Удивительно, но обе семейные идиллии сестер-бесприданниц Мамонтовых разрушились почти одновременно: Елену Кирилловну оставил Родион Востряков, а Маргарита Кирилловна овдовела через двенадцать лет брака.
Михаил Морозов завещал трехмиллионное состояние, все свое движимое и недвижимое имущество Маргарите. Взятая некогда «за красоту», бесприданница стала одной из самых богатых женщин России. Когда огласили завещание, по которому все свое имущество муж оставил ей, она тут же составила документ, в котором отказалась от наследства в пользу детей.
С сестрой Еленой, со всеми детьми, нянями и гувернантками Маргоша весной 1904 года уехала в Швейцарию. Впервые в жизни она была сама себе хозяйкой, могла распоряжаться своей судьбой по собственному выбору.
Целый год они прожили на берегу Женевского озера. Это было удивительное, беспечное и счастливое время: повзрослевшие Маргоша и Леля не могли наговориться как в детстве, ходили в горы, ездили верхом, катались на лодке, возились с детьми…
Дети подрастали: старшему Юре исполнилось 12, Леле — 9, Мике — 7, а младшей Марусе шел первый год. По-настоящему материнскую заботу Маргоша начала проявлять после появления своего третьего ребенка, самого любимого ею Мики, чье появление на свет досталось ей с трудом. Она очень переживала из-за этого:
«Старшие были лишены моей материнской любви. Разве это не страдание для меня, что я вижу и понимаю… что оттого они такие неразвитые душой, что я не дала им своей настоящей души! Только Мика один и Маруся, конечно, составляют нечто светлое для моей души и успокаивают ее», — писала Маргарита Кирилловна.
Дети стали ее утешением. Со старшим же, Юрой, явно было не все в порядке: унаследовав внешнюю похожесть на отца, он обладал таким же неуравновешенным характером. Сладу с ним не было никакого. Мальчишка был неуправляемым, натурой «истерической, с проявлениями психической ненормальности» (по словам Натальи Думовой).
«Очень, очень жалею и боюсь за него. Он физически очень здоров, но нервы у него ужасны! Вы понимаете, каково мне, когда я за дверью слышу крики, топот, ругань, ну точь-в-точь Миша! Даже те же слова… Он не понимает того, что понимает ребенок 4 лет и что Мика прекрасно понимает! У него в мозгу или где-то есть дефект», — сокрушалась Маргарита в письме подруге. Маргоша приложит все усилия, чтобы с Юрой не повторилась история семейного безумия Морозовых.
Маргарита всерьез занялась тем, к чему давно стремилась: изучением философии. «Я тружусь сейчас над Сократом, приближаюсь к Платону, — читаем в письме к Снегиреву. — Конспект мне дается с трудом. Зато предвкушаю радость, когда мне конспект будет нипочем. Стараюсь о личной жизни не думать. Да она как-то исчезла в занятиях, так мне интересно все узнавать, и в детях». В Швейцарии Морозова берет уроки музыки у композитора Скрябина, с женой которого, Верой Ивановной, состоит в большой дружбе.
Через год Маргоша с семьей после швейцарского уединения вернулась в другую Москву. Новая Москва, захваченная революционными страстями, не напугала Маргошу. Напротив, она с увлечением окунулась в непривычную атмосферу. Ее душа жаждала перемен.
У Маргоши возник первый на всю Москву политико-философский салон. Она была занята организацией лекций на исторические темы и обсуждений текущих событий. Приходилось принимать до двухсот человек в доме, что в общем-то, было делом для нее привычным.
Раньше к Морозовым съезжались на балы, заканчивавшиеся неизменным котильоном и раздачей дамам выписанных из Ниццы букетов. Теперь все обстояло иначе: литературно-музыкальные вечера, лекции о конституции, о социализме, споры до полуночи.
О политических интересах и серьезности духовных исканий, об уме Маргариты Кирилловны и о том, насколько понимает она «сложные прения за своим зеленым столом», в Москве тогда спорили очень много.
«Думаю, что она не все понимала (без специальной философской подготовки и умнейшему человеку нельзя было понять доклада Яковенко «Об имманентном трансцедентизме…»), но уверен, что она понимала всех. Она всегда сидела в кресле, вблизи зеленого стола, а иногда в первом ряду среди публики», — вспоминал философ Федор Августович Степун.
«Ее ослепительные глаза «с блеском то сапфира, то изумруда» забыть было невозможно. «Подчеркнутая темными бровями чернь длинных ресниц придавала им в сочетании с синеватым отливом белка какую-то особую стальную переливчатость». Маргоша переживала расцвет своей красоты.
Маргарита Кирилловна, не афишируя свою деятельность, продолжала тратить трехмиллионное наследство на всевозможные добрые дела: ежемесячную поддержку композитора Скрябина, финансовую помощь российским газетам и журналам, фонд помощи семье художника Серова. Также она финансировала несколько школ, приютов, больниц, музеев.
Она купила имение Михайловское в Малоярославском уезде Калужской губернии, на Протве, а свои угодья отдала Станиславу Теофиловичу Шацкому, педагогу-подвижнику, организовавшему в соседнем селе сначала школу и клуб для крестьян, а потом и детскую колонию (ее Маргарита Кирилловна тоже материально поддерживала). В Михайловском имении она часто отдыхала с младшими детьми — Микой и Марусей.
А вскоре у Маргариты Кирилловны случилась тайная страсть, совсем не похожая на юношескую любовь в студента Мишу Морозова и на странную романтическую переписку с Андреем Белым.
К примеру, Белый писал: «Мне не надо Вас знать как человека, потому что я Вас узнал как символ, и провозгласил великим прообразом…» Ну не обидно? Она же молодая женщина из плоти и крови.
Хотя, надо признать: отношения с князем Евгением Трубецким развивались мучительно — оба долго не хотели признаваться даже себе в том, что их связывает нечто большее, чем дружба, — князь был женат.
В 1909 году Маргарита решилась: ей уже тридцать пять, она полюбит по-настоящему, может, впервые в своей жизни, и больше не захочет оставаться только возвышенной Сказкой поэта Андрея Белого.
Из письма Трубецкого: «Приехал в Ялту только вчера, морем, в чудную погоду, и много о Вас думал: все Вы мне рисовались яркая, радужная, красочная и необыкновенно жизненная. И почему-то именно всегда море всего больше меня с Вами связывает, особенно голубое, лазуревое…»
Трубецкой терзался раскаянием за связь на стороне, бросать жену — княгиню Веру (дочь московского градоначальника) и троих детей не собирался. Мучил Маргариту, признался во всем жене Вере… Маргарита страдала, но отказаться от своей любви не могла.
Свое чувство она переживала трагично: «Никогда не суждено мне иметь двух радостей: быть твоей перед Богом и увидеть дитя, в котором соединились бы чудесным образом твои и мои черты! От нашей любви ничего не останется!» — писала она Трубецкому.
Они часто бывали далеко друг от друга, и она писала страстные письма «своему Женичке»(«Ангел мой Женичка!»), строго соблюдая правила конспирации, установленные князем:
«Один бог знает, как не по натуре, как не по характеру мне это одиночество, в котором я постоянно нахожусь… Но что же мне делать, если я единственно в тебе и с тобой нашла воплощение на земле всего близкого, светлого и родного!»
Оказалось, что признанную красавицу, с юных лет избалованную мужским вниманием, поклонением, обожанием, природа наделила редким даром любви — самоотверженной, готовой на любые жертвы, любые испытания. Какая глубокая боль женской души слышится в ее обращенных к любимому словах: «Я задумалась над тем, что мне осталось пять лет жизни в силе и молодости, и вдруг я никогда не побуду с тобой где-нибудь совсем одна и близко-близко! Мне стало страшно».
Так все и тянулось, их тайная любовь не проходила. «Неинтересно быть второй любимой женщиной… Хотела бы быть единственной», — писала Маргарита Кирилловна. В этом треугольнике страдали все. Княгиня Вера на вопросы о здоровье часто отвечала, что «когда у человека вынули душу, у него не спрашивают, болит ли у него мозоль»…
Маргарита все терзалась: если нельзя устроить новую жизнь с Трубецким, надо хотя бы изменить свою.
Она задумала построить новый дом для себя и детей, где приглашенный архитектор сделает все по ее желаниям, но сначала необходимо избавиться от прежнего дома.
К великому огорчению друзей, привыкших к жилищу Маргариты на Смоленском, она продала свой дворец фабрикантам Ушковым и переселилась на Новинский бульвар, в снятый неподалеку особняк. Для встреч с князем Трубецким была квартира на Знаменке.
По Москве ходили слухи, что вдова Морозова совсем разорилась, а она приглядела неподалеку, в тихом переулке с символичным названием — Мертвый, небольшой особняк и заказала молодому архитектору Ивану Жолтовскому его перестройку.
С мужниной коллекцией картин, как и с его домом, Маргоша рассталась легко и без сожаления. Отобрала для себя двадцать три картины, среди них были серовские портреты Миши и Мики, остальные шестьдесят полотен безвозмездно передала в Третьяковскую галерею — якобы муж при жизни выражал такое желание.
Новый дом вдовы Морозовой стоил более миллиона рублей золотом. В этот дом ее семья въехала в 1914 году. Все, кто был в гостях, единодушно находили новое жилище редким образцом гармонии и вкуса. Только жить в нем обитателям оставалось недолго. Грянула революция.
Во эти страшные дни Андрей Белый, ее «рыцарь», неожиданно появляется в особняке. Неуклюжий, долговязый, с нелепыми усиками, но вооруженный: из-за пазухи его долгополого пальто торчит рукоятка револьвера. Он пришел защищать свою Сказку.
С приходом к власти большевиков, все деньги Морозовой были эспроприированы, а имение в Михайловском отнято. Капиталы сыновей — Юрия и Михаила (более двух с половиной миллионов у каждого) и дочерей также изъяты..
В августе 1918 года особняк Морозовой реквизировали и передали Отделу по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Наркомпроса. Возглавляла его жена Троцкого Наталия Ивановна, которая приезжала на работу на «Роллс-Ройсе» из бывшего царского гаража.
В подвале имелась оборудованная кладовая, а также большой сейф, что и привлекло в Мертвый переулок музейных функционеров.
Едва вселившись, Музейный отдел сразу же затребовал у вдовы коллекционера Михаила Морозова завещанные ей Третьяковской галерее работы («Отдел… просит Вас срочно сообщить, не встречается ли с Вашей стороны препятствий к немедленному перемещению… произведений искусства, имеющихся в этом доме, составляющих собственность Галереи и находящихся в пожизненном Вашем пользовании, как это видно из… документов за Вашей подписью»).
В обмен на десять картин и скульптуру «Ева» Огюста Родена гражданке Морозопредоставили две комнаты (в которых раньше помещалась прислуга) в подвале собственного дома «для размещения в них оставшихся весьма ценных произведений русских и иностранных художников», а также «ценных предметов прикладного искусства». Вот так обернулась для Маргоши новая жизнь.
Тем временем князь Евгений Трубецкой, вынужденный бежать с белой армией, обосновался в Новороссийске. Там он прочел свою последнюю лекцию. На вопрос из зала: «Оставляете ли вы Россию?» Евгений Николаевич ответил, что уехать сейчас — «значит, покинуть горячо любимого человека в смертном недуге».
В 1920 году он умер от сыпного тифа. Маргарита после смерти Трубецкого осталась ему верна несмотря на то, что никогда не испытывала недостатка в поклонниках.
В память о романе с Трубецким у Маргариты остались десятки тысяч (!) писем и портрет Серова. В 1911 году художник все-таки уговорил ее позировать. В то время запретный роман с Трубецким только начинался.
Валентин Серов, как умел один он, угадал в ней затаенное счастье и внутренний свет, которые дает женщине только искренняя любовь.
К 1920 году от прежней жизни Маргариты Морозовой не осталось и следа. Сын Юра, окончив Морской корпус, стал гардемарином и безвестно пропал на войне. Последнее письмо о нем датировано 1917 годом. По другой версии, у Юрия прогрессировало психическое расстройство ( в одном из писем Маргарита пишет, что Юрий находится в санатории психиатрического профиля: «Насчет Юры не хочется и писать тебе, как все тяжело и мучительно»).
Осенью 1917 года состояние Юрия, по всей вероятности, безнадежно или его уже нет в живых, поскольку в завещании бабушки Варвары Алексеевны Морозовой, умершей 4 сентября, он не упомянут в числе других наследников.
Еще в 1910 году Маргарита Кирилловна жалуется в письме Трубецкому: «…Это прямо психически больной человек. Это постоянная душевная рана для меня, которая болит всегда, но особенно ноет, когда мы с глазу на глаз, и я вижу, что это будет в жизни. Больно за него… Несчастный человек. Ты можешь себе представить, когда видел и наблюдал годами гибель одного, видеть и наблюдать симптомы возможной гибели другого.
Хорошо с человеком здоровым, ты его можешь убедить, повлиять, но с больным разумом и душой ничего не поделаешь. Я его ласкаю, успокаиваю, сколько могу, но вижу, что ничего не достигну. Тут только сама жизнь или спасет, или окончательно разрушит. Очень грустно…»
Леля в октябре 1916 года вышла замуж и вместе с мужем после революции обосновалась во Франции.
Мика окончил филологический факультет Московского университета. С 1920-х годов работал в театре как режиссер, читал лекции по истории театра, занимался переводами.
Маруся училась по классу рояля в консерватории. У Маруси в 1926 году арестовали и расстреляли жениха. Испугавшись за свою жизнь, девушка правдами и неправдами добывает загранпаспорт и отправляется во Францию якобы для лечения «паралича правой руки». Маруся станет известной пианисткой, исполнив мечту матери.
Невзирая на фамилию и эмигрировавших детей, Маргарита Кирилловна уцелела. Сама она никогда не рвалась уехать и переносила все, что бы с ней ни происходило, с истинно христианским смирением. После отъезда Маруси Маргарита Кирилловна съехалась с сестрой Еленой.
Оба дома Маргариты Морозовой сохранились. Во дворце на Смоленском бульваре открылся клуб Октябрьской революции, где однажды выступал Ленин. Долгие годы в нем находился Киевский райком КПСС.
Дом в Мертвом, ныне Пречистенском переулке, в тридцатые годы передали посольству Королевства Дании. Маргарита Кирилловна давала уроки музыки посольским детям, а жена посла всегда приглашала ее на званые приемы. Как и в далекой юности, из развлечений ей были доступны только выставки живописи и консерваторские концерты, чем она по возможности пользовалась.
Прожив более десяти лет в подвале собственного дома, бывшая московская красавица, воспетая Андреем Белым и Николаем Метнером в романсе «Золотому блеску верил…», позировавшая известным художникам, экс-директор Музыкального общества, спешно распродала последние остатки имущества и исчезла из Москвы.
Маргарите Кирилловне удалось купить две комнаты на летней даче в подмосковном Лианозове, где она и поселились с сестрой Еленой Кирилловной. Сестры сами заготавливали и пилили дрова, носили воду в ведрах из замерзавшей колонки, топили печку.
Лианозово сменила комната под лифтом на Покровке. Под конец жизни сестер ожидал поистине царский подарок — комната в новостройке на Ленинских горах. «Здесь прекрасный вид и свежий воздух», — писала Маргарита Кирилловна в последнем письме дочери Марусе.
Маргарита Кирилловна умерла от инсульта 3 октября 1958 года в возрасте 84 лет, пережив всех своих детей, кроме младшей Маруси. Лишь за год до смерти, в 1957 году, ей была назначена пенсия в 50 рублей.
Елена Кирилловна пенсии не получала. Она умерла 30 июня 1958 года на три месяца раньше Маргариты. Сестры похоронены вместе с матерью на Введенском кладбище.
Кроме бедности, нищеты, и горестных воспоминаний на долю музы Серебряного века больше ничего не досталось. Говорили, что фотография Маргариты Морозовой до сих пор имеется в гостиной у датского посла. Маргарита Кирилловна Морозова перед смертью совершила очень мужественный акт — передала свою интимную переписку с князем Евгением Трубецким в РГБ (тогда Ленинку).
Она могла сделать так, что о ее любви и не узнали бы — никто и никогда; она этого не сделала, передав весь свой архив в отдел рукописей. Сильная женщина, которой ничего было больше терять. Смелая женщина, которая ничего не боялась…
