Мария Николаевна Волконская разместилась в крестьянской избе, где уже жила приехавшая несколько ранее Трубецкая. Помещение было таким тесным, что когда Мария лежала на своем матрасе на полу, «голова касалась стены, а ноги упирались в дверь».
Супругам было положено два двухчасовых свидания в неделю. Надо сказать, что приезд Маши оказался для Сергея как нельзя кстати: тот болел и фактически пал духом.
В остальное время Маша занималась хозяйством, физическая работа стала для нее средством отвлечься от печальных мыслей…
Мария также ходила к острожному забору: это был единственный способ общения через переговоры с заключенными, которым была запрещена переписка.
Отставного подполковника Александра Поджио Маша знала еще по своему имению Каменка. Сын итальянцев, перебравшихся в Одессу, он появился на свет в России, но тем не менее был южанином и по внешности, и по темпераменту.
Князь Сергей называл его «сердце на ладони» — то ли с осуждением, то ли со снисхождением к пылкому характеру Александра.
Братья Поджио — Александр и Осип были арестованы и заключены почти одновременно в Петропавловскую крепость. Причем Александр получил вечную каторгу, а Осип — восемь лет. После приговора Осип пропал — как в воду канул. Его искали и мать, и молодая жена, приходившаяся Марии двоюродной сестрой. И всякий раз, получая письмо от кузины, Маша спешила к забору, чтобы прокричать пару слов Александру Поджио о новостях и передать приветы.
Маша и сама не могла понять когда эти заботы стали для нее не только родственным долгом. Быть может тогда, когда Александр, желая развлечь ее, пропел неаполитанский напев? Или когда, услышав о смерти генерала Раевского, отца Маши, не смог сдержать искренних слез исердечного участия?
Как ни странно, перед смертью старик Раевский, показывая на портрет дочери Марии, произнес: «Вот самая удивительная женщина, которую я знал!»
Николай Николаевич Раевский умер в 1829 году, на следующий год после своего внука Николеньки Волконского. Маша места себе не находила: любимого первенца нет уже на свете. Нити, связывающие ее с прежней жизнью неумолимо рвались, а а новых корней пустить в сибирской земле не получалось.
Но наконец она забеременела и жила счастливым ожиданием грядущего материнства. Родившаяся в 1830 году девочка, нареченная Софьей, не прожила и дня. Тоска Маши Волконской была ужасна.
«Во всей окружающей природе одно только мне родное — трава на могиле моего ребенка», — писала доведенная до отчаяния Маша. Она кружила как загнанный зверь по своей комнатке. Князь Сергей не знал как к ней подступиться. И только беседуя с Поджио, Маша успокаивалась.
Осенью 1830 года всех декабристов, отбывавших наказание в Читинском остроге, переселили в каземат, выстроенный рядом с Петровским заводом. Вместо клетушек на три-четыре человека каждый получил собственную камеру.
Женатым в скором времени было позволено перебраться к женам. Была выстроена целая улица под названием Дамская, где у Маши и Сергея появился маленький домик. Вот и у них есть собственный дом. Но это не радовало сердце Маши. Любовь к Сергею выгорела почти дотла и ничто не радовало ее сердца. Между тем в канун 1831 года ей исполнилось всего двадцать пять лет.
Что за история произошла между Марией, Сергеем и Александром Поджио в то время сложно сказать. По странному стечению обстоятельств в огромном архиве Волконских, друживших с Поджио много лет, не оказалось ни одного письма от Алекандра Викторовича к Марии Николаевне. В его архиве тоже все письма пропали.
Известно только, что в 1832 году у княгини Волконской родился сын Михаил. Его крестным отцом стал Иван Пущин, друг Поджио. После рождения ребенка Александр Поджио написал весьма странное письмо Сергею Волконскому:
«Тысячу раз спасибо, дорогой и добрый Сергей Григорьевич, за вести от вас. Слава Богу. что мать чувствует себя хорошо и что малыш есть… Во имя ребенка умоляю вас о мягкости… Бог вам в помощь!»
Эту записку Мария хранила до конца своих дней. Спустя два года княгиня родила дочь Елену, или как ее звали дома — Нелли. Отныне сердце Марии не пустовало: оно было отдано детям, но места в нем Сергею Григорьевичу не было.
Дети росли и Маша в них души не чаяла. Александра Викторовича, забегавшего проведать Машу и детей, малыши называли «дядей».
Вскоре Поджио нашел брата Осипа (тот сидел в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, где провел восемь лет, куда его упрятал тесть, опасавшийся, что его дочь оправится вслед за мужем в Сибирь).
Братья Поджио поселились на берегу Ангары в Усть-Куде. Волконские выстроили неподалеку домик под названием Камчатник, где проводили недолгое сибирское лето Миша и Нелли. Сергей Григорьевич бывал там редко.
Когда Миша подрос, Волконские переехали в Иркутск. Надо было выхлопотать для Миши прошение о позволении учиться в гимназии и этим занялся Александр Поджио. Маша все эти годы, переступая через гордость и досаду, маленькими шажками двигалась к цели: у ее детей должно быть счастливое детство. По высочайшему повелению все родившиеся в Сибири дети были записаны в «заводские крестьяне».
Она водила Нелли в театр, несмотря на запрет посещать государственным преступникам увеселительные заведения,приглашала знакомых детей на детские утренники. Маша устраивала вечера, фортепьянные спектакли и ее дом всегда был полон гостей. Мало-помалу приглашение в дом Волконской в Иркутске стали почитать за честь. Сергей Григорьевич обособленно поселился во флигельке.
В 1849 году Миша блестяще окончил иркутскую гимназию и был принят на службу к новому восточно-сибирскому губернатору Николаю Муравьеву, благоволившему декабристам. Жена губернатора была француженкой и вечера у Марии Волконской стали для нее отрадой.
Михаил однажды привел на такой вечер своего сослуживца Дмитрия Молчанова. Подросшая Нелли поражала всех своей красотой, а злые языки говорили, что красота у девушки «итальянская».
Маррия Николаевна научилась без устали рассказывать, то что один из предков ее был грек, то что в юности была сама с оливковой кожей, за что получила прозвище «дева Ганга». Она машинально проводила рукой по щекам и волосам. От былой смуглоты осталась лишь желтоватая бледность…
Нелли была прекрасно воспитана и образована. Завидная невеста получила предложение руки и сердца от неказистого чиновника Молчанова. Многие это восприняли как плохую шутку. Сослуживец Мишеля был неискренне любезный, с мутным прошлым (то ли картежник, то ли растратчик) и не нравился никому из декабристов. И меньше всего князю Сергею.
Но Мария Николаевна почему-то принимала Молчанова с преувеличенным гостеприимством. Князь Сергей злился и грозился съехать из своего флигелька в гостиницу, а иногда весь вечер напролет сидел в гостиной и смущал молодежь колкими шутками и мрачным настроением.
Маша решила поделиться проблемой с Поджио. Тот появился у Марии Николаевны тем же вечером. Мария взволнованно сказала: «Молчанова вскоре переведут в Москву. Я это недавно узнала. Это единственный шанс для Нелли выбраться отсюда. Сергей меня не слушает, только вы сможете уговорить его!»
Маша закашлялась и поднесла платок ко рту, на котором появилось пятнышко крови. Тут же поспешно спрятала платок в манжету платья и шепотом добавила: «Она должна уехать, прежде чем я умру…»
Александр Викторович, в ужасе посмотрел на бесконечно любимое лицо княгини и произнес: «Мария Николаевна, милая… Молчанов — дрянь. И это каждый знает, и Сергей в первую очередь. Неужто вы хотите для Нелли такой судьбы, разве вы не заплатили сполна за решение вашего отца?»
И тут же стремительно он накрыл ее руку своей ладонью и сказал: «Надеюсь Нелли не заплатит за этот брак дороже, чем вы заплатили за свой!» Маша закрыла лицо руками, а Поджио вышел вон, не глядя на нее.
Вскоре Сергей Григорьевич дал согласие на брак Нелли и Молчанова. Многие были уверены, что он сделал это, когда Мария Николаевна объявила ему что Нелли не его дочь. Свадьба состоялась в сентябре 1850 года.
В 1851 году Александр Поджио неожиданно женился. Ему было пятьдесят три года и его избранницей стала двадцативосьмилетняя бесприданница, классная дама Иркутского девичьего института Лариса Смирнова. Мария Николаевна на венчание не пришла: хворала.
Не прошло и нескольких лет после брака Нелли, как Молчанов в Петербурге попал под суд за взятку. В тюрьме его разбил паралич и он тронулся рассудком. Мария Николаевна выхлопотала разрешение поехать к дочери в столицу.
В 1855 году Волконская покинула Сибирь и совершила то, что не решалась сделать тридцать лет — оставить Сергея Григорьевича в ссылке одного. Надежд, что они увидятся когда-нибудь почти не было: она все чаще болела, а Волконскому шел шестьдесят восьмой год.
26 августа 1856 года короновали нового российского императора Александра II. Пришло известие о помиловании Сергея Волконского и других декабристов, которых осталось в живых всего девятнадцать.
Сергей Григорьевич выехал из Сибири одним из первых. Александр Викторович Поджио с семьей выехал следом. Александру Поджио была суждена, как и старикам Волконским, удивительная пора жизни, полная примирения и покоя.
Мария Николаевна умерла первой, в августе 1863 года в Воронках, имении Нелли, вышедшей после смерти Дмитрия Молчанова за Николая Кочубея. Второй брак Нелли был очень счастливым.
Сергей Григорьевич гостил в это время у Михаила в Эстляндии. Говорить о том, что жена умирает, ему не стали: семидесятипятилетний князь хворал. Но вызвать Александра Поджио Волконская распорядилась сама за несколько дней до смерти. Он приехал. О чем они говорили неизвестно.
Старый князь Сергей Волконский звал Поджио доживать свой век в Воронках, но Александру Викторовичу надо было дать образование дочери от Ларисы Смирновой, учившейся в Швейцарии.
Весной 1873 года Поджио, почувствовав, что век его недолог, отправился к Нелли через все Европы в те же Воронки, где завещал себя похоронить рядом с могилами Маши и ее мужа. Нелли и Михаил выполнили его просьбу. Могила Александра Викторовича Поджио расположена рядом с небольшой часовней, воздвигнутой над могилами Марии и Сергея Волконских.
