Тяжелый амбарный замок холодил ладонь даже через ткань рукавицы. Полина с усилием провернула ключ — механизм отозвался недовольным, ржавым скрежетом, словно жаловался на вторжение.
Виталий всегда смазывал петли сам, никому не доверяя этот ритуал, но теперь хозяина не было, и металл сопротивлялся чужой руке.
Девять дней.
Всего девять дней, как его не стало, а дом уже превратился в проходной двор. Квартира гудела, как растревоженный улей: звон посуды, шарканье ног, приглушенные голоса, от которых хотелось спрятаться под землю.
Полина сбежала сюда, в гараж, под предлогом «найти складные стулья», но на самом деле — чтобы просто помолчать.
Внутри стояла плотная, почти осязаемая тишина. Здесь всё было пропитано его присутствием: старая куртка на гвозде, верстак, заваленный инструментами, недопитый чай в пыльной кружке.
Полина включила свет. Лампочка мигнула и неохотно залила пространство желтым, болезненным светом, выхватывая из полумрака ряды подписанных коробок.
Виталий был педантом. У него каждая гайка знала своё место, каждый саморез лежал в подписанной ячейке. «Порядок в вещах — порядок в голове», — любил повторять он, распекая Полину за небрежно брошенное полотенце.
Она провела рукой по стеллажу. «Сверла», «Электрика», «Разное. Крепеж».
Последняя коробка, из-под зимних ботинок, стояла слишком глубоко, в самой нише, задвинутая тяжелым трансформатором.
Полина потянула её на себя, ожидая услышать грохот железок, но коробка оказалась предательски легкой. Она скользнула в руки почти беззвучно.
Полина сняла крышку.
Внутри не было ни болтов, ни гаек. Там лежало мягкое.
Разноцветные свертки, аккуратно уложенные рядами, словно драгоценности в витрине ювелира.
Полина нахмурилась. Она потянула за край черной кружевной ткани. Это были трусики. Женские. Явно не новые, но выстиранные и отглаженные.
Первая мысль была глупой, спасительной: может, он перепродавал конфискат? В девяностые он чем только не занимался. Но Виталий умер в 2024-м, был уважаемым начальником отдела логистики, а не челноком.
К каждому свертку была прикреплена бирка. Не просто бумажка, а плотный картон, пробитый дыроколом и привязанный суровой ниткой к этикетке белья.
Полина поднесла первую бирку к свету. Знакомый, размашистый почерк мужа ударил по глазам больнее, чем пощечина.
«Лариса. Соседка (3 этаж). Июль 2021».
Полина моргнула. Перевернула картонку. На обратной стороне было написано:
«Визжит как резаная. В постели суетливая, бесит. Но борщ вкусный. Дала сразу, стоило починить кран».
Воздух в гараже вдруг стал вязким, как кисель. Дышать стало трудно. Лариса. Соседка, которая прямо сейчас, в эту самую минуту, сидит на кухне Полины, нарезает сыр и сокрушается: «Какого мужика потеряли, Полюшка, какого мужика! Золотые руки!».
Руки у Полины задрожали. Она выронила черное кружево обратно в коробку и схватила следующий сверток. Красные стринги, дешевая синтетика, размер XL.
«Жанна. Парикмахерская «Лотос». Декабрь 2022».
Комментарий на обороте был написан красной ручкой, с нажимом:
«Толстая, потеет. Сделала скидку на стрижку. Больше не звонить, слишком навязчивая».
Жанна стригла их семью пять лет. Всегда улыбалась, спрашивала про здоровье, заигрывала с Виталием, пока надевала на него пеньюар. Полина считала это профессиональной вежливостью.
Она перебирала их одну за другой. Двенадцать свертков. Двенадцать бирок. Двенадцать имен.
Это была не коробка. Это был каталог. Энтомологическая коллекция, только вместо бабочек на булавки были насажены живые женщины. Её знакомые. Её приятельницы. Те, кто приходил в её дом, пил чай из её чашек, поздравлял с праздниками.
Оказывается, она жила не с мужем. Она жила с коллекционером трофеев.
Полина села на шаткий табурет. Ноги стали ватными. В голове крутилась карусель из лиц и дат. Вот они с Виталием на даче, жарят шашлыки, а рядом смеется Света.
Полина потянулась к свертку с бежевым хлопком.
«Светка. Одноклассница. Встреча выпускников 2019».
Света. Крестная их сына. Лучшая подруга, которая знала все секреты Полины. Которая плакала на плече у Полины, жалуясь на своего мужа-неудачника.
Полина медленно перевернула бирку.
«Всегда хотел её, ещё со школы. Думал — огонь, оказалась — сырое полено. Вечно ноет про деньги, просит в долг. На один раз, чисто для галочки».
В груди поднялась горячая, темная волна. Это была не ревность. Ревность — чувство живое, горячее, для тех, кого любишь. Это была брезгливость. Липкая, холодная гадливость, словно она наступила босой ногой в слизняка.
Он не просто изменял. Он протоколировал. Он оценивал. Он ставил им «зачет» или «неуд», как строгий учитель нерадивым ученицам.
И хранил эти свидетельства здесь, в гараже, под видом крепежа. Приходил сюда «чинить машину», а сам перебирал свои победы, теша своё раздутое эго.
Полина встала. Резко, так, что табурет отлетел в сторону и с грохотом ударился о верстак.
Она накрыла коробку крышкой и взяла её под мышку.
Нужно возвращаться. Стулья она не нашла, зато нашла кое-что поважнее.
Путь до дома занял пять минут, но Полине показалось — вечность. Осенний ветер бил в лицо, швырял под ноги мокрые листья, но она не чувствовала холода. Внутри неё звенела натянутая струна.
В прихожей было душно. Пахло чужим потом, сладкими пирогами и дешевым ладаном. Гора обуви у порога напоминала свалку.
Из гостиной доносился гул голосов.
— …вот я и говорю, святой был человек, — вещал чей-то пьяноватый бас. — Всё в дом, всё для семьи. Сам не доест, а жену оденет.
Полина, не разуваясь, прошла по коридору. Она слышала, как на кухне шумит вода — кто-то мыл посуду. В зале было людно. Стол был накрыт богато — Виталий любил широкие жесты, и поминки вышли под стать ему: с размахом, с икрой, с дорогой водкой.
Во главе стола, рядом с пустым стулом, предназначенным для «души», сидела Света. Лицо заплаканное, тушь потекла, но челюсти работали исправно — она уплетала холодец.
Рядом Лариса, соседка, подливала себе наливку, горестно качая головой. Жанна-парикмахер поправляла прическу, глядя в экран телефона как в зеркало.
— Полюшка! — всплеснула руками Лариса, заметив хозяйку. — Ты где пропадала? Мы уж потеряли. Садись, тебе поесть надо, совсем лица нет.
— Я в гараже была, — голос Полины прозвучал неожиданно громко и твердо. Разговоры стихли.
— В гараже? — переспросила Галина Петровна, главбух с работы Виталия, женщина строгая и прямая, как рельса. — Зачем?
— Искала память о муже, — Полина подошла к столу.
Она сдвинула в сторону блюдо с пирожками и с глухим стуком поставила коробку в центр стола. Прямо на крахмальную скатерть.
— Что это? — насторожилась Света, перестав жевать.
— Это, девочки, архив Виталия. Его, так сказать, мемуары. — Полина обвела взглядом притихших гостей. — Он ведь у нас был человеком педантичным. Ничего не забывал.
Она медленно, с театральной паузой, сняла крышку.
Первой в коробку заглянула Света, так как сидела ближе всех. Её глаза округлились, вилка со звоном упала на тарелку.
— Это… — просипела она, бледнея. — Полина, это что за шутки?
— Какие шутки, Светочка? — Полина запустила руку в коробку и достала бежевый сверток. — Это твоё. Узнаешь?
— Убери! — взвизгнула Света, пытаясь выхватить белье.
Но Полина отдернула руку.
— Нет, подожди. Тут инструкция прилагается. Виталик любил порядок.
Она развернула бирку и, глядя Свете прямо в бегающие, испуганные глаза, зачитала громко, с выражением:
— «Светка. Одноклассница. Всегда хотел её. Оказалась так себе. Жалеет, что вышла за своего неудачника. Ноет. На один раз».
Тишина в комнате стала звенящей. Было слышно, как тикают настенные часы — подарок коллектива на юбилеи. Кто-то на дальнем конце стола поперхнулся водкой.
Лицо Светы пошло пунцовыми пятнами.
— Это ложь! — выкрикнула она, вскакивая. — Ты сама это написала! Ты сошла с ума от горя!
— Ложь? — спокойно переспросила Полина. — А трусы твои? Или тоже я подбросила?
Она швырнула сверток Свете прямо в тарелку с холодцом. Тот шлепнулся влажно и противно.
— А это вам, Лариса Ивановна, — Полина достала следующий «лот», черное кружево. — Наша дорогая соседка. Которая так хвалила его золотые руки.
Лариса вжалась в стул, пытаясь слиться с обоями.
— Не надо… — прошептала она одними губами.
— Надо, Лариса, надо. Страна должна знать своих героев. — Полина прочитала безжалостные строки: — «Визжит как резаная. Бесит. Но борщ вкусный. Дала сразу за починку крана».
Лариса закрыла лицо руками и зарыдала, тонко, по-детски.
— Как вам не стыдно! — возмутилась Жанна-парикмахер, вставая. — Человек умер! О мертвых либо хорошо, либо ничего!
— А про тебя тут тоже есть, Жанна, — перебила её Полина, находя красный сверток. — И про скидку, и про то, что ты потеешь как лошадь.
Полина читала их «характеристики» одну за другой. Без эмоций. Четко. Как судья зачитывает приговор. Каждое слово, написанное рукой её «святого» мужа, падало в тишину комнаты тяжелым камнем.
Это была казнь. Но палачом была не она. Палачом был он. Своим цинизмом он сейчас, из могилы, уничтожал их репутации, их дружбу, их фальшивое самоуважение.
Гостиная пустела на глазах. Женщины, не дослушав, хватали сумки и выскакивали в коридор.
Галина Петровна, про которую было написано «бревно и зануда», встала молча, с каменным лицом, и вышла, даже не взглянув на Полину.
Мужики — коллеги, друзья по рыбалке — сидели, опустив глаза в тарелки, багровые от стыда. Им было неловко не за Виталия, а за то, что они стали свидетелями этого позора.
— Что сидим? — спросила Полина, глядя на опустевшие стулья. — Продолжения банкета не будет.
Через пять минут в квартире остались только Полина и её тетка из Саратова, глуховатая старушка, которая вообще не поняла сути скандала и продолжала пить чай с конфетой.
Полина опустилась на стул. Руки дрожали, но внутри было пусто и чисто, словно после грозы.
Коробка была почти пуста. На дне осталась только одна вещь.
Полина достала её.
Это были её собственные трусики. Простые, белые, хлопковые. Те, что она носила лет десять назад, еще до того, как они купили эту квартиру. «Для критических дней», как она их называла.
На них тоже была бирка.
Полина зажмурилась на секунду. Что там? «Курица»? «Домохозяйка»? «Удобная»?
Она открыла глаза и прочитала.
«Полина. Жена. Чистая. Единственная, кого не хочется вымыть с хлоркой после секса».
И дата. Год их свадьбы.
Полина смотрела на эти строчки и не могла понять, что чувствует.
Значит, он их всех презирал. Всех этих Ларис, Свет и Жанн. Он спал с ними, коллекционировал их белье, записывал гадости, чтобы… чтобы что?
Чтобы чувствовать себя выше? Чтобы доказать себе, что он альфа-самец, повелитель местного масштаба?
А её он, выходит, ценил? Выделил? «Чистая».
Должна ли она чувствовать гордость? Облегчение? Радость, что она «избранная»?
Полина почувствовала только тошноту.
Быть «чистой» в коллекции грязи — это не привилегия. Это значит стоять на той же полке, просто в отдельной, стерильной банке. Он и её посчитал. И на неё повесил бирку. Для него она была не человеком, не партнером, а просто функцией. Функцией «Чистота».
Она скомкала белое белье вместе с биркой.
— Спасибо, Виталик, — сказала она в пустоту. — Удружил.
Полина взяла коробку со стола. Подошла к мусорному ведру на кухне.
Она не стала ничего сжигать — устраивать пожар в квартире было бы глупо. Она просто вывалила остатки «коллекции» в ведро, прямо поверх картофельных очистков и рыбьих костей. Туда же полетели и её «чистые» трусы.
Затем она завязала мусорный пакет на два узла. Туго. Намертво.
Полина подошла к окну и распахнула створки.
В квартиру ворвался холодный, влажный воздух, пахнущий дождем и прелыми листьями. Он выметал прочь дух поминок, тяжелый запах перегара и дешевых духов, которыми пропиталась мебель.
Она увидела, как во дворе, у подъезда, всё еще стоит кучка её бывших подруг. Они что-то бурно обсуждали, размахивая руками. Света, кажется, рыдала на плече у Жанны. Теперь у них была общая тема для разговоров на годы вперед. Общий враг. И общая тайна, которая их сплотила.
Полина смотрела на них сверху вниз, со своего третьего этажа, и не чувствовала ничего, кроме усталости.
Она закрыла окно. Повернула ручку шпингалета. Щелчок прозвучал в тишине комнаты как выстрел стартового пистолета.
Полина подошла к входной двери и закрыла её на нижний замок. На тот, от которого у Виталия никогда не было ключа — он вечно его терял, и Полина перестала ему давать дубликат.
Теперь это была её крепость.
— Тёть Маш, вы допили? — громко спросила она, заглядывая на кухню. — Я убирать буду.
Тетка кивнула, дожевывая конфету.
Полина пошла в спальню. Стянула с кровати покрывало, на котором любил лежать Виталий в уличной одежде. Свернула его в ком. Завтра она его выкинет. Вместе с диваном, который давно просидели его друзья.
Завтра она начнет ремонт. Переклеит эти мрачные обои в цветочек, которые он выбирал. Купит новые шторы.
А гараж… Гараж она продаст. Не глядя. Вместе со всем содержимым, с инструментами, с недоделанным двигателем, с его банками и склянками. Пусть кто-то другой разбирается с его «Крепежом» и наследством.
Она вернулась на кухню, налила себе чаю. Свежего, крепкого, без сахара.
Сделала глоток. Горячая жидкость обожгла горло, смывая ком в груди.
Впервые за двадцать лет она пила чай именно так, как любила она, а не так, как было «принято» в их семье. В тишине. Без работающего телевизора. Без его комментариев о политике.
Бирки сорваны. Экспонаты отправлены на помойку. Музей закрыт на переучет.
Жизнь продолжалась, и теперь она принадлежала только ей одной.
Эпилог
Спустя месяц Полина встретила Свету в супермаркете. Та, увидев её, дернулась, словно от удара током, и резко свернула в отдел бытовой химии, бросив корзину прямо в проходе.
Полина лишь усмехнулась и пошла дальше, к полкам с новой посудой. Ей нужно было выбрать чашки. Свои, собственные, которые никто не посмеет подписать и оценить.
