— Лёш, хватит на мне срываться постоянно! Если у тебя проблемы с твоей матерью, с ней их и выясняй, а не притаскивай домой этот эмоциональный мусор постоянно!
Анна сказала это спокойно, почти буднично, положив вилку и нож по обе стороны от тарелки с едва тронутым ужином. Она не повышала голоса. В этом и заключалась вся соль — её спокойствие было плотнее и тяжелее любого крика. Она смотрела прямо на него, на то, как дёргается желвак на его скуле, как он сжимает кулаки под столом. Весь его вид кричал о сдерживаемой ярости, которая искала самый простой и безопасный выход. И этим выходом, как всегда, была она.
Он пришёл домой полчаса назад. Молча скинул куртку на пуфик в прихожей, прошёл на кухню, сел за стол. Она поставила перед ним тарелку с горячей пастой. Он посмотрел на еду так, будто она его лично оскорбила.
— Опять макароны? — прошипел он. — Мы на прошлой неделе ели макароны.
Это было ложью. На прошлой неделе они заказывали пиццу и ели гречку с котлетами. Но дело было не в еде. Дело было в телефонном разговоре, который он закончил за минуту до того, как войти в квартиру. Анна слышала его приглушённые, раздражённые реплики через дверь. Слышала имя «мама». И знала, что сейчас начнётся.
— Это не макароны, это паста с соусом песто, который ты любишь, — так же ровно ответила она. — Но если ты не хочешь, можешь не есть.
— Дело не в том, хочу я или нет! — он стукнул ладонью по столу, тарелка подпрыгнула. — Дело в отношении! Ты могла бы и постараться! Я целый день пашу, как проклятый, чтобы твои хотелки оплачивать, а ты мне макароны подсовываешь!
Именно тогда она и произнесла ту фразу про эмоциональный мусор. Он замолчал, захлебнувшись воздухом. Он не ожидал такого прямого удара. Обычно она пыталась его успокоить, сгладить углы, перевести тему. Но сегодня что-то изменилось. Стеклянная стена её терпения, которую он так долго и методично царапал, наконец дала трещину.
— При чём здесь моя мать? — прорычал он, пытаясь перехватить инициативу. — Не надо переводить стрелки! Это ты не справляешься со своими обязанностями!
— Твоя мать при том, Лёша, что этот цирк начинается исключительно после разговоров с ней. Каждый раз. Она высасывает из тебя деньги и силы, а ты приходишь сюда и выливаешь на меня всё, что не можешь высказать ей. Я твоя жена, а не сливной бачок. Мне надоело.
Он вскочил из-за стола, опрокинув стул. Запах чеснока и базилика, который ещё минуту назад казался уютным, теперь смешивался с запахом гари — так пахло короткое замыкание в их отношениях. Он начал мерить шагами небольшую кухню, от стены до стены, как зверь в клетке. Он дышал тяжело, с присвистом, словно пробежал марафон.
— А что мне делать?! Что?! Она звонит и требует! Говорит, что ей на лекарства не хватает, что крыша течёт, что соседи её затопили! И каждый раз это тысячи! Десятки тысяч! А если я отказываю, она начинает причитать, что воспитала бездушного эгоиста! Что я её в могилу сведу!
Он остановился прямо перед ней, нависнув над столом. Его лицо было багровым, глаза метали молнии. Вся его поза была воплощением бессильной злобы.
— А я куда его должен девать?! — прорычал он ей прямо в лицо. — Куда мне девать весь этот кошмар, который она на меня вываливает?! Тебе хорошо рассуждать, это не твоя мать!
Анна не отстранилась. Она медленно подняла на него глаза. В её взгляде не было ни страха, ни обиды. Только холодный, кристально чистый лёд аналитического ума. Он задал вопрос. И в этот самый момент она поняла, что знает на него единственно верный ответ. Ответ, который изменит всё.
Вечер не принёс разрядки. Ночь прошла в глухом молчании, в котором каждый поворот на кровати звучал как обвинение. Утром они пили кофе на разных концах кухни, не глядя друг на друга. Воздух в квартире стал плотным и стоячим, как вода в заброшенном бассейне. Когда Алексей уходил на работу, он не поцеловал её на прощание. Просто взял портфель и вышел, словно из гостиничного номера. Анна не стала его провожать. Она осталась сидеть за столом, глядя на свою остывшую чашку. Она не убирала со стола. Она ждала.
Он вернулся чуть раньше обычного. Анна услышала, как ключ поворачивается в замке, и внутренне собралась. Ключи от машины, брошенные на тумбочку, прозвучали не как обычно, а с сухим, злым щелчком. Шаги в коридоре были тяжёлыми. Он не разулся, прошёл на кухню прямо в уличных ботинках, оставляя на светлом ламинате грязные разводы талого снега. Его взгляд тут же нашёл то, что искал. Одинокая кофейная кружка, которую Анна намеренно оставила в раковине.
— Почему кружка в раковине?
Голос был низким, сдавленным, как будто ему не хватало воздуха. Это был не вопрос. Это была точка входа в конфликт, пароль для начала скандала. Он стоял посреди кухни, широко расставив ноги, словно готовился к драке.
— Тебе трудно было убрать? — начал он заводиться, повышая тон с каждым словом. — Я прихожу домой, хочу чистоты и порядка, а здесь что? Свинарник! Ты весь день дома сидишь, неужели так сложно одну, мать её, кружку помыть?!
Анна не ответила. Не повернула головы. Она сидела на том же стуле, что и утром, в той же позе. Словно и не двигалась с места. Её пальцы медленно, без единого лишнего движения, взяли со стола смартфон. Экран загорелся, осветив её сосредоточенное лицо. Она провела пальцем по списку контактов, нашла нужный номер и нажала на вызов. Затем, так же неторопливо, включила громкую связь и положила телефон на стол экраном вверх. Алексей замолчал на полуслове, глядя на её манипуляции с недоумением, которое быстро сменялось тревогой. В динамике послышались длинные гудки.
— Алло? — раздался из телефона знакомый, чуть капризный голос Тамары Игоревны. — Здравствуйте, Тамара Игоревна, — сказала Анна в пустоту перед собой. Её голос был спокойным, почти весёлым, что делало происходящее абсолютно сюрреалистичным.
Алексей замер. Кровь отхлынула от его лица, оставив нездоровую бледность. Он понял.
— Анечка? Что-то случилось? Лёша ещё не дома?
— Дома, Тамара Игоревна, как раз только что пришёл, — всё тем же светским тоном продолжила Анна. — Опять очень расстроен после вашего разговора. Говорит, у него накопился эмоциональный мусор и он хочет его куда-то девать. Я подумала, будет правильно вернуть его источнику.
Она сделала паузу, давая свекрови осознать услышанное. Затем медленно повернула голову к остолбеневшему мужу.
— Лёш, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме холодной, беспощадной логики. — Повтори, пожалуйста, маме всё, что ты мне сейчас наговорил. Про кружку, про свинарник, про то, как тебе трудно. Давай, не стесняйся. Выясняй.
В динамике телефона повисло ошарашенное молчание, а затем послышалось растерянное: «Какой свинарник? Лёша, что там происходит?». Голос матери из динамика и холодный, выжидающий взгляд жены создали вокруг него поле невыносимого напряжения. Он стоял посреди собственной кухни, в грязных ботинках, пойманный в самый изощрённый капкан, который только можно было придумать. И захлопнула его его же собственная жена.
Тишина, последовавшая за её словами, была не пустой, а звенящей от перегрузки. Она длилась ровно столько, сколько понадобилось Алексею, чтобы его мозг обработал произошедшее унижение. Он смотрел на телефон на столе, из которого доносилось растерянное бормотание матери, потом на непроницаемое лицо жены. Секунда. Две. А потом он сделал рывок. Не как человек, а как хищник — короткое, резкое движение всем телом.
Его рука накрыла телефон, пальцы впились в пластик, с силой нажимая на кнопку отбоя. Звук в динамике оборвался. Алексей выпрямился, тяжело дыша, и его взгляд, который он устремил на Анну, был полон такой неприкрытой ненависти, что на мгновение ей показалось, будто воздух в кухне стал гуще и темнее.
— Ты что творишь, а?! — прошипел он, делая шаг к ней. Он не кричал. Этот сдавленный, ядовитый шёпот был страшнее любого вопля. — Ты решила меня уничтожить? Опозорить перед ней? Думаешь, это смешно?
— Я думаю, это справедливо, — так же тихо ответила Анна, не отводя взгляда. Она не сжалась, не отшатнулась. Она просто сидела, прямая как струна, и встречала его ярость своей ледяной выдержкой. — Ты сам вчера спросил, куда тебе это девать. Я просто подсказала адрес.
Это был конец. Конец их прежней жизни, где она была буфером, амортизатором, громоотводом. Война перешла из окопной фазы в открытую. Теперь они были не мужем и женой, а двумя противниками в одной квартире, которая стремительно превращалась в минное поле. Он ничего больше не сказал. Развернулся и ушёл в комнату, оставив на кухне её и звенящую пустоту.
Но Тамара Игоревна не была бы собой, если бы так просто отступила. Она поняла всё. Поняла, что её испытанное оружие — манипуляция сыном — дало осечку, потому что мишень научилась ставить щит. А значит, нужно было менять тактику и бить напрямую по этому щиту. Через десять минут завибрировал телефон Анны. На экране высветилось: «Тамара Игоревна». Анна сбросила вызов. Телефон завибрировал снова. Она сбросила. На третий раз она ответила, снова включив громкую связь.
— Анечка, деточка, что у вас происходит? — голос свекрови был полон вязкого, фальшивого участия. — Я так за вас переживаю! Лёшенька позвонил, он сам не свой! Что ты с ним сделала?
— Я? — Анна позволила себе лёгкую усмешку. — Я просто предложила ему поговорить с вами. Видимо, ему это не понравилось.
— Девочка моя, ты не понимаешь… Он мужчина, у него работа, стресс… Ему нужна дома поддержка, тихая гавань. А ты устраиваешь ему скандалы, втягиваешь меня… Мужа надо беречь, а не провоцировать. Он же так тебя любит, а ты его совсем не жалеешь.
Алексей вышел из комнаты, привлечённый звуками. Он остановился в дверном проёме, слушая, как его мать вкрадчивым голосом обрабатывает его жену. Его лицо было искажено. Он был зол на Анну за её выходку, зол на мать за её звонок, зол на себя за то, что оказался между ними, как безвольная тряпка.
— Положи трубку! — приказал он Анне. Она проигнорировала его, продолжая смотреть на телефон.
— Тамара Игоревна, если вы так сильно переживаете за душевное состояние сына, может, вам стоит перестать использовать его как личный банкомат и жилетку для жалоб? Это бы сильно улучшило его самочувствие. И моё заодно.
В трубке на мгновение воцарилось молчание. Маска участия спала.
— Ах вот ты как… — прошипел голос свекрови, уже без всякой сладости. — Я-то думала, ты приличная девушка, а ты… Анна нажала отбой. Она подняла глаза на мужа. Он смотрел на неё, потом на телефон, потом снова на неё. Его разрывало на части. Он видел правоту в её словах, но не мог предать ту, что дала ему жизнь и никогда не позволяла об этом забыть.
— Вы обе меня с ума сведёте! — выкрикнул он в пустоту и снова скрылся в комнате.
Вечер превратился в пытку. Они не разговаривали, но напряжение было физически ощутимым. Анна слышала, как вибрирует его телефон в комнате. Короткие сообщения. Одно за другим. Это Тамара Игоревна вела артподготовку. Наконец, он вышел. Он долго стоял в коридоре, одетый в уличную куртку, и смотрел на неё. Она сидела в кресле в гостиной и читала книгу, или делала вид, что читает. Он поднял на неё глаза, и в них уже не было ни злости, ни растерянности. Только выжженная, холодная пустота. Словно внутри него что-то окончательно перегорело и рассыпалось в прах.
— Мне нужно уехать, — глухо сказал он. — Поговорить с ней. Решить всё. Анна молча кивнула, не отрываясь от страницы. Она знала, что это не просто поездка. Это поездка за приговором. И вынесен он будет не ей. Он будет вынесен им обоим.
Он вернулся через три часа. Анна не считала минуты, но ощущала время как густую, застывающую субстанцию. Три часа назад из её дома ушёл муж, а сейчас вернулся чужой мужчина, который был на него похож. Он вошёл тихо, закрыл за собой дверь без хлопка. Снял куртку, аккуратно повесил её на вешалку. Разулся. Его движения были размеренными, почти ритуальными, и в этой механической точности было что-то неживое. Он прошёл в гостиную, где она так и сидела в кресле с книгой на коленях, и остановился посреди комнаты.
— Я всё решил, — сказал он. Голос был ровным, безэмоциональным. Словно диктор зачитывал прогноз погоды.
Анна медленно закрыла книгу, положила её на столик рядом. Она подняла на него глаза, готовая ко всему. К крикам, обвинениям, мольбам. Но она не была готова к этому пугающему спокойствию. В его взгляде не было ни ярости, ни вины, ни сожаления. Только холодная, отполированная до блеска уверенность. Он не был больше загнанным зверем, мечущимся между двух огней. Он сделал свой выбор, и этот выбор принёс ему умиротворение.
— Ты была права, — продолжил он, и от этих слов у Анны по спине пробежал холодок. — Насчёт эмоционального мусора. Я действительно притаскивал его домой. Это было неправильно. Несправедливо по отношению к тебе.
Он сделал паузу, словно давая ей возможность оценить его великодушие. В этот момент в ней мелькнула слабая, иррациональная надежда, что он всё понял. Что поездка к матери что-то в нём изменила. Но следующий его жест уничтожил эту надежду, сжёг её дотла и развеял пепел. Он достал из кармана свой телефон.
— Я нашёл решение, — объявил он, проводя пальцем по экрану. — Более эффективное.
Он набрал номер. Включил громкую связь, как это сделала она вчера. Этот жест был пародией, злым, извращённым зеркалом её собственного поступка. В динамике раздался голос Тамары Игоревны, на этот раз не встревоженный, а уверенный и даже немного торжествующий.
— Лёша?
— Мама, — ответил Алексей, не сводя с Анны тяжёлого взгляда. — Я дома. Я сейчас всё объясню Ане. А ты просто послушай. Чтобы потом не было недопонимания.
Он подошёл к журнальному столику и положил телефон рядом с её книгой. Прямо перед ней.
— Значит так, — он обратился к Анне, и его тон стал жёстким, как сталь. — Мусор нужно выносить. Ты права. Но я не могу выносить его источнику, потому что это моя мать. А ты — моя жена. Твоя функция — помогать мне. Поэтому с этого дня всё будет организовано. Я буду приходить домой. И я буду рассказывать тебе всё, что меня бесит. Про маму, про работу, про пробки на дорогах. А ты будешь сидеть и слушать. Молча. Это будет твой вклад в семью. Ты будешь моим контейнером для мусора. Удобным и безответным.
Из телефона доносилось тихое, одобрительное дыхание Тамары Игоревны. Она была там. Она была свидетелем этого унижения, она была его режиссёром. Это был её триумф.
Анна смотрела на него. На этого чужого, спокойного человека, который методично, слово за словом, уничтожал всё, что было между ними. Она не плакала. Она не кричала. Она просто смотрела, и в её взгляде отражалась вся глубина его предательства. Он не просто выбрал мать. Он стал её точной копией. Он впитал её яд и теперь впрыскивал его в других.
— Ты всё поняла? — спросил он так, будто отдавал приказ подчинённой.
Анна молчала.
— Я спросил, ты поняла? — повторил он, чуть повысив голос.
Она медленно, очень медленно кивнула.
— Вот и хорошо, — он удовлетворённо хмыкнул. Он сделал шаг назад, развернулся и пошёл к выходу. Он не собирался оставаться. Это был не разговор, это была декларация. Объявление новой реальности. У двери он обернулся.
— Если ещё раз устроишь такой цирк с телефоном, я не буду так вежлив. Просто запомни.
Он открыл дверь и вышел. Анна осталась сидеть в кресле, в оглушительной тишине квартиры. На столике перед ней лежал его телефон, из которого всё ещё доносилось ровное дыхание победившей свекрови. Он даже не забрал его. Он оставил его ей. Как поводок. Как напоминание о том, кто теперь хозяин в этом доме, даже не находясь в нём…
