— Мне это всё уже осточертело, Коля! Когда твоя мать уже поймёт, что ты взрослый, состоявшийся человек? Когда она перестанет лезть в нашу семью?!
Слова, острые, как осколки стекла, ударились о стены кухни, где ещё витал густой запах жареного мяса и специй. Ольга стояла у раковины, с такой силой сжимая в руке губку для посуды, что из неё тонкими струйками сочилась мыльная пена. Она смотрела не на мужа, а на его размытое отражение в тёмном стекле кухонного шкафчика. Так было проще. Николай сидел за столом, методично ковыряя вилкой остатки ужина на своей тарелке. Он не поднимал глаз. Этот разговор был для них таким же привычным вечерним ритуалом, как чистка зубов. Только с каждым разом он оставлял всё более мерзкое послевкусие.
— Оль, ну что ты опять начинаешь? Она позвонила, сказала, что соскучилась, заедет завтра после работы. Что я должен был ей сказать? Отказать? Ты же знаешь, что будет.
— Правду! — Ольга резко развернулась, и губка с глухим шлепком упала в раковину. Её глаза, обычно тёплые, карие, сейчас казались почти чёрными. — Ты должен был сказать ей правду, Коля! Сказать: «Мама, мы с женой хотим провести вечер вдвоём. Мама, у нас свои планы. Мама, я тебя очень люблю, но у меня есть своя собственная семья!». Хоть что-нибудь из этого простого, человеческого списка ты способен произнести вслух в трубку?
Николай тяжело вздохнул, этот вздох был полон вселенской усталости. Он наконец отодвинул от себя тарелку. Его взгляд скользнул по её напряжённому лицу и тут же упёрся в стену за её спиной, словно ища там спасения. Он ненавидел эти моменты. Он чувствовал себя зажатым между двумя огромными, неумолимыми жерновами — властной, всё знающей матерью и уставшей, раздражённой женой. И каждый раз, инстинктивно, он выбирал самый простой и самый предательский путь — ничего не делать.
— Ты же знаешь, это совершенно бесполезно. Она обидится. Обязательно скажет, что я её не ценю, что это ты меня против неё настраиваешь. Начнётся вот это всё…
— А сейчас не «вот это всё»?! — Ольга повысила голос, делая шаг к столу. — Она приедет не потому, что соскучилась! Не обманывай хотя бы себя! Она приедет с «инспекцией»! Проверять, чистая ли у её ненаглядного мальчика рубашка, достаточно ли наваристый у него суп, не запылился ли он тут со мной, непутёвой! Помнишь, как в прошлый раз она пришла и первым делом провела пальцем по полке в гостиной? А потом заявила, что от моих котлет у её Коленьки изжога, и демонстративно привезла ему контейнер своей еды «на неделю»? Это забота, да? Это она так соскучилась?
Она подошла вплотную к столу и оперлась на него костяшками пальцев, глядя на мужа сверху вниз. Она ждала. Ждала, что он хотя бы раз поднимет на неё глаза, встанет, скажет, что она права, что он устал от этого не меньше её. Ждала хоть какого-то намёка на то, что он на её стороне. Вместо этого он съёжился ещё больше, втянув голову в плечи, как черепаха. — Оль, она просто так говорит. У неё характер такой. Она не со зла. Она из другого поколения, они по-другому заботу проявляют.
— Ну потерпи, Оля, она же мама, — промямлил он в конце концов, и эта фраза, эта проклятая, заезженная до дыр фраза, стала последней.
Она прозвучала, как щелчок выключателя в тёмной комнате. Внезапно весь гнев, вся ярость, кипевшая и бурлившая в Ольге, схлынула. Просто исчезла, испарилась. На её место пришла звенящая, холодная, кристально чистая пустота. Она смотрела на своего мужа — тридцатипятилетнего мужчину с хорошей должностью, с начинающей пробиваться сединой на висках, сильного, здорового — и видела перед собой беспомощного, капризного мальчика, который до сих пор прячется за мамину юбку. И в этот самый момент она поняла с ужасающей ясностью: спорить бесполезно. Кричать — бессмысленно. Он никогда не поймёт. Он не то что не хочет — он просто не способен понять. Его мир был устроен так, и в этом мире мама всегда была права, а её, Ольгины, чувства были просто досадной помехой, которую нужно было «перетерпеть».
Она медленно выпрямилась. Её руки сами собой расслабились. Дыхание, ещё секунду назад сбитое и прерывистое, стало ровным и глубоким. Она молча кивнула. Коротко, резко.
Николай неверно истолковал этот кивок. Он принял его за смирение, за усталое согласие. Он с огромным облегчением выдохнул. Гроза миновала. Конфликт исчерпан. Можно расслабиться до следующего раза.
— Вот и умница, — сказал он с ноткой покровительства в голосе, как будто похвалил ребёнка, переставшего капризничать. — Я знал, что ты всё поймёшь.
Он уже полностью расслабился, откинулся на спинку стула и снова потянулся к телефону. Для него вопрос был закрыт.
— Приготовь завтра её любимый салат с курицей, с ананасами. Она так обрадуется. И испеки что-нибудь, а? Твой яблочный пирог, например. Она его хвалила как-то.
Ольга посмотрела на него. Потом её взгляд переместился на его белую рубашку, брошенную на спинку стула и ждущую глажки. На её губах появилась странная, едва заметная улыбка. Она была совершенно спокойна. В голове её, как чёткий механизм швейцарских часов, уже начал выстраиваться план. Холодный, выверенный до мелочей и беспощадный. Он хотел, чтобы она потерпела? Хорошо. Она потерпит. Она сыграет роль, которую ей так долго навязывали. Но сыграет её так, что декорации этого семейного театра рухнут, погребая под собой всех.
— Конечно, милый, — её голос прозвучал на удивление ровно и мягко. — Я всё сделаю. Для твоей мамы. И для тебя. Конечно, испеку пирог.
Он удовлетворенно хмыкнул, не отрываясь от экрана. Он не заметил ни её ледяного взгляда, ни того, как её пальцы чуть дрогнули, когда она взяла со стула его рубашку. Он не видел, что война слов только что закончилась. И началась совсем другая игра. Игра без правил, в которой она больше не собиралась быть жертвой. Она станет режиссёром.
Следующий день не принёс Ольге ни умиротворения, ни сомнений. Она проснулась с ощущением абсолютной ясности в голове, какой не было уже много месяцев. Вчерашнее решение не испарилось с утренним туманом, а, наоборот, зацементировалось, превратившись в холодный, твёрдый стержень внутри неё. Она двигалась по квартире спокойно и методично, как хирург, готовящий операционную. Каждый её шаг был выверен.
За час до назначенного времени «инспекции» она приступила к финальным приготовлениям. Из самой глубины шкафа, из стопки вещей, предназначенных «для дачи», она извлекла старый, застиранный халат. Когда-то он был ярко-синим, но бесчисленные стирки съели цвет, оставив лишь блёклое, неопределённое нечто. Ткань была мягкой и дряблой, на локтях протёрлась почти до дыр. Это был не просто старый халат. Это был символ домашнего поражения, флаг капитуляции, который она сейчас собиралась поднять. Надев его, она подошла к зеркалу. Из отражения на неё смотрела уставшая, осунувшаяся женщина с тусклыми, собранными в небрежный пучок волосами. Идеально.
Затем она прошлась по квартире. Небольшой, но выверенный штрих хаоса: на журнальном столике осталась одинокая грязная чашка, на спинку стула была брошена рубашка мужа, которую она вчера так и не погладила. На кухне, на столешнице, она оставила несколько овощных очистков и нож. Это был не беспорядок, это была декорация. Продуманная до мелочей инсценировка бытовой катастрофы.
Звонок в дверь прозвучал резко и требовательно, ровно в семь вечера. Антонина Павловна всегда была пунктуальна. Ольга глубоко вдохнула, выдохнула и пошла открывать, шаркающей, старческой походкой.
На пороге стояла свекровь. Спина прямая, как аршин, голова высоко поднята, в руке сумка, которую она держала, словно скипетр. Её взгляд тут же начал сканировать прихожую, оценивая и вынося приговор. Но Ольга не дала ей времени. — Мама! Как хорошо, что вы приехали! — запричитала она преувеличенено жалобным, надрывным тоном, бросаясь к свекрови с порога.
Антонина Павловна от неожиданности сделала полшага назад, её лицо застыло в недоумении.
— Я совсем не справляюсь! — продолжала голосить Ольга, хватая свекровь за локоть своей холодной рукой. Её хватка была на удивление крепкой. — Коленька такой беспомощный! Посмотрите, я не успела ему рубашку погладить! — она ткнула пальцем в сторону стула. — А суп… мне кажется, я его пересолила! Он же будет недоволен! Он так расстроится!
Она, не ослабляя хватки, потащила ошарашенную женщину на кухню.
— Может, вы покажете, как правильно? А то я боюсь, ваш сын останется голодным и неопрятным! Я ведь так переживаю за его комфорт! Вы же лучше знаете, что он любит!
В этот момент из комнаты, привлечённый шумом, вышел Николай. Он увидел свою жену в этом жутком халате, вцепившуюся в его мать, и замер на месте.
— Ты что, цирк устроила? — процедил он сквозь зубы, его лицо начало медленно наливаться краской от стыда.
Ольга резко обернулась. Её глаза были широко распахнуты, в них плескались преувеличенные отчаяние и обида.
— Нет, — ответила она, не меняя жалобного тона и не выпуская руку свекрови. — Я просто согласилась с твоей мамой. И с тобой. Я плохая хозяйка и не справляюсь с её сыном. Поэтому я прошу помощи у более опытного человека. У тебя, мама, — она заискивающе посмотрела на Антонину Павловну. — Разве не для этого вы приехали? Помочь мне? Помочь Коленьке? Ты же сам вчера сказал мне потерпеть и послушать маму. Я слушаю.
Антонина Павловна, наконец оправившись от первого шока, переводила взгляд с растерянного сына на свою невестку. В её глазах недоумение сменилось чем-то другим. В них загорелся знакомый огонёк превосходства и праведного гнева. Она всегда знала, что эта девица — никудышная хозяйка. И вот, наконец, та сама в этом призналась.
Николай хотел было что-то возразить, открыть рот, но не нашёл слов. Он оказался в ловушке. Любая попытка остановить Ольгу сейчас выглядела бы как защита её «некомпетентности» перед лицом матери. Он мог только беспомощно смотреть, как его жена, с этим безумным блеском в глазах, продолжает своё представление, втягивая их обоих в самый центр уродливого, ею же срежиссированного фарса.
Антонина Павловна на мгновение застыла, но это была пауза хищника, оценивающего лёгкую добычу. Она всегда знала, что невестка — бестолковая. И вот оно, чистосердечное признание. Окинув Ольгу презрительным, но одновременно удовлетворённым взглядом, она наконец-то выпустила свою сумку из рук, поставив её на пол с видом генерала, прибывшего на поле проигранного сражения, чтобы лично возглавить контрнаступление. Она развязала платок на шее и с хозяйским видом прошла на кухню.
— Ну, показывай, горе-хозяйка, что ты тут натворила, — её голос, ещё минуту назад полный недоумения, обрёл знакомые стальные, покровительственные нотки. Она заглянула в кастрюлю с супом, которую Ольга предусмотрительно оставила на плите.
— Я не знаю, что не так! — продолжала причитать Ольга, следуя за ней по пятам, как напуганный щенок. — Я всё делала по вашему рецепту, мама! Всё записала! Но он какой-то… не такой!
Антонина Павловна взяла ложку, зачерпнула немного бульона и попробовала, брезгливо поджав губы. На самом деле суп был абсолютно нормальным. Но признать это означало бы потерять власть.
— Пресно, — вынесла она вердикт. — Совершенно безвкусно. Как твой Коленька это ест? Давай сюда соль.
Ольга с суетливой готовностью бросилась к шкафчику.
— Конечно-конечно! Вот, мама! Я сейчас сама!
Она схватила солонку и с демонстративным усердием начала трясти её над кастрюлей.
— Оля, хватит! — не выдержал Николай, который всё это время стоял в дверном проёме, окаменев от стыда. — Ты же пересолишь!
— Тише, Коля! — тут же оборвала его Антонина Павловна, не глядя. — Не мешай. Она должна научиться. Давай, Оля, ещё. Мужчинам нравится еда посолонее.
Ольга послушно трясла солонкой, пока свекровь не сказала «достаточно». Затем она с надеждой посмотрела на мужа.
— Вот видишь, Коленька? Мама лучше знает! А ты меня ругаешь!
Николай ничего не ответил. Он просто провёл рукой по лицу и тяжело опёрся о дверной косяк. Представление набирало обороты.
— Так, с супом потом разберёмся. Что у нас на второе? — скомандовала Антонина Павловна. — Коля говорил про салат. Где продукты?
Ольга распахнула холодильник и начала с грохотом выставлять на стол куриное филе, банку ананасов, овощи.
— Вот, мама! Я всё приготовила! Что мне делать?
— Для начала — нарежь курицу. Мелкими кубиками. Ты же знаешь, как это делается? — в голосе свекрови сквозил откровенный сарказм.
— Конечно, мама! Конечно, знаю! — Ольга схватила нож и с энтузиазмом принялась кромсать варёное филе. Она делала это с невероятной неловкостью: куски получались то огромными, то распадались в труху.
— Постой! — Антонина Павловна раздражённо выхватила у неё из рук нож и доску. — Ты его в кашу превратишь! Смотри, как надо. Вот, ровные, аккуратные кусочки. Один к одному. Поняла? Теперь давай огурец.
Она вернула Ольге нож. Ольга взяла огурец и начала срезать с него кожуру толстым слоем, оставляя лишь тонкую сердцевину.
— Мама, а так правильно? Я просто думаю, Коленьке кожура может не понравиться, она же жёсткая. Лицо Антонины Павловны начало медленно багроветь. Её терпение, казавшееся безграничным, давало первые трещины.
— Ты что, издеваешься? Кто так чистит овощи? Дай сюда!
Она снова отобрала у невестки нож. Николай, наблюдавший за этим унизительным процессом, не выдержал.
— Мам, Оля, может, хватит? Давайте просто посидим, чаю попьём.
— Не мешай нам, Коля! — в унисон, не сговариваясь, ответили обе женщины. Только Ольга произнесла это жалобно, а Антонина Павловна — резко и властно.
— Я хочу научиться, Коленька! — тут же добавила Ольга, глядя на мужа глазами, полными фальшивых слёз. — Я ведь для тебя стараюсь! Чтобы тебе было вкусно, как у мамы!
Этот удар был точным. Николай замолчал, понимая, что загнан в угол. Любое его слово будет использовано против него. Ему оставалось только стоять и смотреть, как его жена с методичным упорством доводит его мать до белого каления, прикрываясь его же именем. А Антонина Павловна, закусив губу от злости, продолжала свой «мастер-класс», который всё больше походил на попытку обучить обезьяну высшей математике. Она уже не получала удовольствия от своей власти. Она просто злилась. Злилась на эту невыносимую, демонстративную, вопиющую глупость. Воздух на кухне сгустился до предела. Казалось, ещё одно неловкое движение, ещё один идиотский вопрос — и он взорвётся.
Кульминация наступила с яблочным пирогом. Точнее, с его идеей. Салат, исковерканный, но всё же собранный усилиями Антонины Павловны, сиротливо стоял на столе. Свекровь, тяжело дыша, опустилась на стул. Её лицо приобрело нездоровый, пятнистый румянец, а маска из вежливости и раздражения окончательно треснула, обнажив голую, неприкрытую ярость. Она чувствовала, что её водят за нос, но абсурдность происходящего не позволяла ей сформулировать обвинение. Нельзя же обвинить человека в том, что он слишком старательно пытается тебе угодить.
— Ну что, мама? Теперь пирог? — Ольга порхнула к шкафу, её голос звенел от фальшивого энтузиазма. — Коленька так его ждёт! Вы же помните, как вы его хвалили? Сказали, что он почти как ваш. Я так хочу добиться вашего уровня!
Она с грохотом поставила на стол большую миску, пакет с мукой, сахарницу.
— Коля, дорогой, помоги мне достать яйца из холодильника, а то я боюсь уронить, у меня руки от волнения трясутся! Николай, словно сомнамбула, подчинился. Он двигался как в вязком кошмаре, из которого не мог проснуться. Он поставил лоток с яйцами на стол.
Антонина Павловна молча наблюдала. Она уже ничего не говорила, просто смотрела на невестку так, как энтомолог смотрит на особо отвратительное насекомое.
— Так, сначала мука, — проговорила Ольга сама себе, разрывая бумажный пакет. Она зачерпнула полную миску и, делая вид, что хочет пересыпать её в ёмкость для замешивания, картинно споткнулась на ровном месте.
Миска накренилась в её руках. Доли секунды всё замерло, а потом белый, тончайший помол муки хлынул водопадом на пол. Это было не просто падение. Это был взрыв. Белое облако мгновенно окутало кухню. Белая мучная пыль оседала на всё: на тёмную столешницу, на плечи Антонины Павловны, на волосы Николая, на только что приготовленный салат. В воздухе повисла звенящая, мутная тишина, нарушаемая лишь тихим стуком пустой миски, докатившейся до ножки стола.
Ольга застыла с выражением вселенской скорби на лице.
— Ой… — прошептала она.
И этот тихий шёпот прорвал плотину.
— Коля, ты это видишь?! — закричала Антонина Павловна, вскакивая со стула. Она отряхивала с себя муку с таким видом, будто её облили нечистотами. — Ты видишь, на ком ты женился?! Это же не женщина, это катастрофа ходячая! Она не способна сделать элементарных вещей! Она испортила продукты, устроила свинарник! Как ты с ней живёшь?!
Она повернулась к сыну, и весь её гнев, копившийся весь вечер, обрушился на него. Он был лёгкой мишенью. Он был виноват во всём.
— Это ты во всём виноват! Посмотри, в кого ты превратился рядом с ней! Тебя же кормить нормально некому! Ты ходишь в мятых рубашках! Ты живёшь в этом бардаке! Я тебе говорила, я тебя предупреждала!
Николай стоял, покрытый тонким слоем муки, словно припорошённый снегом памятник самому себе. Он смотрел на свою кричащую мать, на жену, стоящую с видом побитой собаки посреди белого хаоса, на испорченный ужин. И в этот момент пелена спала с его глаз. Он вдруг увидел не заботливую мать и неумелую жену. Он увидел двух женщин, одна из которых безжалостно его пожирала, а вторая — с отчаянной жестокостью показала ему этот процесс в мельчайших деталях. Цирк, о котором он процедил час назад, предстал перед ним во всей своей уродливой красе. И режиссёром этого цирка была не только Ольга.
— Мама, хватит, — сказал он. Голос его был тихим, но в наступившей тишине он прозвучал, как выстрел. Антонина Павловна осеклась на полуслове, уставившись на него. — Что?
— Хватит. Поезжай домой.
На лице Антонины Павловны отразилось полное неверие. Сначала она хотела возмутиться, продолжить кричать, но что-то во взгляде сына остановило её. Там не было злости или раздражения. Там была глухая, свинцовая усталость и окончательность принятого решения. Он больше не был её маленьким Коленькой, которого нужно было защищать. Он был взрослым мужчиной, который просил её покинуть его дом.
Она молча поджала губы, схватила свою сумку, даже не взглянув на Ольгу, и чеканя шаг, вышла из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь.
На кухне воцарилась абсолютная тишина, густая и белая, как рассыпанная мука. Ольга не двигалась. Она ждала. Николай медленно обвёл взглядом поле боя. Его взгляд остановился на жене.
— Ты… — начал он и замолчал. Он провёл рукой по волосам, стряхивая муку. — Ты сделала это специально.
Это был не вопрос. Это было утверждение.
Ольга медленно подняла на него глаза. В них больше не было ни паники, ни заискивания. Только спокойная, холодная глубина.
— Я сделала то, что ты просил, Коля, — тихо ответила она. — Я потерпела. Я просто показала тебе, как выглядит твоё «потерпи» со стороны. Как выгляжу я, когда пытаюсь соответствовать. Как выглядит наша семья.
Она помолчала, а затем медленно, с огромным облегчением, развязала пояс на старом, застиранном халате. Она сняла его и аккуратно бросила на стул, оставшись в своей обычной домашней одежде. Спектакль был окончен. Актриса сняла костюм.
Она стояла посреди созданного ею хаоса — спокойная, сильная и, впервые за долгое время, свободная. И Николай смотрел на неё, на свою настоящую жену, и понимал, что в руинах этой кухни, в этой мучной пыли, у них, возможно, впервые появился шанс построить что-то своё. С нуля…
