен невиданной роскошью. В её особняке в Пантене, где среди тенистого парка прятался изящный театр, собирался весь цвет парижского общества. Каждое появление Гимар на сцене Королевской академии музыки превращалось в триумф. Казалось, она достигла всего, о чем только может мечтать женщина.
Однажды утром, когда Мари-Мадлен репетировала новый балет, в зале появился молодой человек в сером шелковом фраке. Под мышкой он держал скрипку. Что-то знакомое показалось в его осанке, в том, как он двигался. Она обернулась, и улыбка замерла на её губах. Перед ней стоял Депрео.
— Какая неожиданность, — произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. — Я думала, вы оставили театр навсегда.
— Как видите, не совсем, — в его голосе слышалась легкая ирония. — Теперь я первая скрипка в оркестре. Буду играть для вашего танца, мадемуазель Гимар.
Он сделал безупречно вежливый поклон, собираясь удалиться, но Мари-Мадлен не могла отпустить его вот так.
— Постойте! Скажите… — она запнулась, но всё же договорила. — Та девушка, ваша кузина, которая была с вами после несчастного случая… Вы счастливы с ней?
Депрео медленно повернулся:
— Боюсь, не понимаю, о чем вы. У меня нет кузин.
— Но ваша мать говорила моей… Она сказала, что прелестная девушка не отходила от вашей постели.
— С глубочайшим почтением к мадам Бернар должен заметить, что она ввела вас в заблуждение. У моей постели были только родители.
Мари-Мадлен почувствовала, как земля уходит из-под ног. Депрео молча подвел её к высокому зеркалу в позолоченной раме. Она увидела своё отражение: дорогое платье, драгоценности в ушах и на шее — подарки принца де Субиза. Теперь она понимала, зачем солгала её мать.
— Жан-Этьен… — она обернулась, но музыканта уже не было в зале.
Вечером того же дня в её гримерной появился де Субиз. С ним был невысокий крепко сложенный молодой человек с живыми темными глазами и напудренными волосами.
— Позвольте представить вам Жана-Оноре Фрагонара, — с улыбкой произнес принц. — Он только что вернулся из Рима. Я хочу, чтобы он расписал ваш новый особняк на улице Шоссе-д’Антен. Но начнем мы с вашего портрета…
На следующий день Мари-Мадлен отправилась в Лувр, где в тесных мастерских ютились художники. Фрагонар занимал небольшую квартиру, заваленную холстами, кистями и незаконченными работами. Здесь же, среди творческого беспорядка, жила его семья — жена и маленькие дети.
Начались сеансы позирования, но работа над портретом продвигалась удивительно медленно. Причина крылась не в лени художника и не в капризах модели, просто между ними вспыхнула страсть, яркая и неудержимая, как летняя гроза. Фрагонар, прозванный друзьями Фраго, впервые испытал настоящее чувство. А Гимар нашла в нем родственную душу, такую же жадную до жизни, до её радостей и удовольствий.
Художник постоянно делал наброски своей возлюбленной: танцующей, смеющейся, задумчивой. Его альбомы пестрели зарисовками её лица, фигуры, отдельных жестов. Он видел в ней воплощение грации и женственности.
Но схожесть темпераментов имела и обратную сторону — они часто ссорились. Фрагонар пользовался успехом у женщин, и Гимар умела очаровывать мужчин. Их отношения напоминали бурное море, за штормом всегда следовало затишье, а потом новая буря.
Иногда во время выступлений Мари-Мадлен встречалась взглядом с Депрео, который теперь занял место балетмейстера. В такие моменты её сердце сжималось, ведь в его глазах не осталось и тени прежнего чувства.
…Весной 1772 года особняк на улице Шоссе-д’Антен был готов принять хозяйку. Фрагонар с учениками приступил к его украшению. Среди молодых художников Гимар заметила худощавого черноволосого юношу с мрачным взглядом. Он с явной неприязнью расписывал стены причудливыми арабесками и пальмовыми ветвями.
Однажды утром она остановилась рядом с ним, наблюдая, как он выводит очередной растительный орнамент. Желая подбодрить угрюмого художника, она похвалила его работу. Реакция оказалась неожиданной, юноша отшвырнул кисть и принялся топтать её.
— Эта мазня недостойна меня, Луи Давида! — воскликнул он с нескрываемой яростью. — Я в сто раз талантливее Фрагонара! Он держит меня на этой работе, потому что боится моей гениальности!
Этот страстный протест позабавил Гимар. Она пригласила дерзкого юношу на ужин, где между ними завязалась оживленная беседа об искусстве. Давид оказался не просто самоуверенным мальчишкой, в нем чувствовался настоящий талант. Мари-Мадлен назначила ему ежемесячное содержание в двести ливров, чтобы он мог учиться в Риме.
Но эта история имела неожиданное продолжение…
Фрагонар узнал об этой истории накануне торжественного открытия особняка, который Мари-Мадлен с толикой кокетства окрестила «Храмом Терпсихоры». Принц де Субиз, как истинный аристократ, смотрел сквозь пальцы на увлечения своей фаворитки. Но Фрагонар, в чьих жилах текла горячая провансальская кровь, решил преподать неверной урок.
Глубокой ночью он явился в особняк. Сторож, хорошо знавший художника, беспрепятственно впустил его внутрь. До рассвета в окнах большой гостиной горел свет.
Наутро принц де Субиз, Мари-Мадлен и избранные гости собрались осмотреть новый особняк. Восхищенные возгласы сопровождали их путешествие по комнатам. Наконец, процессия достигла большой гостиной, где должен был висеть портрет хозяйки.
И тут раздался женский крик… В золоченой раме вместо очаровательной богини танца на гостей взирала Горгона со змеями вместо волос. В одной руке она сжимала пылающий факел, в другой окровавленный кинжал. Мрачная экспрессия картины напоминала манеру Давида, но никак не изящного Фрагонара.
Мари-Мадлен, побледнев от гнева, схватила со столика фарфоровую статуэтку. Её рука уже была занесена для броска, когда чьи-то пальцы мягко, но твердо перехватили её запястье.
— Позвольте задать вопрос, — тихо произнес Депрео. — Чем вы так обидели художника, что он решился на подобную месть?
Гимар не ответила, но рука её опустилась. Депрео чуть слышно добавил:
— В такой ситуации лучшее оружие — смех.
И Мари-Мадлен рассмеялась — сначала натянуто, потом все естественнее. Её смех подхватили гости, и напряжение момента рассеялось.
Разгневанный де Субиз потребовал от Фрагонара исправить картину, что тот и сделал. Но пламя их страсти угасло безвозвратно.
На протяжении следующего десятилетия Гимар блистала в Париже. Все эти годы Жан-Этьен Депрео незаметно наблюдал за ней, не позволяя себе даже намека на прежние чувства. А потом судьба начала наносить удары один за другим: в 1779 году угасла маленькая дочь Мари-Мадлен.
В 1782 году принц де Субиз, спасая от банкротства зятя, был вынужден отказаться от расточительной связи с балериной. Впрочем, он оставил ей все подаренное — дома, драгоценности, обстановку.
Гимар не искала больше нового покровителя. А через год её настигла оспа…
Болезнь чуть не унесла Мари-Мадлен в могилу. Каким-то чудом её кожа осталась нетронутой оспинами, но здоровье оказалось серьезно подорвано. Впервые в жизни она столкнулась с финансовыми затруднениями — роскошный образ жизни требовал немалых средств.
Вместо того чтобы продать особняк на улице Шоссе-д’Антен, Гимар придумала «изящное решение». Она устроила грандиозный праздник и объявила, что дом станет призом в лотерее. Это произошло 22 мая 1785 года. Удача улыбнулась графине де Ло, получившей великолепный особняк за несколько луидоров.
Вскоре Мари-Мадлен уехала в Лондон. Английская публика принимала её восторженно, но сердце рвалось в Париж. Вернувшись, она впервые ощутила тяжесть одиночества. Её красота поблекла, молодость осталась в прошлом. Но судьба готовила ей удивительный подарок.
Депрео снова возник в её жизни. Теперь он занимал должность инспектора придворных театров и преподавал в консерватории. Однажды вечером он пришел к ней и заговорил о любви, той самой, что началась много лет назад и никогда не угасала в его сердце.
В июле 1789 года, за месяц до падения Бастилии, в церкви Сент-Мари-дю-Тампль священник соединил их руки. Выходя из церкви, Мари-Мадлен прошептала:
— Гимар больше нет! Да здравствует госпожа Депрео!
Началась их новая жизнь. Они поселились в скромной квартирке на улице Менар. Бурлила революция, но супруги словно не замечали происходящего вокруг. Они жили тихо, принимая только близких друзей. В углу гостиной устроили маленькую сцену с занавесом, из-под которого виднелись только ножки танцующей хозяйки, всё еще изящные, всё еще помнящие па старинных балетов.
Однажды утром Мари-Мадлен не смогла подняться с постели. Три дня она угасала на руках любящего мужа. 4 марта 1816 года бывшая звезда французского балета навсегда закрыла глаза. Ей было семьдесят три года.
Депрео пережил любимую лишь на несколько месяцев. Он не мог жить без той, что освещала его путь всю жизнь. Так завершилась эта удивительная история любви, пронесенной через годы испытаний, славы и забвения.
