Интернат был для нее пыткой. Девочек там не называли по именам, им давали номера. У Джейн был 99, и ей частенько приходилось слышать: «Девяносто девять, вы меня разочаровываете!». Худенькая, угловатая, всегда голодная, она с завистью смотрела, как малыши едят клубнику.
Маленьким разрешалось, а девочкам, рожденным в послевоенный год – нет. Их было слишком много. Учителя выделяли более талантливых и более ярких, а Джейн не попадала ни в одну из этих категорий. «Меня не считали красивой», — добавляла она много лет спустя.
Джуди Кэмпбелл привыкла к восхищению мужчин – она была настоящей красавицей. Изящная, улыбчивая, с огромными глазами, она происходила из артистической семьи. Её родители владели в Грентеме собственным маленьким театром, который позже превратили в кинотеатр. Английский остров тесен: на сеансы в это кино приходила юная мисс Маргарет Тэтчер!
— Из тебя получится замечательная актриса, — говорили родители – Джуди.
И она поехала покорять Лондон. Вскладчину снимала квартиру с двумя девушками, причем одной из них была Сара Черчилль, дочь премьер-министра Уинстона Черчилля. Позже Сара стала крестной матерью старшей дочери Джуди…
Классическая красота молодой актрисы оказалась востребованной, она быстро завоевала популярность. А когда началась Вторая мировая, не сходила со сцены даже во время бомбежки. Все восхищались ее смелостью, но секрет был в другом – Джуди ужасно боялась подземки, где прятались лондонцы в то время. Ей было проще переживать налет в здании театра…
— Ты должна познакомиться с Дэвидом! – однажды решительно сказала ей подруга. – Он просто душка, мой кузен!
Знакомство состоялось в 1943-м: Дэвид Биркин был сыном фабриканта и внуком лорда Рассела. Если рассматривать биографию еще дальше — то прямым потомком короля Карла II и Луизы де Керуаль. С юных лет он страдал от тяжелой болезни легких, но, когда пришло время пойти на фронт, решил это скрыть.
Его определили во флот, и его задачей стало переплавлять по ночам из Дартмута до бретонских берегов бойцов, связистов, разведчиков… Они выходили в море только в безлунную ночь, когда царила полная темнота. Два года под носом у немцев Биркину удавалось ни разу не попасться.
Свадьба с красавицей Джуди была назначена на 1944-й. Об этом даже сняли репортаж для ТВ: ведь актриса была знаменитостью! Подружкой невесты выступила все та же Сара Черчилль. Вскоре у молодых родился сын, Эндрю. Потом – в послевоенном 1946-м, дочь, Джейн. И позже пришел черед младшей девочки, Линды.
Джейн родилась в семь с половиной месяцев, раньше срока. Мать так невыносимо страдала, что не сразу решилась взглянуть на девочку. «Обезьянка», — пробормотала она. «Меня не считали красивой», — говорила Джейн много лет спустя.
Мальчишки дразнили ее «лошадью» за выпирающие зубы. Она была худой, нескладной, совсем непохожей на очаровательных учениц частной и очень дорогой школы в Кенсингтоне. Семья какое-то время жила на ферме, но затем решила перебраться в Лондон.
Там Джуди могла снова выйти на сцену (после рождения детей она делала небольшой перерыв), вдобавок, они нашли чудесный викторианский дом в Челси.
В шесть лет Эндрю отправили в школу-интернат, как делали во всех аристократических семьях. Поначалу его частенько навещали, но затем мать подсчитала стоимость бензина и решила, что эти поездки слишком дорого обходятся семье.
Так Эндрю стал приезжать домой лишь на летние каникулы, рассказывая о порке в Харроу, о том, как он пытался сбежать и был пойман, о «форме-морозильнике», настолько холодной, что в ней никогда нельзя было согреться в зимнюю пору… Знали ли об этом родители? Конечно. И это считалось нормальной учебной системой.
А потом пришел черед и девочек – Джейн и Линду отправили учиться на остров Уайт, в закрытую школу для девочек Аппер-Чайн. Этот интернат стал для Джейн подлинной пыткой.
Ей дали номер 99, у Линды был 177. По именам их не называли, только по номерам, словно в лагере. Кормили там скудно, а сладости и вовсе разрешались только малышам. Джейн не раз смотрела, глотая слюну, как Линда ест клубнику. Малышам такое позволялось, а ученицам постарше – нет.
Воспитательницы строго следили за всем: как убрана постель, как надета форма. Если оттенок туфель был не тем, следовал выговор. Опоздание даже на две минуты считалось грубым нарушением. Когда нарушений набиралось три, следовало наказание. А жаловаться было некому. Родители – далеко.
«Сегодня я ненавижу школу, — писала Джейн в декабре 1959 года, — я чувствую себя опустошенной и мертвой. Я понимаю: если кто-нибудь скажет мне что-нибудь неприятное, или просто случится что-то плохое, я закричу…»
Только два года спустя отец и мать решили поинтересоваться у Джейн: а нравится ли ей в этой школе? И она горячо ответила: «Нет, заберите меня домой!». На ее счастье, Биркины не стали возражать, и она снова попала в ту же школу в Кенсингтоне, где училась до интерната.
— Ваша дочь очень славная, — говорили родителям Джейн, — она исполнительная, ответственная, но, к сожалению, ей не дается учеба.
Оценки у Джейн и правда были так себе. «К чему стараться, если ничего не получается?», — писала она в дневнике. А вот кудрявая и прилежная Линда всегда была в центре внимания и считалась любимицей у педагогов.
Джейн было одиннадцать, когда дядя подарил ей плюшевую игрушечную обезьянку. Девочка называла ее Манки, не расставалась с ней, и как раз Манки стала ее лучшим другом. Так получилось, что у нее практически не было подруг, а с сестрой они оказались слишком разными.
Поэтому в своем дневнике, который Джейн тщательно вела с двенадцати лет, она всегда писала обращение: «Дорогой Манки!», словно посвящала эту детскую книгу ему.
Однажды, во время летних каникул, мать торжественно внесла в комнату коробку: в нем было новое платье и серебристые туфли. Оказывается, на кружевную фабрику Биркин должна была пожаловать королева Елизавета с супругом.
Предполагалось, что Джейн преподнесет ее величеству цветы. Она сделала все, как было прописано протоколом: сделала реверанс, протянула букет королеве, а герцог Филипп Эдинбургский с улыбкой спросил:
— Мисс, вы сами вырастили эти цветы?
«Я думаю, — писала Джейн в дневнике, — он задавал этот вопрос всем девочкам, которые дарили цветы».
Но платье и туфли – чинные, аккуратные – не были для Джейн предметом мечтаний. Она хотела джинсы и кроссовки! Возможно, вы удивитесь, но в 1960-м в Лондоне они были настоящим дефицитом. По крайней мере, Джейн отмечала в дневнике, как они гонялись за джинсами по Лондону, как долго их искали прежде, чем нашли.
— А ты хорошенькая. – задумчиво произнесла Сара Черчилль, которая, как обычно, заглянула в гости к семье Биркин.
Джейн удивленно посмотрела на нее. Никто прежде не считал, что она заслуживает внимания.
