Не смея отвернуться, она смотрела, как раздевается старик. Ожидая и страшась того, что должно было случиться, Сонечка считала про себя драгоценные секунды.
Между тем, Кузьма Федорович снял сюртук, небрежно бросив его на кресло, и принялся расстегивать жилет…
Глядя, как верно движется дело, Соня содрогалась от ужаса: неужели она ошиблась? Старик уже принялся за рубашку, но вдруг остановился. Окинув жадным взглядом девушку, замершую у двери, он проворчал:
— Не стой как неродная, помоги разоблачиться!
Тяжело опустившись на кровать, Кузьма Федорович вытянул ноги, обутые в начищенные сапоги, и коротко приказал:
— Стащи.
Когда Соня опустилась перед ним на колени, он благодушно потрепал ее по голове.
— Не бойся, моя сладенькая, не обижу. Ночка-то нам долгая предстоит… — он захихикал и вдруг, точно подавившись смехом, с хрипом откинулся на кровать.
Выждав несколько мгновений, Сонечка поднялась и шагнула ближе, пристально вглядываясь в лицо старика. И, наконец, расслышав тихое похрапывание, отступила. Подсыпанный в вино порошок подействовал: Кузьма Федорович крепко уснул. А, значит, она получит свою награду!
С тех пор как Яков Степанович Синев встретил Марью Ивановну Крапивину, он потерял покой. Стройная, словно берёзка, с тёмной копной тяжелых волос, брови — точно угольком выведены, Маша смотрела на мир красивыми печальными глазами, и улыбка редко трогала её губы.
Впрочем, Яков Степанович вскоре узнал, что у неё мало поводов для радости. Рано оставшись без родителей, она из милости была взята в Санкт-Петербургский Николаевский сиротский институт, куда принимали дочерей умерших чиновников и младших офицеров.
Девочки, не имевшие ни опекунов, ни состояния, обучались разным наукам и языкам, получали опыт ведения хозяйства, приобщались к ремёслам — шитью, плетению кружев…После выпуска институтки становились воспитательницами, учительницами, фельдшерицами, белошвейками. Словом, могли заработать на кусок хлеба.
Только не все умели удачно устроиться, выйдя за пределы классов. Не ко всякой судьба оказывалась благосклонна. Вот и Марья Ивановна поступила гувернанткой к дочери некоего господина, но отчего-то долго на месте не задержалась.
И теперь перебивалась, давая уроки французского языка. Тяжела участь бедной, но честной девушки, оставшейся наедине с невзгодами!
Недолго думая, Яков Степанович решился протянуть ей руку помощи. Служа страховым инспектором, он получал четыре тысячи рублей в год, да к тому же унаследовал небольшое состояние…Не бедствуя, он мог жениться по любви: приданое невесты не имело значения.
Сама Марья Ивановна не осталась равнодушна к ухаживаниям. Высокий и крепкий, с окладистой русской бородой, Синев, уже отпраздновавший свое тридцатипятилетие, одним своим видом внушал доверие.
Мужчина солидный и видный: за таким — как за каменной стеной! Оттого и дело сладилось быстро: Маша Крапивина, вся сияющая, посветлевшая лицом, сказала заветное «да».
К пышной свадьбе готовиться не стали, тихо обвенчавшись в маленькой церкви в присутствии нескольких близких знакомых, пришедших поддержать молодых. Отпраздновали событие за богато накрытым столом, и отправились в дом на Серпуховской улице, где жил Синев.
Отослав горничную Анюту, подавшую лёгкий ужин, и наказав не беспокоить, Яков Степанович и Маша остались наедине…А довольная свободой Аннушка под вечер улизнула к знакомому фельдфебелю.
Вернувшись со свидания, служанка тихо прокралась к себе в каморку. Однако, не успела ещё улечься, как услышала крики хозяина.
— Вот ведь дело-то какое! — шепталась она на утро с прачкой. — Он ей: где да с кем? А она плакать и на коленки. А он хвать ее! Бьет, а потом сам на колени и ноги целовать. Видать, барышня-то порченая попалась. Не соблюла себя до свадьбы-то!
С той роковой ночи в доме Синевых не было мира.
— Давно бы ушла, кабы столько не платили, — жаловалась Анюта. — Ни минуты с ними покоя нет. То ругаются, то плачут, то целуются. А на днях-то — страх какой! — госпожа едва в окошко не прыгнула. Насилу он её удержал.
— Ох, не бывать в такой семье добра! — вторила прачка. — Как бы он бедняжку со свету не свёл.
— И то верно! — вздыхала Анютка. — А ежели дознается, кто Марью Ивановну спортил, и вовсе жди беды.
Ни болтливая горничная, ни её задушевная подруга не знали: Яков Степанович Синев уже вызнал горькую историю Маши. Задыхаясь от слёз, она рассказала, как поступила гувернанткой к дочери вдовца, а тот совершил над ней насилие, после выгнав из дома прочь. И, как не крепилась Марья Ивановна, а всё-таки назвала мужу имя обидчика — Кузьма Федорович Кузнецов.
— «Сладенькая моя» называл, — дрожа от рыданий, признавалась Маша…
А в голове Якова Степановича вызревал план.
После злополучного разговора Синев приступил к воплощению своей идеи. И для того, чтобы сделать первый шаг ему нужна была хорошенькая девица с легким нравом.
Очаровательную блондинку Сонечку, смотревшую на мир широко распахнутыми синими глазами, он приметил в кофейне, распознав в ней одну из барышень, не отягощенных моральными принципами.
— Хочешь, милая, пятьдесят рублей заработать? — обратился Яков Степанович к Соне.
— Кто же не хочет-то, — улыбнулась она, показав ямочки на щеках. — А что нужно сделать?
— Ерунда! Пустое дельце! Есть один богатый старичок, все святошей прикидывается, а мы его с приятелями разоблачить хотим. Окрути его, приведи в номер да опои. Уснет — уходи. А мы затаимся в соседнем номере. Как исчезнешь — ворвемся и разоблачим его! Хорошая выйдет шутка!
Деньги показались Соне простыми. Охмурить Кузьму Федоровича, притворившись, что нужно место гувернантки, не составило труда. И устроить свидание в гостинице душным августовским вечером вышло быстро.
Перед тем, как раздеться, Сонечка предложила пригубить вина, щедро добавив в стаканы один доступный тогда снотворный порошок. Старичок отхлебнул, отправился на кровать, начал раздеваться…и уснул, так и не сняв рубахи.
Сделав обещанное, Соня выскользнула из номера, наказав прислуге до девяти часов барина не будить.
Стоило Сонечке покинуть гостиницу, как смежная дверь, соединявшая два гостиничных номера, приоткрылась. Взломать ее не составило труда — достаточно было воспользоваться перочинным ножичком.
В комнату вошел Яков Степанович, а за ним — покорная мужу Марья Ивановна, держащая в руках свечу. Вместе они подошли к кровати, на которой лежал глубоко спящий враг. Несколько ударов ножом — уже не столь тонким, как перочинный — и дело было кончено.
Ранним утром Синевы уехали из гостиницы, на несколько часов разминувшись с полицией, вызванной коридорным, пришедшим будить постояльца и обнаружившим жуткую картину…
Петербургским сыскным оказалось по силам распутать эту историю. Личность убитого установили быстро: о пропаже Кузьмы Федоровича Кузнецова, богатого домовладельца и почтенного вдовца, воспитывавшего единственную дочь — четырнадцатилетнюю Лизу, заявили слуги.
Лакей и горничная откровенно поведали, что барин пусть и был заядлый ходок, даже если не ночевал дома, то всегда объявлялся под утро.
Другую ниточку вручила полицейским сама Сонечка: не на шутку перепуганная историей о заколотом в гостиничном номере барине, просочившейся в газеты, она поделилась с подругами. А там слухи дошли и до агентов, собиравших по Петербургу информацию.
Отмалчиваться Соня не стала, выложив все, что знала о нанимателе.
— Имени его не слышала, но он — из чиновничьей братии! — уверяла она.
Оставалось дежурить у министерств, управлений, контор и банкирских домов, пока свидетельница, видевшая Синева в лицо, уверенно не ткнула в него пальчиком.
Дело Синевых наделало в Петербурге много шума. Многие искренне сочувствовали прекрасной в своей безучастной покорности Марье Ивановне, с которой так сурово и несправедливо обошлась жизнь.
С жалостью глядели на бледного и худого Якова Степановича, то и дело нервно оглаживавшего свою русую бороду. Светлокосая Соня, глядевшая на присяжных круглыми от страха синими глазами, казалась испуганной девочкой, растерянной и запутавшейся.
История падения Марьи Ивановны и безумной ревности Якова Степановича, рассказанная их адвокатом, тронула сердца присяжных. Однако улики оказались неопровержимы: вина Синевых была доказана. А вердикт был неожиданно суров: её приговорили к 12, а его — к 18 годам каторжных работ.
Что касается Сонечки, соблазнившей Кузьму Фёдоровича и заманившей его в гостиницу, то её оправдали.
