— Папа нас совсем не любит? — голос Семёна дрогнул, а взгляд, устремлённый на Настю, был полон искренней детской надежды, что мама сейчас всё опровергнет.
— С чего ты взял такое? — Настя присела перед сыном, аккуратно поправляя воротник его рубашки. — Просто у папы много работы, и он очень устаёт.
Мальчик кивнул, но в его глазах застыло сомнение. Настя знала этот взгляд — в нём было понимание, не свойственное семилетнему ребёнку. Семён чувствовал больше, чем мог выразить словами.
Она провела рукой по его волосам, собирая рюкзак для школьного проекта. Семён должен был записать «историю своей семьи» — задание, которое учительница дала всему классу. Настя боялась, что сын замкнётся, когда придётся говорить о Максиме.
— Возьмём вот эти, — она достала из ящика стола два старых телефона, включила их диктофоны. — Можем записать как настоящие журналисты, будем везде тебя записывать и ты переслушаешь и выпишешь самое важное.
Семён послушно взял один из аппаратов, повертел в руках:
— А почему нельзя просто на твой телефон?
— Ну у нас вон целых два старых, а мой мне вечно нужен по работе, — улыбнулась Настя.
Когда они были уже в прихожей, Максим вышел из спальни — высокий, подтянутый, с вечно спокойным лицом.
В воздухе вокруг него плыл шлейф дорогого парфюма, слишком навязчивый для раннего утра.
— Куда собрались? — спросил он, не отрывая взгляда от экрана телефона, большие пальцы быстро скользили по дисплею.
— В парк, для школьного проекта, — ответила Настя. — Вернёмся часа через два.
Максим рассеянно кивнул, явно поглощённый чем-то более важным, чем их планы:
— Мне нужно позвонить Виктору по работе, так что тишина будет кстати.
Он посмотрел на Семёна каким-то отстранённым взглядом. Мальчик неуверенно улыбнулся отцу, но тот уже отвернулся.
Настя стиснула губы. Отец настоял на том, чтобы они жили в престижном районе. «Ребёнку необходимо и пространство, и правильное окружение,» — говорил он.
Максим тогда молчал, но в его глазах светилась неприкрытая благодарность — этот момент отпечатался в памяти Насти с фотографической чёткостью.
Теперь же муж неторопливо прошествовал на кухню, извлёк из холодильника запотевшую бутылку минералки и опустился на стул. Каждое его движение казалось выверенным до миллиметра.
— Пошли скорее, мам! — Семён дёрнул её за рукав, нетерпеливо переступая с ноги на ногу у порога.
Переступив через дверной проём, уже на лестничной площадке, Настя ощутила, как с плеч словно соскользнул невидимый груз.
С каждым шагом от дома Семён становился живее, разговорчивее. В лифте он уже делился планами, как именно расскажет о своей семье — но говорил только о маме и дедушке.
Лишь в машине Настя заметила, что один из старых телефонов-диктофонов остался дома — она вспомнила, как положила его на кухонный стол, отвлекшись на рюкзак Семёна.
— Надо бы вернуться, — подумала она вслух.
— Не надо, мам! У нас же есть второй, — запротестовал Семён, которому не терпелось начать проект.
Настя взглянула на часы — они и так уже опаздывали. «Потом заберу», — решила она, выруливая со двора.
Телефон остался на кухонном столе, за вазой с фруктами. Его серый корпус почти сливался с мраморной поверхностью. Маленький красный индикатор записи продолжал светиться, скрытый от глаз Максима высоким яблоком.
Настя бесшумно прикрыла дверь в комнату Семёна. Мальчик уснул, едва коснувшись подушки — день в парке вымотал его, но по-хорошему.
Такие редкие моменты чистой детской радости она хранила в памяти, как драгоценности.
Их домашнее задание удалось на славу. Семён, обычно замкнутый, говорил о своей маме и дедушке с таким воодушевлением, что прохожие останавливались, невольно улыбаясь.
— Дедушка говорит, что мы с мамой — как два берега одной реки, — тихо произнёс Семён, когда они присели на скамейку у фонтана. Настя не помнила, чтобы её отец говорил такое, но эти слова теплом разлились внутри.
Сейчас, убирая аппаратуру на столе в гостиной, она пыталась вспомнить, куда положила второй телефон.
Максим уже спал — или делал вид, что спит. Между ними давно выросла стена молчания. «Опять вернулся за полночь», — отметила Настя, но уже без обиды, просто как факт.
Она прошла на кухню, намереваясь выпить воды перед сном. В полумраке, освещённом лишь тусклым светом уличных фонарей через окно, заметила слабое красное мигание за вазой с фруктами. Телефон.
«Надо же, — подумала она, — всё это время записывал». Батарея, наверное, на исходе.
Настя взяла устройство, повертела в руках, намереваясь выключить. Палец замер над кнопкой. Что-то внутри остановило её. Любопытство? Предчувствие? Она поднесла телефон к уху и нажала воспроизведение.
Сначала — только шорохи, звуки шагов. Потом — голос Максима, ровный, спокойный, без малейшего волнения:
— Да я его не люблю. Чего его любить? Он… странный, ты же видел. Смотрит в одну точку, молчит. Это не ребёнок, а крест. Он у нас еще и с отклонениями небольшими, всю жизнь мне только портит.
Настя застыла. Ноги словно приросли к полу. Каждое слово вбивалось гвоздём.
— С Настей живу из-за её папаши. Квартира, тачка, отдых — сам бы я не вытянул.
Пальцы стиснули телефон так, что пластик захрустел.
— Пусть кормит. А этот… малой. Да пусть сидит себе, мне до него дела нет. Ненавижу его.
Голос Максима звучал даже… весело? Он смеялся? Настя прижала свободную руку к губам, чтобы не издать ни звука.
— Я его никогда не считал своим. Не просил. Не хотел.
Длинная пауза. На записи слышалось только ровное дыхание Максима.
— Да, да, конечно. В выходные будем у тебя, — продолжил он. — Настя пусть со своим… сыночком возится. А мы оторвёмся.
Настя выключила запись. Боль обрушилась на неё, как лавина. В ушах звенело от слов, которые невозможно было забыть. В груди — пустота, будто кто-то вырвал всё, что там было, оставив только холод.
Она медленно опустилась на стул. В голове пронеслись сотни мелочей: как Максим всегда отстранялся, когда Семён пытался обнять его; как он никогда не ходил на школьные праздники; как смотрел мимо, когда сын показывал ему рисунки.
Это было всегда. Она просто не хотела видеть.
Слёз не было — только ясность, кристальная и беспощадная. Словно завеса спала, и Настя увидела свою жизнь без фильтров. Она поднялась и выпрямилась.
Внутри что-то окаменело, затвердело, превратилось в стержень.
Завтра она скажет ему. Не сегодня — сегодня ей нужно подумать. Спланировать. Решить. Но одно она знала точно: это конец.
Утро вошло в кухню потоками света сквозь незадёрнутые шторы. Настя сидела за столом, держа в руках чашку с нетронутым чаем. Она не спала всю ночь. Не плакала. Не металась. Просто сидела в темноте детской, наблюдая за мирно спящим Семёном, и думала.
Шаги Максима она услышала издалека — уверенные, размеренные. Он вошёл на кухню свежий, выспавшийся, в белой футболке, едва кивнул ей, направляясь к кофемашине. Такой чужой, такой далёкий.
— Доброе утро, — произнёс он, не глядя на неё.
Настя молчала. Максим обернулся, приподняв брови:
— Что-то случилось?
— Случилось, — она поставила чашку на стол и достала из кармана телефон. — Садись. Нам нужно поговорить.
Он напрягся, но сел напротив, изобразив на лице лёгкое недоумение.
— Слушай. Сначала — до конца. Потом молчи, — Настя положила телефон между ними и включила запись.
С каждым словом запечатлённого разговора лицо Максима менялось. Самоуверенность сползала, как маска. Он вскинулся, попытался прервать:
— Выключи это!
— Нет, — Настя смотрела на него не моргая. — Ты дослушаешь до конца. Каждое слово.
Когда последние звуки записи растворились в воздухе, кухню окутала гнетущая тишина. Максим медленно откинулся на спинку стула, его взгляд лихорадочно метался по комнате — загнанный, почти затравленный, как у человека, внезапно осознавшего, что все пути к отступлению отрезаны.
— Ты… подслушивала? — наконец выдавил он, цепляясь за возможность перейти в наступление.
— Нет. Записали случайно. Из-за проекта твоего сына, — Настя говорила тихо, но каждое слово падало тяжело, как камень.
— Настя, ты всё не так поняла… — он попытался улыбнуться, протянул руку через стол. — Я просто был на взводе, это всё фигня…
— Нет, Максим, — она отодвинулась, не позволяя ему коснуться себя. — Это всё — ты. Настоящий ты. И я благодарна, что наконец увидела.
— Но Семён… он…
— Это мой сын. Не твой. И теперь ты не его семья, — Настя встала. — У тебя есть два дня, чтобы собрать вещи и уйти.
— А если я не уйду? — он тоже поднялся, в голосе прорезалась злость. — Это и моя квартира тоже.
— Нет, не твоя, — покачала головой Настя. — Квартира записана на меня до брака. Машина — на отца. Всё, чем ты хвастался перед своим приятелем — не твоё. Никогда не было твоим.
Максим застыл, осознавая ситуацию. Глаза его сузились:
— Я могу подать на раздел имущества.
— Подавай, — Настя пожала плечами. — У меня есть запись, где ты признаёшься, что женился ради денег. И ещё — у меня есть отец, который никогда не любил тебя. А теперь возненавидит.
Их взгляды встретились, и Максим первым отвёл глаза. Его плечи поникли, словно из него выпустили воздух.
— Я позвоню вечером, — пробормотал он, направляясь к выходу. — Нужно уладить кое-какие дела.
Настя молча смотрела, как он уходит — без борьбы, без попыток исправить. Как будто ждал этого момента. Как будто его освободили.
Дверь захлопнулась. Настя замерла, ощущая, как гулко отсчитывает удары сердце в оглушительной тишине. По паркету прошелестели осторожные шаги — Семён никогда не топал, даже спросонья.
— Мам? — он возник в дверном проёме, волосы взъерошены, глаза ещё затуманены сном. — Куда папа ушёл?
Настя подошла к сыну, опустилась перед ним, поймав его взгляд. В детских глазах уже таилось понимание — он всегда чувствовал её состояние безошибочно.
— Папа больше не будет с нами жить, — произнесла она, не отводя глаз. Не «ушёл по делам», не «скоро вернётся» — врать она себе запретила. — И знаешь, Сёма, это к лучшему. Для нас обоих.
Мальчик смотрел на неё долго, не моргая, а потом просто кивнул, словно услышал подтверждение тому, что давно знал.
— Можно я сегодня с тобой посплю? — спросил он вместо десятка вопросов, которые, Настя знала, вертелись в его голове.
— Конечно, — она прижала сына к себе, вдыхая запах его волос. — Мы справимся. Вместе.
Четыре недели пронеслись вихрем документов, звонков и решений. В кабинете адвоката пахло полиролью и дорогим одеколоном.
Настя поставила последнюю подпись, чувствуя удивительную лёгкость. Максим сидел напротив — бледная тень того, кем казался раньше.
Он принял все её условия без возражений, словно вернул взятую когда-то напрокат жизнь. Он даже не попросил о встречах с Семёном.
Настин отец молча сжал её руку, когда всё было закончено. Его суровое лицо смягчилось только когда они вышли на улицу, где их ждал Семён. Мальчик выглядел иначе — спокойнее, увереннее. Он улыбнулся, увидев маму и дедушку.
Дома их ждал сюрприз — новая колонка, подарок от дедушки. Семён обожал технику, и его глаза загорелись при виде устройства.
— Давай её настроим вместе, — предложил дед, необычно мягко для его сурового нрава.
Вечером, когда комнаты наполнились звуками музыки, которую Семён выбирал командами, Настя поймала себя на мысли, что давно не чувствовала такого покоя. Словно тяжесть, которую она несла годами, наконец исчезла.
— Колонка, — обратился Семён к колонке, — кто моя семья?
Устройство замигало, пытаясь обработать неожиданный вопрос.
— Твоя семья — это люди, которые любят тебя, — ответил механический голос.
Семён посмотрел на Настю.
— Значит, это мама и дедушка, — произнёс он с детской простотой, обезоруживающей в своей честности.
— Правильно, — улыбнулась Настя, притягивая сына к себе. — Мы с тобой — команда. И всегда будем вместе.
За окном начинался дождь. Капли стучали по стеклу, смывая прошлое. Впереди была новая жизнь — может, не лёгкая, но настоящая. Без масок, без лжи. Настя крепче обняла сына.
— Мам, — Семён прижался к ней всем телом, его шёпот едва пробивался сквозь монотонный шелест дождя за окном. — Как думаешь… нам когда-нибудь станет… не так больно?
Настя медленно провела ладонью по его непослушным волосам, словно собирая воедино разрозненные осколки своих мыслей и чувств. Ложь была бы проще, но она выбрала правду.
— Знаешь, Сёма, иногда нам будет грустно, — она чуть отстранилась, чтобы видеть его глаза. — Но это будет честная грусть. Без притворства. И мы будем справляться с ней вдвоём.
Мальчик задумался, сведя брови, словно решая сложную задачу. Потом его лицо прояснилось.
— Получается, мы как альпинисты, правда? — вдруг произнёс он с неожиданной для ребёнка проницательностью. — Дедушка рассказывал, что они всегда в связке ходят. Если один срывается в пропасть, второй удерживает.
Настя почувствовала, как горло перехватывает.
— Да, именно так, — она обняла сына крепче. — Идеальная команда.
Семён улыбнулся с той особой проницательностью, что порой проступала сквозь его детскую наивность, делая его на мгновение старше своих лет.
