Скрипнула половица в коридоре. Я замерла, приоткрыв глаза. Олег снова встал.
Он двигался почти бесшумно, словно тень, но за пять лет брака я научилась различать его шаги. Вот он прошел в кухню, налил стакан воды — я слышала тихий плеск. А потом — щелчок замка на двери, ведущей в подвал.
Это началось три недели назад.
Сначала я думала, он просто не может уснуть, ищет уединения. Наш дом старый, доставшийся от его деда, и подвал был его царством — местом для инструментов и всякого хлама. Но скоро я поняла, что это не просто бессонница.
Он уходил ровно в два часа ночи. Всегда.
Я сползла с кровати. Ноги утонули в мягком ворсе ковра. Накинув халат, я на цыпочках прокралась к двери.
Прислушалась. Из глубины дома, из-под пола, доносились звуки. Глухие, странные. Словно кто-то волочил по бетонному полу что-то тяжелое и мягкое.
А потом я услышала плач.
Это был не женский и не детский плач. Он был сдавленным, рваным, полным такого отчаяния, что у меня поползли мурашки по коже.
Он всхлипывал, замолкал, а потом снова начинал, и в этом звуке было что-то неестественное, механическое.
Я вернулась в постель, сжавшись в комок. Что он там делает? С кем? Сердце колотилось где-то в горле.
Утром он был как выжатый лимон. Темные круги под глазами, осунувшееся лицо. Он молча размешивал сахар в чашке, глядя в одну точку.
— Олег, что происходит?
Он вздрогнул, поднял на меня пустой взгляд.
— В смысле?
— Ты каждую ночь уходишь в подвал и запираешься. Я слышу оттуда странные звуки. И плач.
Я старалась, чтобы мой голос не дрожал. Чтобы он не увидел моего страха.
— Лена, не придумывай. Я просто… работаю над одним проектом. Не хочу тебе мешать.
— Каким проектом в два часа ночи? — я повысила голос. — Что за проект заставляет взрослого мужика рыдать?
Он резко поставил чашку на стол. Несколько капель выплеснулись на скатерть, оставляя темные пятна.
— Это мое дело. Просто не лезь, пожалуйста.
Он встал и ушел, даже не допив. Я осталась одна на кухне. Его слова «не лезь» повисли в воздухе, холодные и острые, как осколки стекла.
Днем, когда он уехал на работу, я спустилась к подвальной двери. Массивная, обитая железом, с огромным навесным замком.
Я подергала — бесполезно. Припав к замочной скважине, я попыталась что-то разглядеть, но внутри было темно. Пахло сыростью, землей и еще чем-то… чем-то сладковатым и химическим. Краской?
Вечером он вел себя так, будто утреннего разговора и не было. Улыбался, спросил, как прошел мой день, предложил посмотреть фильм. Но его глаза оставались чужими.
Он был здесь, рядом со мной на диване, но мыслями — там, внизу, в своем запертом мире.
Ночью я снова проснулась от скрипа половиц. Ритуал повторился.
Я больше не могла это терпеть. Когда щелкнул замок, я выскользнула из спальни. На этот раз я не остановилась наверху.
Я спустилась по скрипучим ступеням и замерла у самой двери, прижавшись к ней ухом.
Звуки были громче. Скрежет металла. Глухие удары. И этот ужасный, надрывный плач. Он был таким близким, что казалось, человек плачет прямо за дверью.
Я зажмурилась, пытаясь унять дрожь. Кто там? Кого он прячет?
Внезапно плач оборвался на полуслове. Наступила звенящая пустота. Я затаила дыхание.
И тут же из-за двери раздался спокойный, до ужаса знакомый голос Олега.
— Ну вот и все. Теперь ты красивый. Теперь ты готов.
Мои ладони стали ледяными. Я отшатнулась от двери, споткнулась о нижнюю ступеньку и с глухим стуком села на пол.
Он говорил не с человеком. Он говорил с тем, что только что плакало.
Я не помню, как заставила себя подняться и вернуться в постель. Лежала, не дыша, и ждала. Через час Олег вернулся.
Он лег рядом, и я почувствовала, как от него исходит холод подвальной сырости. Я притворилась спящей, даже когда он осторожно провел рукой по моим волосам.
Утром страх сменился холодной, звенящей решимостью. Я больше не буду жертвой в собственном доме. Я узнаю, что он прячет.
План родился сам собой. Ключ. Мне нужен был ключ от подвала.
Связка ключей Олега всегда лежала на комоде, пока он был в душе. Среди них был один, который я никогда не видела в деле — большой, старый, почти черный от времени. Ключ от подвального замка.
Я вспомнила про коробку с вещами племянницы, которую мы хранили на антресолях. Среди старых игрушек там лежал брусок скульптурного пластилина.
Сердце бешено колотилось, пока я ждала, когда Олег пойдет в душ. Шум воды стал для меня сигналом.
Руки дрожали так, что я едва могла удержать ключи. Я схватила связку, нашла тот самый ключ и с силой вдавила его в мягкий пластилин. Один раз. Второй. Отпечаток получился четким, идеальным.
Я быстро протерла ключ салфеткой, вернула связку на место и выскользнула из комнаты за секунду до того, как шум воды прекратился.
В тот же день я поехала в другой конец города, в старую мастерскую, где угрюмый старик в прожженном фартуке делал ключи.
— От старого сундука, — соврала я, протягивая ему слепок. — Достался от бабушки, а ключ потерялся.
Он хмыкнул, но вопросов задавать не стал. Через полчаса у меня в руках был грубо выточенный, но точный дубликат.
Ночью я почти не спала. Я ждала. Ровно в два часа ночи Олег встал. Скрип половиц, плеск воды, щелчок замка. Он ушел.
Я выждала десять минут, которые показались мне вечностью. Потом, сунув в карман халата новый ключ, я вышла из дома.
Ночь была прохладной и беззвездной. Я обошла дом и подошла к старой внешней двери в подвал — двум тяжелым створкам, выходящим прямо из земли. На них висел точно такой же массивный замок.
Ключ вошел в скважину со скрежетом. Я затаила дыхание, боясь, что он не подойдет. Повернула. Замок не поддавался. Я надавила сильнее, всем телом, и вдруг раздался громкий, ржавый щелчок.
Я замерла, прислушиваясь. Но изнутри доносились все те же звуки — монотонные удары и механический плач. Он меня не услышал.
Собравшись с духом, я медленно подняла одну из тяжелых створок. В нос ударил уже знакомый запах сырости, земли и краски. Внизу, в глубине подвала, горела одна-единственная лампа.
Ее свет падал на верстак. А на верстаке… на верстаке лежала фигура, накрытая белой простыней.
Очертания были безошибочно человеческими, но маленькими, как у ребенка. Вокруг были разложены инструменты, баночки с краской, мотки проволоки и разобранный динамик, из которого и доносился тот самый плач.
Олег стоял спиной ко мне, склонившись над фигурой. Он что-то делал, напевая себе под нос.
Я сделала один тихий шаг вниз по бетонным ступеням. Второй.
И тут плач резко оборвался. Олег замер. А потом медленно, очень медленно начал поворачиваться в мою сторону. В его руке был зажат длинный, тонкий скальпель.
Мы смотрели друг на друга целую вечность. Я — стоя на ступеньках, вцепившись в холодную стену. Он — у верстака, с блестящим лезвием в руке. Его лицо было не злым и не испуганным. Оно было бесконечно, смертельно уставшим.
Скальпель со звоном упал на бетонный пол.
— Лена, — выдохнул он. И в этом одном слове было столько боли, что мой собственный страх испарился, уступив место чему-то другому.
Я медленно спустилась вниз. Мой взгляд был прикован к верстаку. Дрожащей рукой я потянула за край простыни и стянула ее.
На столе лежала кукла.
Невероятно реалистичная, в мельчайших деталях похожая на маленькую девочку лет пяти.
Фарфоровая кожа с едва заметными веснушками на носу, тонкие, тщательно прорисованные ресницы, пушистые светлые волосы. Она была одета в простое ситцевое платьице.
Это было произведение искусства. Жуткое, но совершенное.
— Что это? — прошептала я, не в силах отвести взгляд от ее стеклянных, пустых глаз.
— Это Аня, — тихо сказал Олег. Он опустился на ящик рядом с верстаком и закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.
Я подошла и села рядом, не зная, что делать, что говорить. Я просто положила руку ему на спину.
— Я никогда тебе не рассказывал, — его голос был глухим, сдавленным. — До тебя… у меня была другая жизнь. Другая семья. Мы попали в аварию. Ее… ее больше нет. Ни жены, ни дочки.
Он поднял на меня глаза, полные слез. Тех самых слез, которые я слышала по ночам через динамик. Это был его собственный плач. Записанный и воспроизведенный снова и снова.
— Я думал, я справлюсь. Думал, что с тобой начну все с чистого листа. Но оно не отпускает, Лен. Оно грызет меня изнутри.
Год назад я наткнулся на этих… кукол-реборнов. Люди делают их, чтобы пережить потерю. И я… я подумал, что смогу сделать ее. Свою Аню. Чтобы хотя бы просто посмотреть на нее еще раз.
Он говорил, а я смотрела на его измученное лицо, на его руки в царапинах и пятнах краски, на эту куклу, в которую он вложил всю свою невысказанную боль. И вся мистика, весь ужас последних недель схлынул, оставив после себя лишь горькое сочувствие.
Он не маньяк. Он просто сломленный человек, который отчаянно пытался склеить свое разбитое сердце самым странным и жутким способом, который только смог придумать.
— Почему ты не сказал мне? — тихо спросила я.
— Стыдно, — он покачал головой. — Стыдно быть таким слабым. Стыдно, что я не смог ее защитить. Стыдно, что я принес это прошлое в нашу с тобой жизнь. Я не хотел тебя этим грузить.
Думал, сделаю куклу, посмотрю на нее, и мне станет легче. А потом… потом я ее просто сожгу. Но стало только хуже.
Он снова заплакал, уже не скрываясь. И я обняла его. Крепко, как только могла.
Я не знала, что нас ждет впереди. Сколько времени понадобится, чтобы залечить эту рану.
Но в тот момент, в этом сыром подвале, пахнущем краской и горем, я поняла одно.
Тайна, которая чуть не разрушила нашу семью, на самом деле была единственным, что могло ее спасти.
Потому что теперь я знала его всего. Не только сильного и уверенного мужчину, за которого выходила замуж, но и человека с огромной дырой в душе.
И я была готова помочь ему заполнить ее. Не куклами. А любовью.
