– Ты что сейчас сказал?..
– Я просто… Мне надо время. Понять, чего я хочу. Разобраться в голове.
– А я?! У меня, между прочим, седьмой месяц!
– Я не ухожу навсегда, ты чего. Просто… на время. Я буду рядом. Приеду. Помогу. Ты родишь – я вернусь.
Он стоял в коридоре с чемоданом. Даже не смотрел на неё. Лишь ковырял ногтем край молнии на спортивной сумке, будто пытался избежать её взгляда. Она держалась за дверной косяк, будто он один мешал ей сейчас рухнуть на пол.
– А вещи зачем все забрал? Даже гантели свои увёз…
– Там квартира пустая. Надо же обустроить хоть как-то. Я ж не навсегда, Инна… Ну не дави, а?
Инна смотрела на него и не верила. Три года вместе. Два — в этой квартире, где всё делали по чуть-чуть: кухню выбирали, ванну меняли, кровать в спальню он собирал. И вот теперь он уходит. «На время». А она — с животом, с отеками, с бессонницей.
– А работа твоя тут при чём?
– Ну, мне реально два часа туда, два — обратно. Я нашёл рядом с офисом. Удобнее будет.
Он накинул куртку, сжал губы, будто ему действительно больно.
– Инн, ну пойми, мне самому тяжело. Но если я сейчас не пойму, что со мной… мы потом всё равно развалимся.
– А сейчас, значит, не развалимся, да? Сейчас — удобно… Пока я беременная, пока зависима, пока не могу никуда деться…
Он отвёл взгляд. Подхватил сумку. И ушёл.
Инна не плакала. Не в тот день. Даже не ночью. Сидела на диване, смотрела в стену, гладила живот. Малышка шевелилась — как будто пыталась отвлечь, дать понять: «Я тут. Мам, я с тобой».
Наутро она позвонила его матери.
– Лида Петровна, здравствуйте. Вы в курсе, что Саша… уехал?
– В смысле – уехал?
– Ну как, сказал, что «на время», но взял все вещи и ушёл.
– А… Это… Он говорил что-то… вроде снять квартиру хочет. Поближе к работе… Но чтоб вот так, всё забрать… Нет, я не знала.
Голос свекрови был напряжённым. И Инна сразу поняла: та врёт. Или делает вид, что не в курсе. Или правда не в курсе, но защищает сына.
– Лида Петровна, я одна. И на седьмом месяце. Мне тяжело.
– Доченька, может, это просто у него кризис?.. Ну, мужчины иногда пугаются… ответственности. Ты не переживай. Он вернётся. Он тебя любит.
Инна кивала, хотя знала, что нет. Ни он не любит, ни кризис тут не при чём. Просто ушёл.
Неделя. Две. Саша писал коротко. «Как ты?» — «Всё в порядке?» — «Я переведу тебе на карту, если надо».
Никаких звонков. Ни разу не приехал. А Инна… Инна каждую ночь смотрела на дверь и думала, вдруг сейчас.
Ключ провернулся в замке, она подумал: может он?
Но вместо него пришла Таня.
– Инн, я случайно. Честно. Он думал, тебя не будет.
– Кто думал?
Подруга стояла на пороге.
– Таня… ты чего несёшь? Кто думал?
– Саша… Мы… Ну, он меня подвёз, попросил забрать пару вещей, он думал ты к маме уехала.
Инна молчала. Всё стало ясно. Не просто «уехал». Не просто «надо разобраться». Не просто «на работу далеко».
Он ушёл к другой. И это была Таня.
– Ты с ним, да?
– Да… Нет… Ну мы просто… Он говорил, что у вас всё сложно… Что ты истеришь, что с работы ушла, что ты всё портишь. Я… я не знала, что ты одна осталась.
Инна закрыла глаза. Ребёнок шевельнулся. Как будто спросил: «Мама, ты всё поняла?»
– Уходи, Таня. И не вздумай приходить больше. Ни ты, ни он.
Таня стояла пару секунд, потом просто вышла. Даже не хлопнула дверью.
– Мама…
– Я приеду. Сегодня же.
– Я справлюсь.
– Ты справишься, но не одна. Я уже собираю сумку. Пусть этот трус живёт где хочет. А ты — моя дочь. Ты не одна.
Инна положила руку на живот. И в тот момент почувствовала, как внутри что-то перевернулось. Нет, не ребёнок. А внутри неё самой. Она вдруг поняла: всё, конец. И начала дышать иначе.
Мама приехала уже к вечеру. Как всегда — с пирогами, с компотом в пластиковых бутылках, с пледом… нет, не будем про плед. Просто с теплом.
– Посиди, отдохни. Я всё разберу.
– Мам, я не инвалид.
– Это не обсуждается. Ты теперь два в одном. А значит, тебе можно больше.
Инна впервые за эти две недели легла на диван без чувства вины. Мама на кухне гремела кастрюлями, и этот звук — обычный, будничный — был лучше любых слов поддержки.
– Ты его любишь? — спросила мама ближе к ночи, когда они сидели на диване, и Инна держала руку на животе.
– Уже не знаю.
– Прости, но он… крыса. Самая настоящая. Только крысы бегут, когда вода поднимается.
Инна усмехнулась, но горько.
– Он говорил, что вернётся. «Ты родишь — и я вернусь». Как будто роды — это перерыв в сериале. Как будто он пойдёт, поживёт спокойно, а потом — бац — на старт, внимание, папа.
– А ты?
– А я… верила. Потому что дура. Потому что люблю. Любила.
Мама покачала головой.
– Ты не дура. Ты просто нормальная женщина. Нормальная — значит, живая. А он… Он теперь твоя ошибка. Но знаешь, Инн… даже ошибки — это опыт. Только не давай ему стать будущим.
Через три дня Инна получила смс:
«Я скучаю. Думаю о тебе. Прости, что так получилось. Мы можем поговорить?»
Она не ответила.
Через неделю — ещё одно:
«Ты родила?»
И снова — тишина.
– Он чувствует, что теряет контроль, — сказала мама.
– Поздно. Уже всё.
Инна смотрела на зеркало. Под глазами — синеватые тени, волосы не первой свежести, но… в глазах — что-то новое.
Она больше не была той, что просила: «Останься». Она теперь — та, что умеет сказать: «Не возвращайся».
Роды начались в ночь. Внезапно. И — как всегда — не по плану.
Мама вызвала скорую, Инна почти не кричала. Только цеплялась за руку фельдшера, и шептала:
– Главное — чтобы она была здоровой. Всё остальное — неважно.
Когда всё закончилось, Инна впервые заплакала. Не от боли. От облегчения.
Маленький комочек на груди. Чужая, но уже родная. Крошечная, но такая сильная.
– Здравствуй, дочка.
Имя она знала сразу. Полина. Потому что — «сильная». Потому что с ней начнётся всё заново.
– Я слышал, ты родила… – сказал голос в трубке.
– Да. Три дня назад.
– Поздравляю.
– Спасибо.
– Я хотел бы приехать. Увидеть. Поговорить.
– Нет.
– Инн, ну ты же понимаешь…
– Понимаю. Понимаю, что ты ушёл, когда я в тебе нуждалась. Понимаю, что врал. Понимаю, что был с Таней. Понимаю. Только вот… принять это — не могу.
Пауза.
– Но я отец…
– Биологический, да. Но родитель — это не тот, кто делает ребёнка. А тот, кто остаётся.
– Я всё осознал. Я хочу всё исправить.
– А я — нет.
Она отключила.
Полина спала у неё на груди. А в голове — тишина. Та самая, которой не было всё это время.
И вдруг Инна поняла: всё хорошо. Не идеально, не по плану, не с тем человеком. Но — хорошо.
Она осталась. Не одна. С дочкой. С мамой. С собой.
И этого — более чем достаточно.
– Мам, я всё равно чувствую себя как будто… использованной, что ли. Как будто меня выжали, обманули, и теперь я вот — с ребёнком, а он где-то живёт в своё удовольствие.
Мама вытирала бутылочку и кивала, не перебивая.
– Это нормально. Ты сейчас отходишь от шока. Но потом, поверь, ты увидишь всё по-другому. Пока рана свежая — болит. А потом — станет просто шрамом.
Инна поджала губы. Она не хотела шрамов. Хотела вернуть ту наивную себя — ту, которая верила в «вместе и навсегда», в «он меня любит, просто у него сложный период». Но та девушка умерла. Где-то между словами «Ты родишь — а я вернусь» и ключом, провернувшимся в замке.
Они начали жить втроём. Бабушка, мама и дочь.
Полина росла активной, громкой и бесстрашной. Уже через месяц она заявляла о себе с таким напором, что у Инны временами звенело в ушах.
Но это было… настоящее.
Чистое. Без лжи. Без манипуляций. Без «я не готов», «мне нужно подумать».
Каждый день был как марафон. Грудное вскармливание, стирка, бессонные ночи, памперсы.
Но каждый вечер Инна смотрела на спящее лицо дочери и понимала: она на месте. Она там, где должна быть.
Саша писал.
Иногда утром:
«Как Полина? Всё хорошо?»
Иногда вечером:
«Я скучаю по тебе. И по ней. Прости меня. Всё было ошибкой»
Инна не отвечала. Даже не удаляла сообщения. Просто… не трогала.
А потом ему понадобилось официально — подписать бумаги.
– Я подам на развод, — сказала Инна, когда он набрал очередной раз, голос делал вид, будто между ними просто пауза.
– Инн, ты с ума сошла? У нас ребёнок! Мы же семья!
– Нет, Саша. Семья — это когда ты не сбегаешь. Когда ты вместе в трудное время.
– Я был растерян.
– Ты был слаб. А я была беременна. Знаешь, чем отличается слабый от подонка? Подонок потом ещё требует к себе понимания.
Он молчал.
– Я не хочу, чтобы Полина видела, как ко мне можно относиться. Я не хочу, чтобы она выросла и подумала: «Ага, значит, вот так выглядит любовь. Он может уйти, а она всё равно его ждёт.»
– Но… я отец.
– А ты вел себя как гость.
Саша всё-таки пришёл. Через месяц.
Принёс мягкую игрушку и коробку конфет.
Полина его не узнала. Он взял её на руки — она заорала. Прямо, мощно, с возмущением.
Инна подошла, забрала дочь.
– Тебе может казаться, что ты можешь вернуться в любой момент. Но она не игрушка. И я — тоже.
Он пытался говорить. О будущем, о том, как всё можно исправить.
Но Инна уже не слышала.
Ей было даже не больно. Просто… неинтересно.
Когда он ушёл, мама вышла с кухни.
– Ну что?
– Всё.
– Навсегда?
– Да.
– Поздравляю.
Инна усмехнулась.
– С чем?
– С тем, что ты встала на ноги. Не физически — душой. Ты стала сильнее. У тебя теперь есть ты сама. И это — самая важная победа.
Инна посмотрела на Полину, которая уже грызла край игрушки.
И впервые за долгое время — улыбнулась по-настоящему.
Весна пришла без приглашения. Да, Инна больше не следила за календарём — только за температурой под подгузником и расписанием прививок. Но утро стало светлым, воздух — другим, а в душе, неожиданно, поселилось что-то… лёгкое.
Она гуляла с Полиной в парке. Девочка сидела в коляске, по-своему серьёзная и сосредоточенная, будто везла сама себя на деловую встречу. Прохожие улыбались. Кто-то говорил: «Какая хорошенькая». И Инна каждый раз отвечала:
— Спасибо. Это моя сила. Мой смысл.
И да — больше не звучало в голове «он ушёл». Теперь звучало:
«Я осталась. Я выдержала. Я выросла».
Саша писал реже. Его последние сообщения были короткими, почти формальными.
«Планирую уехать в Питер. Работа. Может, надолго.»
«Если что — пусть сообщат через адвоката.»
Инна не ответила. И не потому, что хотела держать дистанцию. А потому что ему больше не было места в её настоящем. Она не злилась. Не желала зла. Просто — перестала ждать.
И это было самым освобождающим ощущением в жизни.
– Инн, ты правда больше не скучаешь по нему? — спросила подруга, пришедшая с вином и разговором по душам.
– По кому?
– Ну… по нему.
– По человеку, который бросил меня на седьмом месяце, пока жил с моей подругой, а потом вернулся с игрушкой, как будто она заменит ответственность?.. Нет. Не скучаю.
Подруга помолчала, но потом улыбнулась:
– Ты мололдец. Прямо — светишься.
– Я просто теперь знаю: если осталась — значит, не сломалась. А если не сломалась — значит, уже победила.
Однажды Инна открыла дверь курьеру, а тот протянул ей коробку.
– Подпишите.
– От кого?
– Не указано.
Внутри — альбом для фото, серебряная ложка с гравировкой «Полине от папы» и записка:
«Пусть у неё будет память, даже если меня не будет рядом. Прости меня, если сможешь. Саша.»
Инна долго смотрела на ложку. Потом — на фото Полины. А потом убрала всё в коробки и положила на полку, которую даже не заметишь, если не знать о её существовании.
– Она будет знать, кто ты. Но также — она узнает, кто была её мать. И выберет, кем быть.
Полина сделала первые шаги. Упала. Встала. Пошла снова. Инна смотрела, как она идёт — шатко, неловко, но с азартом.
И вдруг поняла: они похожи. Обе падали. Обе вставали. Обе идут, не оглядываясь.
Инна вышла на работу через полгода. Не туда, где раньше, — в новое место. С новыми людьми. С новыми правилами.
И никто не знал, через что она прошла. И это было… приятно. Потому что она теперь не про то, что случилось. А про то, кем она стала после.
Однажды вечером мама спросила:
– Ты бы хотела начать всё сначала? С другим?
Инна подумала.
– Не знаю. Но если когда-нибудь придёт кто-то… не чтобы спасти, не чтобы заполнить пустоту, а просто — быть рядом… Я, наверное, не испугаюсь.
– Вот и хорошо, — кивнула мама. — Но главное — ты уже не одна. У тебя есть ты. И у тебя есть она.
Инна подошла к кроватке. Полина спала. Спокойно, мирно. Маленькая победа. Маленькое чудо.
– Ты родилась, а он ушёл. Но именно в тот момент, когда он ушёл — я и родилась. Как мать. Как женщина. Как человек, который больше не будет жить в ожидании.
Она накрыла дочь одеялом и погладила по волосам.
И прошептала:
– Я больше не жду.
